Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, 22 июля 2011 г.
На аэродроме в Якутске. 1959 год. Фото Я.Гордина.
Итак, ему 19 лет, он уже пишет стихи, у него даже есть первая публикация.
Зачем ему Якутск? Возможно, не только хорошие (по тем временам и сравнительно с другими
известными ему видами заработка) деньги, но и поиск самого себя, юная тяга к романтике...
В этих поисках самого себя он испробует 13 разных профессий
(фрезеровщик, техник-геофизик, санитар, кочегар, фотограф, работник морга и т.п.),
прежде чем окончательно не остановится на одном высочайшем виде служения - русскому языку и русской поэзии...
Что еще мы можем увидеть из этих его кратких юных налетов в Якутию?
Кусок конверта с его почерком и обратным адресом до востребования:
И еще трогательный снимок с дворовым псом:
В геологической партии в Якутии. 1961 год.
Бродский вспоминал о Якутске: «Году в пятьдесят девятом в Якутске, гуляя по этому страшному городу,
я зашел в книжный магазин и в нем надыбал Баратынского. Читать мне было нечего, и когда я нашел эту книжку и прочел ее,
тут-то я все понял: чем надо заниматься. По крайней мере, я очень завелся, так что Евгений Абрамович как бы во всем виноват».
Русские о Праге
Иосиф
Бродский
Витезслав
Незвал
Стихотворение
«Витезслав Незвал» Иосиф Бродский написал в
Якутии, где проработал в геологической партии.
«Всё — и «Незвала»... я писал в один день, т. е. с 12
ч. дня до 17 вечера...» — вспоминал И. Бродский.
Возможно,
И.Бродский познакомился со сборником лирики В.Незвала «Избранное», вышедшем
в СССР в 1960 году.
На Карловом
мосту ты улыбнёшься,
переезжая к жизни еженощно
вагончиками пражского трамвая,
добра не зная, зла не забывая.
На Карловом
мосту ты снова сходишь
и говоришь себе, что снова хочешь
пойти туда, где город вечерами
тебе в затылок светит фонарями.
На Карловом
мосту ты снова сходишь,
прохожим в лица пристально посмотришь,
который час кому-нибудь ответишь,
но больше на мосту себя не встретишь.
На Карловом
мосту себя запомни:
тебя уносят утренние кони.
Скажи себе, что надо возвратиться,
скажи, что уезжаешь за границу.
Когда опять на
родину вернёшься,
плывёт по Влтаве жёлтый пароходик.
На Карловом мосту ты улыбнёшься
и крикнешь мне: печаль твоя проходит.
Я говорю, а ты
меня не слышишь.
Не крикнешь, нет, и слова не напишешь,
ты мёртвых глаз теперь не поднимаешь
и мой, живой, язык не понимаешь.
На Карловом
мосту — другие лица.
Смотри, как жизнь, что без тебя продлится,
бормочет вновь, спешит за часом час...
Как смерть, что продолжается без нас.
Иосиф Бродский
Зачем опять меняемся местами,
зачем опять, всё менее нужна,
плывет ко мне московскими мостами
посольских переулков тишина?
И сызнова полет автомобильный
в ночи к полупустым особнякам,
как сызмала, о город нелюбимый,
к изогнутым и каменным цветам.
И веточки невидимо трясутся,
да кружится неведомо печаль:
унылое и легкое распутство,
отчужденности слабая печать.
Затем. Затем торопишься пожить.
Затем, что это юмор неуместный,
затем, что наши головы кружит
двадцатый век, безумное спортсменство.
Но, переменным воздухом дыша,
бесславной маяты не превышая,
служи свое, опальная душа,
короткие дела не совершая.
Меняйся, жизнь. Меняйся хоть извне
на дансинги, на Оперу, на воды;
заутреней -- на колокол по мне;
безумием -- на платную свободу.
Ищи, ищи неславного венка,
затем, что мы становимся любыми,
всё менее заносчивы пока
и потому всё более любимы.
Поэт. Главное действующее лицо громкого уголовного процесса — одного из
первых судебных дел, направленных против независимой культуры.
Сын фотографа. Окончив в 1955 г. семилетнюю школу, пошел работать на завод,
затем несколько лет был рабочим в геологических экспедициях. С 1956 г.
был участником неофициальных и полуофициальных ленинградских поэтических
литобъединений. Самостоятельно овладел несколькими иностранными языками,
зарабатывал на жизнь нерегулярными переводами. Первая публикация собственных
стихов Б. в советской печати – стихотворение “Баллада о маленьком буксире”
(журнал “Костер”, 1962, №11).
С конца 1950-х гг. стихотворения и поэмы Б. широко распространяются в
Самиздате; в 1960 г. несколько его стихотворений были включены в 3-й номер
самиздатского журнале “Синтаксис”. А.А. Ахматова, с которой Б. познакомился
в 1962 г., считала его крупнейшим из поэтов молодого поколения.
В 1963 г. в ленинградской прессе началась, инспирированная КГБ и руководством
ленинградского отделения Союза Писателей СССР травля Б. 13 февраля 1964
г.он был арестован по обвинению в “тунеядстве”; в марте того же года дело
Б. рассматривалось Дзержинским районным судом Ленинграда. Несмотря на то,
что крупнейшие советские деятели советской культуры — Ахматова, Чуковский,
Маршак, Паустовский, Шостакович — дали для суда положительную характеристику
творчества Б., а видные литератороведы — В. Адмони, Е. ЭТКИНД, — выступили
на суде в его защиту, высоко оценив его как поэта и переводчика, он был
признан виновным в “паразитическом образе жизни” и приговорен к 5 годам
ссылки.
Арест и суд вызвали волну протестов среди советской интеллигенции. В письмах
протеста, направленных в официальные советские и партийные инстанции в
связи с “делом Б.”, встречаются имена будущих диссидентов: А.П.Бабенышева,
Е.А. Гнедина, Л.З КОПЕЛЕВА, Р.Д.Орловой, Л.К. ЧУКОВСКОЙ.
Запись суда над Б., сделанная присутствовавшей на процессе журналисткой
и писательницей Ф.А. ВИГДОРОВОЙ, стала по существу первым правозащитным
документом Самиздата, образцом для последующих документальных материалов
о политических процессах. Во множестве экземпляров она разошлась по стране.
Вскоре она была опубликована в зарубежной печати, и о подробностях “дела
Б.” познакомилась мировая общественность. Расправа над поэтом вызвала шок
и негодование среди творческой интеллигенции Запада.
Б. отбывал ссылку в Архангельской области. Упорные усилия общественности
по изменению его участи сыграли, по всей вероятности, свою роль: в сентябре
1965 г. он был помилован и вернулся в Ленинград.
В 1965–1972 жил в Ленинграде, изредка печатая свои стихотворения и переводы
в периодических изданиях. Подготовленная для издания книга стихов была
отклонена советскими издательствами. В этот период его стихи публиковались
в эмигрантских журналах “Грани”, “Новом журнале”, а также в альманахе “Воздушные
пути” (вып. 4 и 5). В 1965 г. в Нью-Йорке вышел составленный без участия
поэта первый сборник “Стихотворения и поэмы”. Первый составленный самим
поэтом сборник — “Остановка в пустыне” (Нью-Йорк, 1970) — стал итоговым
для раннего творчества Б. К началу 1970-х гг. Б. становится общепризнанным
мастером русской поэзии. Для его творчества характерны трагическое мироощущение,
тяга к метафизическим проблемам, виртуозное богатство поэтического языка.
Эмигрировал из СССР 4 июня 1972 г. Поселился в Нью-Йорке. Преподавал поэзию
в американских университетах, писал прозу и критические эссе на английском
языке (сб. “Less Than One”, Нью-Йорк, 1986; “On Grief and Reason”, Нью-Йорк,
1995), получил широкое признание в научных и литературных кругах США и
Великобритании. Был членом редколлегии журнала “Континент”, печатался в
журналах “Вестник русского христианского движения”, “22”, “Время и мы”,
“Третья волна”, “Эхо”, “Новом журнале”. Опубликовал сборники стихов “Часть
речи”, “Конец прекрасной эпохи” (оба – Анн-Арбор, 1977), “Римские элегии”
(Нью-Йорк, 1982), “Новые стансы к Августе” (Анн-Арбор, 1983), “Урания”
(1987), пьесу “Мрамор” (Анн-Арбор, 1984).
В 1987 г. Б. (пятым среди русских литераторов) стал лауреатом Нобелевской
премии по литературе. Во время вручения премии в Стокгольме сказал: “Я
совершенно убежден, что над человеком, читающим стихи, труднее восторжестовать,
чем над тем, кто их не читает”.
В этом же году начал печататься в СССР. Помимо публикаций в журналах, выпустил
сборники “Осенний крик ястреба” и “Назидание” (оба – Ленинград, 1990),
сборник избранных стихов “Часть речи” (Москва, 1990) и собрание сочинений
в 4-х томах (Москва, 1993). Однако ни в СССР, ни в постсоветскую Россию
Б. так и не приехал.
Как Бродский стал геологом
Давным-давно, когда Иосиф Бродский не был ещё классиком, американским поэтом - лауреатом,
почетным доктором множества европейских университетов, лауреатом Нобелевской премии,
кавалером ордена Почетного Легиона, и просто не опубликовал ни единой строчки, -
он зарабатывал на жизнь чем попало. Вылитый Джек Лондон. Работал Бродский и
рабочим на оборонном заводе, и кочегаром в котельной, и помощником прозектора
в морге, и техником-геологом. На последнем, геологическом поприще,
мы оказались коллегами, что наполняет меня понятной гордостью.
Между прочим, в 1964 году советская власть “забеспокоилась”, что Иосиф зарабатывает
недостаточно и не может прокормить себя. Доказав этот печальный факт на двух судах -
открытом и закрытом - правители великой державы сослали Бродского в деревню Норeнскую
Архангельской области. По их мнению, именно там, нагружая самосвалы навозом,
поэту будет легче сводить концы с концами.
Вернувшись из ссылки, Бродский попросил меня устроить его в геологическую экспедицию.
Я поговорила со своим шефом, унылым мужчиной по имени Иван Егорович Богун,
и он пожелал лично побеседовать с будущим сотрудником.
Я позвонила Иосифу: “Приходи завтра на смотрины. Приоденься, побрейся и прояви
геологический энтузиазм.”
Иосиф явился обросший трехдневной щетиной, в неведомых утюгу парусиновых брюках.
Нет, франтом он в те годы не был. Это на Западе фрак и смокинг стали ему
жизненно необходимы.
Итак, Иосиф, не дожидаясь приглашения, плюхнулся в кресло и задымил в нос
некурящему Богуну смертоносной сигаретой “Прима.”
– Ваша приятельница утверждает, что вы увлечены геологией, рветесь в поле
и будете незаменимым работником, - любезно сказал Иван Егорыч.
– Могу себе представить, – пробормотал Бродский и залился румянцем
(в юности он был мучительно застенчив).
– В этом году у нас три экспедиции - Кольский, Средняя Азия и Магадан.
Куда бы вы предпочли ехать?
– Не имеет значения, – хмыкнул Иосиф и схватился за подбородок.
– Вот как! А что вам больше нравится – картирование или поиски
и разведка полезных ископа. . .
– Абсолютно без разницы, – перебил Бродский, – Лишь бы вон отсюда.
– Может, гамма-каротаж? – не сдавался начальник.
– Хоть гамма, хоть - дельта - один черт! - Парировал Бродский.
Богун нахмурился и поджал губы.
– И все же... Какая область геологической деятельности
вас особенно привлекает?
– Геологической? – переспросил Иосиф и хихикнул.
Богун опустил очки на кончик носа и поверх них пристально взглянул на поэта.
Под его взглядом Бродский совершенно сконфузился, зарделся и заёрзал в кресле.
– Позвольте спросить, – ледяным голосом отчеканил Иван Егорыч, –
А что-нибудь вас вообще в жизни интересует?
– Разумеется, – оживился Иосиф, – очень даже! Больше всего на свете меня
интересует метафизическая сущность поэзии. Понимаете, поэзия – это высшая
форма существования языка. В идеале – это отрицание языком своей массы
и законов тяготения, устремление языка вверх, к тому началу, в котором было Слово...
Наконец-то, предмет беседы заинтересовал Бродского. Он уселся поудобнее,
снова вытащил “Приму”, чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся.
– Видите ли, – доверительно продолжал Иосиф, – все эти терцины, секстины,
децимы, – всего лишь многократно повторяемая разработка последовавшего
за начальным Словом эха. Они только кажутся искусственной формой
организации поэтической речи, понимаете?
Ошеломленный Иван Егорыч не поддержал беседы. Он втянул голову в плечи и, пробормотав:
– Минуточку, – привстал с кресла и поманил меня рукой.
– Будьте добры, проводите вашего товарища до лифта...
Выходя вслед за Иосифом из кабинета, я оглянулась.
Иван Егорыч глядел на меня безумным взором и энергично крутил пальцем у виска.
Людмила Штерн, Наш Техас (Р)
01-11-2005
