В этом рисунке Бродского мне больше всего нравится надпись на ленте вверху: "Евгений и Иосиф".
Темный конопатый рыжий ссыльный деревенский батрак Иосиф и свободный белолицый городской поэт Евгений - дружат.
Ведут долгие профессиональные речи о русской и мировой поэзии. Читают свои стихи. Лира русской поэзии у них общая.
Лишь один крошечный элементик неправды - Бродский держит полевой цветок, Рейн - сигарету.
Возможно, уже тогда Бродский курил гораздо больше Рейна.
Никотиновые яды и смолы прикончат Бродского в неполные 56 лет - и хваленая американская медицина будет бессильна.
Но это будет потом. А сейчас - замечательная молодая глубокая чистая дружба, которая для Бродского - через всю его жизнь! - свята.
Источник: письмо Галины Славской (Sent: Thursday, December 20, 2007 8:56 PM).
И.Бродский В РАСПУТИЦУ Дорогу развезло как реку. Я погрузил весло в телегу, спасательный овал намаслив на всякий случай. Стал запаслив. Дорога как река, зараза. Мережей рыбака – тень вяза. Коню не до ухи под носом. Тем более, хи-хи, колесам. Не то чтобы весна, но вроде. Разброд и кривизна. В разброде деревни – все подряд хромая. Лишь полный скуки взгляд – прямая. Кустарники скребут по борту. Спасательный хомут – на морду. Над яблоней моей над серой, восьмерка журавлей – на Север. Воззри сюда, о друг – потомок: во всеоружьи дуг, постромок и двадцати пяти от роду, пою на полпути в природу. Весна 1964 В деревне Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду. Он освящает кровлю и посуду и честно двери делит пополам. В деревне он – в избытке. В чугуне он варит по субботам чечевицу, приплясывает сонно на огне, подмигивает мне, как очевидцу. Он изгороди ставит. Выдает Девицу за лесничего. И, в шутку, устраивает вечный недолет объездчику, стреляющему в утку. Возможность же все это наблюдать, к осеннему прислушиваясь свисту, единственная, в общем, благодать, доступная в деревне атеисту. 6 июня 1965 Источник: http://www.ruralworlds.msses.ru/zavalinka/brodsky.html
Владимир Уфлянд. Мы простились, посмеиваясь. - ж. Звезда, СПб., 1994, № 3.
МЫ ПРОСТИЛИСЬ, ПОСМЕИВАЯСЬ
— В Америке человеку не возбраняется управлять автомашиной, если он
перед этим выпил не больше двух дринков, — не сдержал рокочущего удовольствия
в голосе Сережа Довлатов. — Это примерно пятьдесят шесть граммов крепких
напитков.
— Ты, конечно, не забываешь перед тем, как сесть за руль, выпить эти
два дринка? — спросил я.
Сережа, одним глазом продолжая глядеть на дорогу, краем другого взглянул
на жену Лену.
— Иногда заставляю себя забыть. Но не сегодня. Он затормозил перед
огненным задом предыдущей машины. Вытащил два безымянных пакетика темной
упаковочной бумаги и стопку одноразовых стаканчиков.
В одном пакетике оказались охотничьи колбаски из русского магазина.
В другой он конспиративно запустил широкую привычную ладонь. Щелчок винтовой
пробки заставил нас с Аллой и Мишей насторожиться.
— Из такого анонимного пакета в Америке вы можете пить все, что вам
угодно, — с бархатной гордостью в баритоне объяснял Сережа, — прямо перед
носом полицейского. И он не может нарушить вашего права на частную жизнь
и поинтересоваться, что вы пьете и сколько. Кто умеет держать стаканы,
чтобы рука не дрогнула, если машина вдруг тронется?
Наши руки не дрогнули.
Тем временем рядом с нами затормозила еще более длинная, чем довлатовская,
машина, и четверо чернокожих с нескрываемым интересом начали нас разглядывать.
— Что это они так смотрят на нас? — вдохнул я аромат отменного виски
без льда и прочих американских прибамбасов.
Сережа, взглянув влево, застыл с поднятым стаканчиком. В нем плескалось
граммов шестьдесят-семьдесят.
— Это полиция, — как всегда ровно и успокоительно сказала Лена. —
Они ждут, когда мы выпьем, а потом остановят нас и проверят концентрацию
алкоголя в дыхании водителя.
Держа одной рукой стаканчик, Сережа другой рукой пустил машину следом
за дернувшейся с места вереницей.
Закусили охотничьими колбасками при скорости, измеряемой в милях.
На стоянке под опорами заброшенной ветки надземного метро Сережа с
Леной предупредили, чтобы не оставляли в машине недопитые стаканчики. Разобьют
стекло и допьют.
Солнечный нью-йоркский январь был похож на удачный петербургский октябрь.
Нью-йоркские платаны были вдвое толще и выше петербургских тополей.
— Кажется, это называлось «Вечера у камина», — вспомнил Сережа. — Мы
три часа с пересохшим горлом слушали концерт для расстроенного рояля без
оркестра композитора Гринблата.
— Была масленица, — уточнил я. — Значит, называлось «Вечера у самовара».
Я помню на всех столах блинчики и чайники. А концерт модернового композитора
Гринблата состоял из коротких музыкальных фраз и длинных пауз. В паузах
я слышал бульканье и думал, что ты разливаешь под столом полбанки в чайные
чашки.
— А я думал, это ты булькаешь. — Сережа шагнул внутрь ангара, где вибрировала
воскресная барахолка. — У меня не хватило бы храбрости. Я в первый раз
попал в Дом композиторов. Я думал, что там не принято пить водку из чашек.
— Может, это Ося Бродский булькал? — предположил я.
— Не смею утверждать, — здороваясь направо и налево, разворачивался
в узких проходах Сережа. — Я видел только, как Иосиф во время особенно
длинной паузы показывал из-за своего столика композитору Гринблату пальцем,
что пора ударить по клавише. Дескать: зачем удовольствие затягиваете,
маэстро?
Знакомый торговец подарил Сереже сувенир. На нем была надпись, виденная
мной в американских автобусах: «В случае крайней необходимости — разбейте
стекло». Стекло сувенира было крепковатое. Но молотком или каблуком разбить
можно. Внутри стекла заключалось самое старинное и единственно надежное
средство от злобного вируса иммунодефицита. Сережа переподарил сувенир
мне.
Любуясь достижением западной культуры, я рассказал Сереже случай.
Мы с Осей Бродским пили в Лондоне пиво. В нужнике я обнаружил сверкающий
автоматический ящик.
— Ося, — спросил я, — ты уже семнадцать лет живешь на Западе. Скажи,
правильно ли я понял: на ящике написано, что если хотите спасти свою жизнь,
бросьте туда сколько-то шиллингов?
— Так и написано, — подтвердил озадаченный Ося.
Коварные альбионцы. Хитрецы-англичане. Ящик молча хранил тайну.
Я предложил подождать, пока кто-нибудь бросит сколько-то шиллингов,
и посмотреть, что выскочит. Но Ося уже не мог сдержать любознательности.
Он опустил монету. Выскочило то же самое изделие, что заключалось в моем
непробиваемом стекле.
— Таких дикарей, как ты с Бродским, я бы к цивилизованному Западу
ближе, чем на тысячу километров, не подпускал, — рассудил Сережа, покупая
и преподнося мне то авторучку, то набор фломастеров, то универсальный
нож.
— Ты же сам знаешь, в какой дикой стране мы прожили лучшую часть жизни,
— сказал я в наше оправдание.
— Знаю, — не стал отрицать Сережа, заказав всем по огромной американской
порции разноцветной еды. — У вас там сейчас, говорят, в очередях за водкой
задавливают насмерть старушек.
— Бывает, — подтвердил я. — Но некоторые гибнут возле кассы просто
от недостатка кислорода. Это у вас в Нью-Йорке воздух чист, как выдох после
водки «Абсолют». У нас в питерских магазинах воздух — как перегар после
настойки горелых портянок на дезинсектале.
Мы сидели в лакированно-никелированном кафе и пользовались свежестью
утра, еды и мыслей. Я тянул время в надежде, что американская еда утрамбуется
и освободится место для следующего куска.
— Кажется, это называлось «Вечер молодых писателей и поэтов Ленинграда»,
— вспомнил я. — На лестничной площадке Дома писателя такая же давка, как
в винном отделе. У нашего соседа за пазухой тосковала бутылка водки. Но
он не мог из-за тесноты поднять руку на уровень лацкана, чтобы вытащить
ее из кармана.
— Если бы я тогда знал, что у нашего соседа за пазухой бутылка водки,
— мысленно открутил двадцать два года назад Сережа, — я бы запустил голову
ему за пазуху, открыл зубами пробку и выпил свою треть.
— А чем бы занюхал? — задним числом забеспокоился я. — Как бы ты поднял
к носу руку с рукавом?
— Я бы занюхал воротником, — не растерялся Сережа.
Я внутренне содрогнулся:
— Водка, нагретая до температуры человеческого тела! Из горла! Занюханная
воротником! Это чрезвычайно чревато.
— Особенно для печени, — согласился Сережа. — Хорошо, что я тогда не
выпил. И пусть патриотический клуб «Россия» послал в обком донос, что мы
во главе с Иосифом Бродским устроили сионистский шабаш. Зато он не посмел
обвинить нашу еврейскую половину хромосом в том, что она спаивает нашу
русскую половину души и тела.
Трофеи, взятые при открытии Америки, были умяты, уплотнены и увязаны
до разумных габаритов и успешно сданы в багаж. Мы с Сережей сушили пот
ветрами аэропорта имени Джона Кеннеди.
— В следующий ваш приезд мы не будем так самозабвенно ностальгировать,
— сказал Сережа. — Мы обратимся мыслями в будущее.
— В следующий наш приезд мы застанем тебя на твоей вилле возле камина,
читающим Марселя Спрута, — уточнил я.
— Марселя Струпа, — поправил Сережа. Мы простились, посмеиваясь.
Кладбище в Квинсе, где лежит Сережа Довлатов, называется «Маунт
Хеброн». Деревья кладбища видны из окна квартиры, где жил Сережа. Завершилась
вереница невероятных и в то же время совершенно обыкновенных совпадений,
из которых составлялась жизнь.
Читая книги Сергея Довлатова, удивляешься, до чего же стремительным,
непредсказуемым и увлекательным может выглядеть на бумаге повседневное
бытие. Если, конечно, не грызть перо в Доме творчества, натужно выгрызая
сюжеты. У Довлатова был иной метод: быть всегда искренне замешанным во
все благополучные и катастрофические происшествия с ближними и не очень
ближними.
Писал он ежеутренне с рассвета после любых неумеренных поздневчерашних
разговоров и распитий. Встречные едва успевали осознать, что стали очередными
персонажами сверхмастерской прозы Довлатова. Жизнь была неиссякаемым источником
литературы. Литература была часто иссякавшим источником средств к жизни.
Сережа Довлатов без устали балагурил, перешибая самых высокоавторитетных
острословов. И тут же превращался в ненасытного слушателя. Ловил собеседника
на слове и делал из этого слова прозаический маленький или не очень маленький
шедевр.
На надгробном камне Сережи Довлатова выгравирован его автопортрет.
Одна непрерывная, изящная, смешная, артистически завершенная линия.
Я с трудом представляю, чтобы Сережа анализировал или теоретизировал
на тему, как он пишет или рисует. Он просто писал и рисовал.
Еще труднее мне сравнить Довлатова с каким-нибудь другим писателем.
Легче других писателей сравнивать с ним.
"Малоизвестный Довлатов". Сборник - СПб.: АОЗТ "Журнал "Звезда", 1999.
Источник: http://www.sergeidovlatov.com/books/ufland.html
ВАЛЕРИЙ ПОПОВ
КРОВЬ — ЕДИНСТВЕННЫЕ ЧЕРНИЛА
(О С.Довлатове)
Отрывок
Особенно было видно, как он нужен там, в Нью-Йорке, — только его широкая натура, всех прощающая — но не всепрощающая,— могла соединить, примирить. И он сделал это. Самые разные русские теперь скажут «Довлатов» — и улыбнутся.
Шастая по Нью-Йорку, я ощутил, что не в меньшей степени объединяет русских и Бродский — но, конечно, далеко не всех. Официантов с клиентами ему не соединить, да и не ставит он такой задачи. Бродский соединяет нас — но на горных вершинах, а для нашей грешной жизни — Довлатов.
Источник: http://www.sergeidovlatov.com/books/popov.html
