Иосиф Бродский. Компьютерная графика А.Н.Кривомазова

Яша Клоц (р. 1980) - филолог, докторант кафедры славянских языков и литератур Йельского университета (Нью-Хейвен, США).

Первая публикация «взрослого» поэта Бродского в советской печати -- детское стихотворение «Баллада о маленьком буксире», усилиями Льва Лосева «протащенное» в печать и опубликованное (в сильно отредактированном и почти вдвое сокращенном виде) в 1962 году в детском журнале «Костер» (№ 11)[2]. Осенью того же года Бродский дебютировал как переводчик[3] и на протяжении последующих десяти лет, вплоть до высылки из СССР, волей-неволей продолжал устоявшуюся в советской России традицию «ухода» крупного поэта в перевод и детскую литературу, где, несмотря на не менее жесткую цензуру, все же «допускалась бóльшая свобода жанровой, формальной, словесной игры»[4]. Впрочем, не эта ли печально известная традиция послужила (пусть не единственным, а может быть, и не главным) источником возникновения в России как уникальной школы художественного перевода, так и великой детской литературы, имеющей свой «золотой век» и придавшей советскому детству статус особого социокультурного явления, с присущей ему стилистикой, мифологией, системой образов и ассоциаций?

В отличие от переводов, исчисляющихся несколькими тысячами стихотворных строк, детское творчество Бродского относительно невелико. Из двадцати одного оригинального стихотворения и нескольких переводов, частично вошедших в самиздатское собрание под редакцией Владимира Марамзина, в советской печати было опубликовано лишь около половины (как правило, в отредактированном и сокращенном виде, а иногда и вовсе без имени автора)[5]. Кроме «Баллады о маленьком буксире», в «Костре» вышло еще шесть стихотворений: «Январь» (1966. № 1), «Сентябрь» (1966. № 10), «Кто открыл Америку» (1966. № 12), «Пират» (1969. № 8), «Ссора» (там же) и «В шесть часов под Новый год» (1970. № 1)[6]. Три из них («Сентябрь», «Пират» и «Ссора») были перепечатаны в газете «Ленинские искры» (1971. № 76. 22 сентября), где четырьмя годами раньше, в виде подписей под фотографиями Бориса Шварцмана, также вышло стихотворение «История одной двойки» (авторское название «История двойки») (1967. № 17. 1 марта). Лишь в 1989 году в «Искорке» Яков Гордин опубликовал еще пять детских стихов Бродского: «Слон и Маруська», «Как небесный снаряд…», «Самсон, домашний кот» (№ 4), «Летняя музыка» (№ 6) и короткое стихотворение «Июль» (№ 7).

Детские стихи Бродского вряд ли можно отнести к так называемому «кругу детского чтения», включающему произведения, первоначально написанные для взрослых, но со временем перекочевавшие в детские книжки (взять хотя бы басни Крылова или сказки Пушкина). Они скорее принадлежат к той области литературы, которая изначально задумана как детская и адресована детям[7]. Это стихи не про детей, а для них: следуя примеру лучших детских авторов, поэт «перевоплощается» в ребенка и начинает говорить с ним на его, ребенка, языке. В этих текстах нет дидактики, в известной степени свойственной взрослой поэтике Бродского, зато есть логическая и филологическая игра, нонсенс и абсурд. Это «графичные» стихи с динамичным сюжетом, в которых легко преодолеваются границы общепринятого и ниспровергаются ставшие рутинными социальные конвенции; изобилующие реалиями советского детства и сценами обыденной жизни. Они сочетают элементы гротеска с борьбой против здравого смысла, являющегося злейшим врагом неординарной психологии ребенка. Написанные для заработка, но вряд ли заслуживающие статуса «халтуры», эти стихи Бродского продолжают классический канон «русской поэзии детям», обнаруживая в то же время ряд параллелей с его «взрослой» поэтикой.

Как и многие детские произведения советской эпохи, «Баллада о маленьком буксире» Бродского может читаться как эзоповский текст с «двухуровневой адресацией», осуществляющей переключение между «детским» и «взрослым» планами повествования[8]. Так, если одним из сквозных мотивов детской литературы является путешествие -- причем чем более необычное, тем более привлекательное для ребенка (ведь именно экзотика и опасности, на каждом углу подстерегающие юного читателя «Бармалея», делают воображаемое путешествие в Африку столь заманчивым), -- то у Бродского мотив путешествия инвертирован: вместо дальнего странствия констатируется невозможность его осуществления. Манящая таинственность заморских стран,

изображена с точки зрения заглавного героя, не имеющего права покидать воды родного залива. Большие пароходы приходят в порт «из-за дальних морей, / там, где мне никогда / не бросать якорей», приветствуют маленький буксир на своих языках («“бон суар, мон ами” / тихо шепчет француз. / Рядом немец твердит “гутен абенд, камрад”…») и, постояв у причала, вновь отправляются в открытое плавание, тщетно пытаясь увлечь буксир за собой. Грусть расставания с вольными кораблями герой маскирует чувством гражданского долга, преданностью своему нехитрому делу, которое он воспринимает как призвание: «Кто-то должен остаться / возле этой земли». Довольный работой и видящий смысл жизни в служении родному порту («Перед нами прекрасный пейзаж: / впереди синева / позади синева…», и вообще, мол, чего еще желать!), он размышляет о старости, когда «на заливе судьбы», уже не способный на трудовые подвиги («…когда мои мачты / станут ниже трубы…»), он наконец поплывет

Подтекст, лежащий в основе «взрослого» прочтения текста, очевиден: работа буксира и опасна, и привлекательна тем, что дает возможность заглянуть по ту сторону шлюзов, откуда, как из мира иного, не возвращаются. Через 10 лет «маленький буксир» навсегда покинет родной ленинградский порт. В известном смысле, это первое детское стихотворение Бродского предвосхищает более поздние стихи в жанре путешествия, а дальние рейсы, по меткому замечанию Петра Вайля, «как бы компенсируют годы каботажного плавания»[9].

В более традиционном, но также не лишенном двойного смысла виде путешествие составляет сюжет ряда других детских стихов Бродского. Герой неопубликованного стихотворения «Обещание путешественника» пребывает в «гастрономическом» поиске. Отправляясь в далекие края, «…где к обеду / подают молоко», он обещает прислать оттуда целый ассортимент не столь уж экзотических, но, очевидно, дефицитных продуктов питания (инжир и миноги, кефир, шоколадную плитку, кусок ветчины, эскимо, бутылку лимонада, колбасу, арбуз). В шуточной «Песенке ныряльщика» (предложенной в редакцию «Костра», но так и не напечатанной) путешествие совершается на дно моря. В фантасмагорическом стихотворении «500 одеял» (1965, неопубл.) Бродский предлагает читателю отправиться в путешествие на довольно необычном судне:

Неудивительно, что такое судно -- без штурвала и навигационной карты, с веселыми старушками и черным котом на борту -- вскоре терпит крушение: «Был фрегат, и нет фрегата. / Море любит храбрый риск». Финал стихотворения тоже необычен: звезды глядят с небосклона на трепещущего кота и отважного капитана, «хлещущего наливку» (очевидно, от радости, что уцелел). Несмотря на явно неудачный исход плавания, стихотворение все же имеет счастливый конец, что позволяет ребенку вкусить если не чувство победы над стихией, то, как минимум, радость чудесного избавления[10].

В стихотворении «В шесть часов под Новый год» изображается фантастическое по способу перемещения, почти кругосветное путешествие. Предмет поиска -- новогодняя елка, но дело не в ней. Кроме приключенческого (развлекательного) сюжета, стихотворение имеет и «познавательную» функцию, являясь своеобразным уроком географии. Сначала герой плывет на пароходе в Антарктиду, затем едет на паровозе на Полюс, откуда на самолете летит в Африку, где тепло. В Африке находит слона и едет (!) на Мадагаскар. Там покупает кита и, «держась за фонтан», плывет на Индостан, где кита отпускает и отыскивает тигра, который везет его «прямиком на Эверест». Покорив высочайшую мировую вершину, герой седлает орла и мчится во Владивосток, с высоты орлиного полета любуясь вершинами Куэнь-Луня и Гиндукуша. Оказавшись в Сибири, он будит спящего в своей берлоге медведя, который, проснувшись и поревев, везет его на Урал, откуда путь героя лежит прямиком в Ленинград. Запрягши волка в сани, он мчится сквозь дремучие леса, где и срубает елку. Все это происходит в течение шести часов, и лишь «в двенадцать без пяти, / под собой не чуя ног», герой появляется на пороге квартиры ленинградских друзей, чтобы, как полагается, вместе с ними встретить Новый год[11]. Фактически каждая строфа стихотворения описывает отдельный этап путешествия, насыщая его соответствующим местным колоритом. Нетрудно заметить, что такая композиция отвечает первым двум заповедям для детских поэтов Корнея Чуковского, писавшего, что, во-первых, «в каждой строфе […] должен быть материал для художника», а во-вторых, что «сюжет поэмы для малых детей должен быть так разнообразен, подвижен, изменчив, чтобы каждые пять-шесть строк требовали новой картинки», обеспечивая тем самым наибыстрейшую смену образов[12].

Освоив азы географии, в шуточном стихотворении «Кто открыл Америку» юный читатель знакомится «в лицах» с заявленной в заглавии страницей мировой истории[13]. Не упоминая самого путешествия, текст построен как спор нескольких голосов, отстаивающих свою оригинальную версию. Число претендентов на звание первооткрывателя в целом соответствует количеству четверостиший; среди них -- Шекспир, Гай Юлий Цезарь, Коперник, Торричелли, Ньютон, Дарвин, Байрон, Шиллер, Бетховен, Левенгук, Наполеон Бонапарт, Буонаротти и Карл Пятый. В ходе спора, в качестве контраргумента, в частности, выясняется, что Шекспир жил при Гае Юлии Цезаре и, ступив на американскую землю, был тотчас зарезан (согласно другой версии, «он умер до отплытия»); что

И так далее и тому подобное. Построенное на абсурдистской логике, привнесенной в русскую детскую поэзию обэриутами, стихотворение «играет» в школу и, пародируя «школьный» дискурс, высвобождает сознание ребенка из удушливой атмосферы «урока истории». Ведь дуракаваляние и чудачество действуют на ребенка гораздо более эффективно, чем жесткая дидактика, к тому же подаваемая в советской школе под идеологическим соусом.

Не секрет, что в литературе о школе наиболее популярным героем является не отличник, а двоечник, второгодник, неряха, хулиган (достаточно вспомнить «Многотрудную, полную невзгод и опасностей жизнь Ивана Семенова, второклассника и второгодника» Льва Давыдычева). Воспитательная функция детской литературы от этого не только не страдает, но даже выигрывает: жалкий двоечник вызывает одновременно насмешку и сочувствие, заставляя юного читателя задуматься о собственном поведении, прилежании, успеваемости. Особый эффект, вовлекающий ребенка в мир стихотворения, заключается здесь в том, что дети «являются не только адресатами, но [...] и героями детской литературы»[14]. Аналогичный «message» встречаем в стихотворении Бродского «История двойки», описывающем один из многотрудных дней двоечника Вовы:

Нетрудно догадаться, что все это не доведет Вову до добра. В порядке логической кульминации в заключительных строках появляется мифологизированный образ двойки:

Как известно, частыми героями детской поэзии являются животные, совершающие «человеческие» поступки, способные испытывать весь спектр человеческих чувств и, несмотря на звериную внешность, в общем, относящиеся к миру людей. Откликаясь на полемику о «допустимости антропоморфизма в книгах для детей», вызванную сказками Чуковского и Маршака[16], Мандельштам писал:

«Детская литература -- вещь трудная. С одной стороны, нельзя допускать очеловечения зверей и предметов, а с другой -- надо же ребенку поиграть, а он, бестия, только начнет играть, сразу ляжет и что-нибудь очеловечит»[17].

За исключением стихотворения «В шесть часов под Новый год», где дикие животные служат средством передвижения путешественника, героями детских стихов Бродского выступают домашние (или хорошо знакомые каждому ребенку) животные, участвующие в обыденной жизни. В стихотворении «Пират» -- это мохнатый пес, спасающийся от своего хозяина, который хочет выкупать его в ванне: «И от лап его лохматых / всюду мокрые следы… // Настоящие пираты / не пугаются воды». Стихотворение «Чистое утро» (неопубл.) -- хвала всем, кто не ленится умываться (коты, кроты, лиса, майский жук, паук, сом, совы, вороны, грачи) и урок всем грязнулям: «День встает во всей красе. / Нужно мыться -- знают все. / …Только Машка-плакса / между них, как клякса». В стихотворении «Июль» от жары изнемогает в норе полевая мышь, овечка в поле и лось в чаще; лишь «…осы жалятся, как пули. / Воет мошкара». Стихотворение «Летняя музыка», подаренное Насте Томашевской на день рождения, состоит из семи «арий», написанных от лица кошек, птиц, насекомых, собак, рыб, дождя и деревьев[18]. Яркий пример детского антропоморфизма -- стихотворение «Ссора», герои которого, правда, относятся не к животному, а к растительному миру (опять же, не экзотическому, а встречающемуся на любой грядке). Текст повествует о том, как поссорились две старые приятельницы, Капуста и Морковка: «Однажды Капуста приходит к Морковке / и видит: Морковка лежит в упаковке…» Капуста обижается на нарядившуюся подругу за то, что та не берет ее с собой в гости к Ножу, но утешается тем, что и она не возьмет Морковку к двум Ложкам на Щи[19].

Говоря о животных в детских стихах Бродского, особое внимание следует уделить кошкам и котам[20]. Шуточное стихотворение «Слон и Маруська» -- оригинальная контаминация басни Крылова «Слон и Моська» и сказки Чуковского «Телефон». В отличие от Моськи из басни Крылова, «что лает на слона», Маруська у Бродского -- не собака, а кошка («не кошка -- краса круглолицая»), которая, напротив, сломя голову спешит слону на помощь:

Ленивому коту Самсону посвящено целое стихотворение («Самсон, домашний кот»)[21]. Описание сладкой жизни домашнего кота, который беззаботно гуляет по крышам в хорошую погоду, а в плохую -- «смотрит с миной безучастной / из окна квартиры частной», несколько омрачено видом бездомных котов, борющихся за существование, добывая себе пропитание, где придется:

Очевидно, что Самсон -- хоть и привилегированный, но все же питерский кот. Начиная с «Баллады о маленьком буксире», описывающей ленинградский порт, который, как и сам город, со дня его основания служит «окном в Европу», детские стихи Бродского окрашены питерским колоритом и топографией. Можно сказать, что, начиная с Маршака и Чуковского, Хармса и обэриутов, в русской поэзии для детей выделился особый «детский петербургский текст», который мог бы составить предмет отдельного исследования[22]. Хотя в стихотворении Бродского «В шесть часов под Новый год» действие происходит где угодно, только не в Ленинграде, именно в Ленинграде начинается и заканчивается невероятное путешествие героя. Пожалуй, наиболее «петербургским» детским текстом Бродского является стихотворение «Как небесный снаряд…» (1962), первая часть которого представляет собой панораму призрачного, занесенного снегом города:

Во второй части происходит типичная для «петербургского» текста метаморфоза: лирический герой растворяется в городском пейзаже и сам начинает кружиться вместе со снегом. Повествование ведется от первого лица: «Мы летим к фонарям, / на ступеньки лестниц, / по садам, по полям, / прямо в неизвестность…» Кружение усиливается и вовлекает в свой танец уже не только город, но и весь мир: «И вращается свет / вместе со снежинкой».

В известном смысле поэзия для детей -- это всегда высказывание в сослагательном наклонении. Описывая воображаемую ситуацию, не имевшую места в действительности, она переводит фактическую реальность в игру, в которой исполняется даже самая причудливая фантазия или желание ребенка. Подобному тому, как сослагательное наклонение обозначает потенциальную ситуацию, которая лишь могла бы быть реализована, поэзия для детей рождается и живет не в реальности, а в мире детского воображения[23]. «Сослагательный принцип» материализован в неопубликованном стихотворении Бродского «Три болтуна», действующие лица которого так и названы: Если-бы-умел-бы, Если-бы-хотел-бы и Если-бы-я-был-бы. Несмотря на то что глаголы в сослагательном наклонении имеют форму прошедшего времени, смысл отдельной конструкции и всего текста относится к будущему, потому что желания, как известно, исполняются только в будущем. Языковая игра строится на чередовании «застывших» оборотов-имен с узуальным употреблением тех же конструкций в сослагательных предложениях:

Напоследок отметим, что, хотя в детском творчестве Бродского нет «комического эпоса» (как определил сказки Чуковского Юрий Тынянов), с формальной точки зрения Бродский следует едва ли не всем тринадцати чуковским «заповедям для детских поэтов». О первых двух (графичности стиха и динамичности сюжета) уже было сказано выше. В лиричности (песенности) и ритмическом разнообразии детских стихов Бродского, соответствующих третьей и четвертой заповедям Чуковского, нетрудно убедиться, прочитав их вслух. Что касается музыкальности, максимальной плавности поэтической речи (не допускающей, в частности, труднопроизносимого скопления согласных), то, вероятно, это правило в равной степени относится как к детской, так и к взрослой поэзии. Схема рифмовки в детских стихах Бродского действительно адаптирована и по сравнению со взрослыми стихами заметно упрощена; главными носителями смысла являются рифмующиеся слова (если, следуя совету Чуковского, ладонью закрыть левую половину страницы, то по одной только правой, то есть по той, где сосредоточены рифмы, можно будет догадаться о содержании стихов). Сложнее обстоит дело с междустрочными и междустрофными переносами, от которых Бродский не смог отказаться даже в стихах для детей (хотя в целом каждая отдельная строфа соответствует законченной части смыслового единства стихотворения)[25]. Поскольку «детское зрение чаще всего воспринимает не качество, а действие предметов»[26], девятая заповедь призывает не загромождать детские стихи прилагательными, а увеличивать число глаголов. Вспомним в связи с этим урок о роли прилагательных, полученный Бродским от Евгения Рейна: если убрать из стихотворения все прилагательные, то бумага должна быть по-прежнему черна от оставшихся слов (правда, под оставшимися на бумаге словами имелись в виду не глаголы, а существительные). Наконец, большинство детских стихов Бродского написано двусложным размером -- главным образом хореем (а именно этот размер, по мнению Чуковского, ребенок воспринимает лучше всего).

Конечно, детская тема в творчестве Бродского не исчерпывается его детскими стихами. Она присутствует и в его взрослой поэзии, и в написанных по-английски автобиографических эссе («Меньше единицы» и «Полторы комнаты»). Но лишь в стихах для детей поэт смотрит на мир глазами ребенка. В этом их уникальность.

[1] Выражаю огромную благодарность Льву Лосеву за помощь при написании статьи и уникальные сведения, полученные при работе над комментарием к детским стихам Бродского, теперь выходящим отдельной книжкой в издательстве «Азбука».

[2] Задуманная как дикторский текст к «видовому» телефильму о Ленинградском порте, «Баллада» включала в себя сценарий (раскадровку), написанный раньше самого текста (как вспоминает Лев Лосев, до марта 1962-го). Съемки предполагалось проводить на Ленинградской студии научно-популярных фильмов, однако, опасаясь, что Госкино не утвердит сценарий, редакция студии приостановила работу над фильмом (см. об этом заметку бывшего редактора студии Виктора Кирнарского в газете «Московские новости» (1996. № 5)). Об истории публикации «Баллады о маленьком буксире» в «Костре» см.: «Новое представление о поэзии»: Интервью Льва Лосева с Валентиной Полухиной // Бродский глазами современников. СПб.: Звезда, 1997. С. 122--124. В 1991 году, также в сокращенном виде, в издательстве «Детская литература» «Баллада о маленьком буксире» вышла отдельной книжкой (с предисловием Евгении Путиловой и иллюстрациями Завена Аршакуни).

[3]Фернандес П.А. «Мои уста не скажут» // Заря над Кубой. М.: ГИХЛ, 1962. С. 140--141.

[4]Майофис М., Кукулин И. Вступительная заметка к разделу «Семиотика детства» // НЛО. 2002. № 58. С. 279.

[5] К детским переводам Бродского относятся: с английского -- стихотворение Марцелиуса Кассиуса Клея «Этот рассказ, ни на что не похожий…» (Костер. 1968. № 7); с эстонского -- «Песенка о марципане» Яана Кросса (стихи к мультфильму «Мартов хлеб», дублированному на Ленфильме в 1971 году), «Человек с якорем» Оливии Саар (Костер. 1972. № 1), «Отчего карандаши стали разными» Венды Сыелсепп (там же), «Полезай-ка живо в ванну …» Пауль-Эрика Руммо (неопубл.); с армянского -- отрывки из поэмы Ованеса Туманяна «Легенда озера Парвана» (текст одноименного мультфильма, дублированного на Ленфильме в 1971 году), стихотворение «Волшебное стекло» Эдуарда Авакяна (неопубл.), «Разговор о море» Микаэля Арутюняна (неопубл.), «Бедный Ашот» Людвига Дуряна (неопубл.), «Почему не замерзает дерево» Мнацакана Тарьяна (неопубл.), «Легенда» Зорайра Халапяна (неопубл.), народная армянская сказка в обработке Арташеса Назиняна «Два косаря» (неопубл.) и несколько загадок Согомона Мкртчяна.

[6] «В шесть часов под Новый год», написанное еще в 1962 году, в «Костре» опубликовано без названия и без авторской подписи (по причине неузнаваемости исправленного редакцией текста). «Январь» и «Сентябрь» вышли в приложении к «Костру», -- «журнал в журнале» «Уголек», который с 1969 года вел Лев Лосев, печатал «календарные» стишки, по одному в месяц (стихотворение «Сентябрь» вошло в октябрьский номер приложения и напечатано под названием «Октябрь»). Кроме Бродского в «Угольке» публиковались друзья Лосева Владимир Уфлянд, Леонид Виноградов и другие.

[7] Исключение составляет стихотворение «Январь» (Костер. 1966. № 1), тремя годами раньше включенное автором в свой «взрослый» лирический цикл «Песни счастливой зимы» («Среди зимы». 1963. Октябрь). В «Костре» напечатано без третьей строфы, где упоминается «град Китеж» (якобы непонятно детям) (см.: Лосев Л. Первый лирический цикл Иосифа Бродского // Часть речи. 1981/82. № 2--3. С. 63--68.

[8]Обэзоповомязыкеврусскойдетскойлитературесм. шестуюглавукниги: Loseff L. On the Beneficence of Censorship: Aesopian Language in Modern Russian Literature. München: O. Sagner in Kommission, 1984.

[9]Вайль П. Пространство как время // Бродский И. Пересеченная местность. Путешествия с комментариями: Стихи / Сост. и предисл. П. Вайля. М.: Независимая газета, 1995. С. 184--185.

[10] «Хеппи-энд» можно отнести к числу обязательных черт детской литературы. Даже самые «страшные» сказки Чуковского, по наблюдению Евгении Путиловой, непременно заканчиваются торжеством, радостью, ликованием (Русская поэзия детям. Т. 2 / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Е.О. Путиловой. СПб.: Академический проект, 1997. С. 25).

[11] При публикации в «Костре» (1970. № 1) из текста стихотворения были выпущены все обороты с «куплю», четвертая строфа (про Мадагаскар) и две заключительные, описывающие последний участок путешествия.

[12]Чуковский К. Тринадцать заповедей для детских поэтов // Чуковский К. От двух до пяти / Собр. соч.: В 15 т. Т. 2. М.: Терра -- Книжный клуб, 2001. С. 342.

[13] Напечатано в виде игры под заглавием «13 очков, или Стихи о том, кто открыл Америку» в разделе юмора журнала «Костер» (1966. № 12). Читателям предлагалось присылать в журнал ответы; отсюда -- дополнительные 12 строк в журнальной редакции текста, заканчивающиеся так:

Даем очко за правильность.

Надеемся, что справитесь,

пусть это нелегко.

Тринадцать лиц, которые

прославились в Истории!

ЗА КАЖДОГО -- ОЧКО!

В 1995 году, уже на английском языке, Бродский возвращается к теме открытия Америки в детском стихотворении «Discovery», в 1999 году вышедшем отдельной книжкой с иллюстрациями Владимира Радунского: BrodskyJ.Discovery. Farrar, Straus&Giroux, 1999.

[14]Майофис М., Кукулин И. Указ. соч. С. 281.

[15] Кроме «говорящего» имени героя, ассоциирующегося с анекдотами о Вовочке, финал стихотворения отсылает к известной песне «Двойка в дневнике» (музыка Бориса Шнапера, слова Эммы Мошковской), где образ злополучной «двойки», материализуясь и становясь почти иконическим, повсюду преследует школьника, доводя беднягу до галлюцинаций («А возле дома номер два / стоит автобус номер два, / и пароход издалека / дал почему-то два гудка»; «…и опустилась голова, / как голова у цифры два»). В первом и последнем куплетах песни, в частности, поется:

А у меня портфель в руке

С огромной двойкой в дневнике!

С тяжелой двойкой в дневнике!

А все шагают налегке.

[16] Согласно советской критике, элементы анимизма и антропоморфизма расслабляют мозг ребенка, дезориентируют его в окружающей среде и тормозят его утверждение в реальном опыте. См., например: Флерина Е. Антропоморфизм в литературе для дошкольников // Книга детям. 1927. № 2. С. 3; Касаткина Н. Предел антропоморфизма в детской литературе // Книга детям. 1928. № 3. С. 4 (цит. по: Русская поэзия детям. С.11).

[17]Мандельштам О. Детская литература: Фельетон. Публ. Н.Я. Мандельштам // Детская литература. 1967. № 6. С. 64.

[18] Авторские варианты заглавий: «Поющие коты», «Птички», «Насекомые», «Собаки», «Рыбы», Дождь», «Деревья»; «Поющие кошки», «Певчие птички», «Поющие насекомые», «Музыкальные собаки», «Поющие рыбки», «Поющий дождь», «Музыкальные деревья». В одном из ранних вариантов -- общее название «Семь стихотворений на каждый день недели».

[19] «Ссора» перекликается с английским детским стихотворением Бродского «CabbageandCarrot» [Капуста и Морковка] (первая публ.: TheNewYorkReviewofBooks. 1996.July 11; перепечатанов: Brodsky J. Collected Poems in English. New York: FSG, 2000. P.495). Кроме «Cabbage and Carrot» и «Discovery», по-английскиБродскийнаписал еще несколько детских стихотворений. Изопубликованных: «A Tale» (The Times Literary Supplement. 1996. February 2; Collected Poems. P. 438--441) и «At the Helmet and Sword» (Queen’s Quarterly (Canada). 1995. Summer. Vol. 102. № 2. CollectedPoems. P. 496).

[20] Бродский, назвавший своего американского кота Миссисипи, был убежден, что в кошачьем имени непременно должен быть звук «с».

[21] Лев Лосев вспоминает, что этот текст предлагался автором для публикации в «Костре», но сразу же был отвергнут редакцией. Совершенно неприемлемым показалось, например, место и условия проживания кота Самсона («возле церкви», «из окна квартиры частной»).

[22] Как отмечает Евгения Путилова, впервые в богатой урбанистическими образами русской литературе для детей Петроград появляется в сказке Чуковского «Крокодил»: «Детская книга передала разноголосицу улицы, суету толпы, пестроту уличного движения, заглянула во дворы домов» (Русская поэзия детям. С. 40). См. также: Петровский М.С. Крокодил в Петрограде // Книги нашего детства. М., 1986.

[23] См., например, азбуку Григория Остера, в которой буква «Б» -- это «мечтательная буква» (а не, скажем, «банан» или «барабан», которыми уже давно никого не удивишь). «Мечтательная» -- потому что, прибавив «б» к тому или иному слову, получим мечту: «шоколаду бы», «в цирк пойти бы» и так далее. Ср. также хрестоматийный стишок американского поэта Шела Сильвестейна (ShelSilverstein) «Woulda-Coulda-Shoulda», строящийся на противопоставлении модальных глаголов и индикативной формы прошедшего времени (did):

All the Woulda-Coulda-Shouldas

Layin' in the sun,

Talkin' “bout the things

They woulda coulda shoulda done...”

But those Woulda-Coulda-Shouldas

All ran away and hid

From one little Did.

[24] Переосмысление языковых конструкций в несвойственных им грамматических категориях в высшей степени характерно для взрослой поэзии Бродского. См., например, поэму «Горбунов и Горчаков» (глава V, «Песня в третьем лице»), где глагол прошедшего времени «сказал» (а также образуемое предложение «и он [ему] сказал») субстантивируется, начинает функционировать как существительное и даже становится именем собственным: «“И он сказал”. “Но раз сказал -- предмет, / то как же относиться должно к он’у.”»; «“Он кто ему?” “Да он ему -- сказал”. / “И это грандиознее, чем свекор”». И наконец: «“Что вам приснилось, Он Ему Сказал?” / “Кругом -- врачи”. “Рассказывать подробно”» (Бродский И. Сочинения: В 7 т. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. Т. 2. С. 263--264).

[25] Ср. явно неудачный (а по меркам детской поэзии, вообще скандальный) анжамбеман в стихотворении «Шесть часов под Новый год»: «Там куплю себе Слона / и скажу: -- Поедем на / остров тот, что я искал / у доски, -- Мадагаскар» (курсив мой. -- Я.К.).

[26]Чуковский К. Указ. соч. С. 348.