фото: East News, студия Дмитрия Байрака.
Источник: http://www.gastromag.ru/newsgastro/view_archive.asp?a=3&id=1890&r=9
Бродский. Нью-йорк. Самовар
Я, конечно, вернусь…
Он никогда так и не вернется в Россию, даже гостем, хотя и времена изменятся, хотя и будут настойчиво звать старые приятели-литераторы, все эти "ахматовские сироты", и новые вожди-демократы, включая мэра Собчака. Последние 23 года его жизни пролетят на чужбине, а на все приглашения можно дать иронично-вежливый ответ: "Земля везде тверда". Или сказать серьезно, но так же уклончиво: "Я верю, что вернусь, ведь писатели всегда возвращаются – если не лично, то на бумаге".
Татьяна Толстая, познакомившаяся с Бродским в 1988 году, во время короткого визита в Штаты, вспоминала, как по возвращении в Москву ее тут же позвали на посвященный поэту вечер: "К своему ужасу я поняла, что на меня рассчитывают: я была первым живым человеком, видевшим поэта после многих лет изгнания. Что я могла сказать? Что можно сказать о человеке, с которым ты провел два часа? Я сопротивлялась, меня вытолкнули на сцену, я чувствовала себя идиоткой. Да, видела Бродского… Да, живого. Болеет. Курит. Пили кофе. Сахара в доме не было. (Волнение в зале: не обижают ли нашего поэта американцы? Как же без сахара?) Ну что еще? Ну, зашел Барышников, принес дров, топили камин. (Волнение в зале: не мерзнет ли там наш поэт?) А на каком этаже он живет? А что он ест? А что он пишет? Рукой или на машинке? А какие у него книги? А он знает, что мы его любим? А он приедет? Он приедет? Он приедет?"
Не приехал, но, само собой, с бывшим Отечеством поэта-изгнанника до последней минуты связывало множество нитей, и одна из самых прочных и приятных – русская кухня. Более того, на закате жизни он даже станет совладельцем русского ресторана. Только не будем торопить события, да?
Кофе и поджаристые корочки
Избитая мысль, что человек есть то, что он ест, по версии Бродского звучит иначе: человек есть то, что он читает. Он так и заявил когда-то: "Каждый живет, как умеет. Одни живут, чтоб им сытно пожрать было, другие, чтоб на старость капитал сколотить. Но есть незначительный процент людей, которые живут для того, чтобы читать и писать книги. Меня больше всего интересуют книжки. И что происходит с человеком во времени. Что время делает с ним. Как оно меняет его представление о ценностях".
Не уверен, что еда когда-либо числилась у Бродского среди главных ценностей. В гурманах и гедонистах поэт не значился (хотя среди его ближайших друзей был "феноменальный кулинар" Геннадий Шмаков, переводчик и балетный критик). И все же к хлебу он относился, пожалуй, не так равнодушно, как к зрелищам (к примеру, театр терпеть не мог, в Париже, где гастролировала знаменитая Таганка, сбежал с "Гамлета", не дождавшись антракта!).
Судя по его интервью, по воспоминаниям тех, кто общался с поэтом и в СССР, и за рубежом, гораздо важнее изысканных блюд были для него кофейные зерна, выпивка и табак. "Выпить утром чашку кофе и не закурить?! Тогда и просыпаться незачем!" – так, утверждают очевидцы, говаривал Бродский. Несмотря на больное сердце и запреты врачей, он вовсю злоупотреблял кофе и других угощал. О его страстной кофемании твердят буквально все мемуаристы.
Американская журналистка, приходившая к нему за интервью зимой 1985 года, свидетельствует: "Живет он скромно. Поэты не бывают богатыми. В его простой небольшой двухкомнатной квартире холодно, на грубом деревянном полу нет ковров, камин не действует, и единственное украшение – открытки, плакаты и книги. Великолепен только письменный стол, заваленный фотографиями, – огромное антикварное произведение с завитушками и ящичками… Бродский выходит в крошечную кухню – на самом деле это только плита в передней, – чтобы приготовить кофе".
Так вот при этом равнодушии к быту и довольно-таки спокойном отношении к еде он, по отзыву одного из друзей-поэтов, спутников ленинградской юности, "больше всего на свете любил соскребать с маминой сковородки прилипшие к ней поджаристые корочки". Больше всего на свете…
Зимний арбуз
С оставшимися в СССР родителями поэта связан один трогательный эпизод. Людмила Штерн, добрая знакомая Бродского, которая, как и он, эмигрировала в Штаты из Ленинграда, вспоминала, как однажды зашла с мужем проведать Бродских-старших буквально через несколько минут после звонка Иосифа из Америки.
"Александр Иванович был мрачен, а Мария Моисеевна выглядела заплаканной. Мы спросили, чем они расстроены. Мария Моисеевна, показав подбородком в сторону мужа, сказала, что они поссорились, потому что он накричал на Осю по телефону.
– Понимаете, детка, я спросила, что у него сегодня на обед. Он сказал, что до обеда далеко и "вообще, какая разница". Я спросила, а вчера что ел? И знаете, что он сказал? Он сказал: "Точно не помню… кажется, индейку с рисом, арбуз и мороженое с клубникой".
– Так что плохого? – спросил Витя. – Замечательный, по-моему, обед.
– А то, что не надо врать! – рявкнул Александр Иванович. – Он что, нас за идиотов считает? Какой арбуз в январе? Какая клубника? Зачем он ваньку валяет? Ведь знает, что мать волнуется…"
Советское прошлое с его тотальным дефицитом описано Бродским в стихах: "В продовольственных слякоть и давка./ Из-за банки кофейной халвы производит осаду прилавка/ грудой свертков навьюченный люд:/ каждый сам себе царь и верблюд" (1972). Или вот картинка из стихотворения "Зимним вечером в Ялте": "Пустуют ресторации. Дымят/ ихтиозавры грязные на рейде,/ и прелых лавров слышен аромат./ "Налить вам этой мерзости?" "Налейте" (1969). Еще одно советское воспоминание, как "глотал позеленевшие закуски/ в ночи в аэродромном ресторане".
Или, отвечая на вопрос о питании в ссылке (конечно, здесь не место рассказывать о показательном процессе 1964 года над "тунеядцем" и "окололитературным трутнем" Бродским, в результате которого будущий нобелевский лауреат был сослан в архангельскую деревню), поэт вспоминал про местное сельпо. Там "продавались хлеб, водка и мыло, когда его привозили. Иногда появлялась мука, иногда – какие-то чудовищные рыбные консервы, которые я один раз попробовал и – какой я ни был голодный – доесть никак не смог".
Заграничное благополучие тоже зарифмовано и тоже с иронией. Тут можно вспомнить и "Обедал черт знает с кем во фраке" из хрестоматийного стихотворения "Я входил вместо дикого зверя в клетку", и строчку из "Роттердамского дневника": "Июльский полдень. Капает из вафли/ на брючину…" Нет, западное изобилие он воспринимал без придыхания, обществом потребления не восторгался: "Везде пластмасса, никель – все не то;/ в пирожных привкус бромистого натра…"
Значительную часть своей американской жизни Бродский прожил в одиночестве, единственным членом его семьи был кот по прозвищу Миссисипи. И относительную бытовую неустроенность (в его съемной квартире на Мортон-стрит, 44, даже кухни-то нормальной не было!), как и многие жители Нью-Йорка, города гордых одиночек, он решал с помощью ресторанной службы доставки. Вспоминает Евгений Рейн, гостивший у поэта в конце 80-х: "Обычно Бродский заказывал обед на дом в китайском ресторане, а я бегал за вином в ближайшую вьетнамскую лавочку". Или вот другой вариант обеда: "У корейца в лавочке набираем каких-то экзотических блюд, пива, фруктов…"
Первая встреча с Бродским после его отъезда в эмиграцию запомнилась Рейну еще и тем, что "в то время Иосиф худел, проводя при этом замечательную политику сбрасывания веса, которая состояла в том, что он просто-напросто с утра до самого вечера ничего не ел. Утром он варил литровую чашку кофе страшной крепости и весь день жил этой чашкой. При этом он пытался вовлечь в процесс похудения и меня. Но я немедленно от такой жизни начал умирать. Тогда я сам, без посторонней помощи, сбегал в соседнюю лавочку, купил сосисок и стал их по утрам варить себе на завтрак. После чего Иосиф немедленно стал приходить ко мне по утрам, выхватывал эти сосиски и тут же их поедал. Так мы и худели".
Joseph Brodsky & Russian samovar
Бродский-ресторатор?! Да сама мысль об этом вызвала бы у его поклонников тихий ужас: небожитель и… общепит! Нобелевская мантия и… поварской колпак! Венок властителя дум и… лавровый лист для харчо! Ну, хорошо, а как же быть с пушкинским тезисом: "Пока не требует поэта/ К священной жертве Аполлон,/ В заботах суетного света/ Он малодушно погружен"? Так что, господа-товарищи, мухи отдельно, а котлеты отдельно.
Назвать его ресторатором будет, конечно, большой натяжкой, но каким же образом поэт-лауреат оказался совладельцем нью-йоркского ресторана с размашистым именем "Русский самовар"?
Начнем с того, что заведение это с историей, расположено в театральном центре города, на пересечении 52-й стрит с Бродвеем. "Когда-то это был итальянский ресторан "Джили", который Фрэнк Синатра купил для своего приятеля, – рассказывает Людмила Штерн, много лет дружившая с Бродским и оставившая интереснейшие мемуары о нем. – В квартире на втором этаже этого дома Синатра останавливался, когда бывал в Нью-Йорке. "Джили" процветал: сама возможность увидеть легендарного Синатру привлекала народ". Но в 1986 году, когда бывший ленинградский искусствовед Роман Каплан и его деловые партнеры решили купить это заведение, годы расцвета ушли в историю: "там был пустой зал с остатками архаического ресторанного оборудования".
С одной стороны, бесспорно удачный location должен был способствовать успеху нового ресторана, а с другой – невероятная конкуренция и в прямом смысле "сносное" состояние здания, где поселился Russian Samovar (требовалось постоянно латать дыры), а главное – отсутствие денег на раскрутку сильно тормозили преуспевание. Сам Каплан так объяснял причины неуспеха: "Нет рекламы! После спектакля актеры идут ужинать в модные рестораны, вслед за ними и зрители. А реклама мне не по карману, она стоит огромных денег".
И тогда Людмила Штерн предложила Иосифу Александровичу помочь Каплану и его "Самовару", где, кстати, поэт любил бывать и даже написал в книге отзывов: "Зима. Что делать нам в Нью-Йорке?/ Он холоднее, чем луна./ Возьмем себе чуть-чуть икорки/ и водочки на ароматной корке…/ Погреемся у Каплана".
"Бродский недавно получил "Нобелевку", – пишет Штерн, – и была надежда, что он еще не успел истратить всех денег. "А башли не пропадут?" – это был единственный вопрос, который задал Бродский. Он не только сам вложил деньги, но и убедил Барышникова, обладающего большой финансовой мощью, вступить в дело. Доли недовольных партнеров были выкуплены, тлеющие угли в "Самоваре" начали разгораться".
"Русский самовар" на Манхэттене закипел почти одновременно с перестройкой в СССР, и многие деятели отечественной культуры, деловые люди и политики, которые стали часто летать в Штаты, считали своим долгом отметиться в этом заведении. Более того, туда стали заходить звезды Голливуда и Бродвея. И, конечно, в отличие от русско-еврейских ресторанчиков Брайтон-бич, "Самовар" мог претендовать на звание международного интеллектуального клуба, а не только аутентичного ресторана русской кухни.
Бродский, как и другой знаменитый инвестор, танцор Михаил Барышников, вряд ли всерьез занимался судьбой ресторана, но "Самовар" стал его вторым домом: он постоянно бывал здесь, если не обедал, то брал еду навынос, отмечал дни рождения. Недавно композитор Александр Журбин рассказывал в интервью "Гастроному", что Бродский любил петь под его аккомпанемент: "Так, в "Русском самоваре" все знали: сейчас поэт выпьет пару рюмок и пойдет петь романсы…"
Еда, интерьер и сервис (тут я ссылаюсь на мнение нью-йоркских ресторанных критиков) в "Самоваре" отменные. Атмосфера, если верить русским завсегдатаям, легкая и приятная. И Бродский. Хотя заведение довольно дорогое (к примеру, порция винегрета здесь тянет на 9 долларов, котлета по-киевски – 22, шашлык по-карски – 30, а classic borscht – 8). Бродский чаще всего заказывал селедку с картошкой, холодец, пельмени и сациви (кстати, его любимым блюдом друзья-эмигранты называют жареных куропаток). А из множества настоек предпочитал водку на хрене и на кориандре (при этом в интервью признавался, что обычно отдает предпочтение польской водке Wyborowa).
…Обычно он любил сидеть за столиком в углу. Сейчас там, на стене, его фотография.
Влад Васюхин
Сациви из курицы
Быстрая кориандровая настойка
Жареные куропатки
Источник: http://www.gastromag.ru/newsgastro/view_archive.asp?a=3&id=1890&r=9
| Ранее |
|
|
ООО "Интерсоциоинформ" |
|
