|
Валентина Полухина - Professor Emeritus Кильского университета в Англии. С 1977 г. специализировалась в области современной русской поэзии; является автором нескольких исследований творчества И. А. Бродского: Joseph Brodsky: A Poet for Our Time (CUP, 1989), Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries (Macmilan, London, 1992; расширенная русская версия Бродский глазами современников вышла в СПб: Звезда в 1997) и Словаря тропов Бродского (совместно с Юлей Пярли, Тарту, 1995). В.Полухина является со-редактором (с Л.В. Лосевым) сборников статей Brodsky's Poetics and Aesthetics (Macmilan, 1990); Joseph Brodsky: The Art of a Poem (Macmilan, 1999; русская версия: Как работает стихотворение Бродского, Москва, НЛО, 2002). В качестве приглашенного журналом Russian Literature (Амстердам) редактора подготовила два посвящённых Бродскому специальных выпуска: Brodsky's Genres (1995), Brodsky as a Critic (2000). В.Полухина составила Большую книгу интервью Бродского (Москва: Захаров, 2000, 2005, 2007), опубликовала около 80 статей и поготовила несколько двуязычных сборников поэтов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д.А. Пригова (1995) и Евгения Рейна (2001). Вместе с Дэниелом Уайссбортом составила и отредактировала Anthology of Contemporary Russian Women Poetry (2002, 2005). Второй том книги Бродский глазами современников включает интервью с издателями, редакторами, переводчиками, бывшими студентами друзьями и подругами Бродского (2006). Оба тома интервью будут изданы на английском языке в США издательством Academic Studies Press в конце этого года. В.Полухина является составителем хронологии жизни и творчества Бродского: Иосиф Бродский: жизнь, труды, эпоха (СПб: Звезда, 2008). Сборник ее статей о Бродском готовится к печати в Томском университете.
|
|
|
Бродский по-английски существует, как известно в трех ипостасях: как английский эссеист, как автор английских и как переводчик собственных стихов. Парадокс восприятия Бродского в Англии заключается в том, что с ростом репутации Бродского-эссеиста ужесточались атаки на Бродского поэта и переводчика собственных стихов. Первая книга эссе поэта, Less Than One получила в Америке премию лучшей критической книги года. Она была признана и в Англии "лучшей прозой на английском языке за последние несколько лет" некоторыми авторитетными критиками и поэтами.1 Менее щедро осыпан комплиментами второй сборник эссе On Grief and Reason (Hamish Hamilton, 1996), однако подавляющее большинство оценивают их положительно: они неизменно дают пищу для ума и восхищают стилистически. Peter Robinson: "The essay on "September 1, 1939" is one of the most inspired readings of a single poem I have ever came across". Кэрол Руменс проницательно замечает, что многие эссе Бродского похожи на стихи, а стихи на эссе.2
И тут будет кстати напомнить о том, роман Бродского с английским языком, с англосаксонской культурой вообще, по его собственному признанию, начался, когда ему было 17-18 лет: "В моем случае наш роман зашел несколько дальше прогулок под луной, это нечто вроде супружества.
Английский язык стал моей реальностью".3 К сожалению, эти чувства Бродского, как правило, оставались безответными: Бродского-поэта любили в Англии немногие, хотя и нежно. И даже любящие: сэр Исайя Берлин, Шеймус Хини, Джон ле Карре, Клайв Джеймс, Алан Дженсинс, Глин Максвелл (Glyn Maxwell) любили его с большими оговорками, любили скорее обаятельного и умного собеседника, чем поэта. Я не буду сейчас цитировать высокие оценки Одена, Стивена Спендера, Д. М. Томаса, Как правило, "английского" Бродского хвалят за христианскую тематику,4 за вопрошающий интеллект и сложный поток мышления,5 за терпкий юмор и остроумие высшего порядка,6 за изобилие афоризмов,7 богатство культурных аллюзий8 и за техническую виртуозность. Другими словами, за то же, за что хвалят и любят его российские читатели и критики, только их список достоинств Бродского значительно короче. У меня в архиве набралось больше 20 ответов английских поэтов на мой вопросник о Бродском, среди них есть высказывания типа "I don't believe Brodsky stirs up great interest among the poets I know",9 но есть и высокие оценки Теда Хьюза, Питера Робинсона, Роя Фишера, Карэл Руменс, но, как правило, их краткие или довольно общие ответы скомпрометированы их незнанием русской поэзии и русского языка.
Здесь мне хотелось бы еще раз разобраться в том, за что Бродского упрекают, почему его не любят, не принимают в Англии. Его упрекают за разговорные обороты и прозаизмы, за чуждую английской поэзии просодию, за смешение стилей и дурной вкус, за вычурные и комические рифмы, за перегруженность стихотворения смыслом, наконец, за увлечение высокими темами и абстрактными категориями. Доналд Дэви полагает, что Бродский настолько перегружает свои стихи тропами, что не дает словам дышать.10 Даже его виртуозный синтаксис многим не по вкусу. Знаменитый критик и поэт Алфред Алварец убежден, что Бродский не понял сути английской поэтики: вместо простоты и упругости - у Бродского интеллектуальное переусложнение и суетность; вместо почти новорожденной обнаженности - у Бродского риторическая пышность и техническая показушность. Все без исключения глухи к концептуальной функции его тропов и анжабеманов. Энн Стивенсон автопереводы Бродского кажутся просто банальными. Именно потому, что Бродский к концу жизни все чаще переводил себя сам, он давал все основания относиться к нему как к английскому автору, без снисхождения, а главное без учета принципиально иного понимания сути самой поэзии. Блэйк Моррисон, восхищаясь интеллектуальностью прозы Бродского, его вулканическим умом, постоянно извергающим идеи, считает, что в английской версии его стихи не достигают ни эстетических высот его прозы, ни высоких стандартов его жизни.11 Петер Леви считает Бродского второстепенным поэтом, плохим имитатором Одена.12
Похоже, что эта невписываемость поэзии Бродского в современный английский поэтический пейзаж и определяют тон и суть большинства рецензий и статей об английском Бродском. И тут мне придется повторить несправедливые нападки, почти злобная атака ('blestering attacks', как назвал эти статьи Д. Уэйсборт) на Бродского таких влиятельных в Англии поэтов, как Кристофер Рид13 и Крейг Рэйн.14 Для непосвященных замечу, что оба поэта много лет по очереди сидели в кресле Т. С. Элиота, занимая место поэтического редактора одного из самых престижных издательств, Faber & Faber. По мнению Рида, Бродскому 1988 года еще далеко до мастерства Набокова. Тут будет кстати вспомнить, что сказал сам Бродский о неоднократных параллелях с ситуацией Набокова: "Это сравнение не слишком удачно, поскольку для Набокова английский - практически родной язык, он говорил на нем с детства. Для меня же английский - моя личная позиция. Я испытываю удовольствие от писания по-английски. Дополнительное удовольствие - от чувства несоответствия: поскольку я был рожден не для того, чтобы знать этот язык, но как раз наоборот - чтобы не знать его. Кроме того, я думаю, что я начал писать по-английски по другой причине, нежели Набоков - просто из восторга перед этим языком".15
Нас особенно смущает грубость невежественной рецензии Крейга Рейна на последний английский сборник стихов Бродского So Forth: Poems (Hamish Hamilton, 1996) и на сборник эссе On Grief and Reason: Essays (Hamish Hamilton, 1996). Грубость ее уже в самом названии и в тоне всей рецензии, невежество в интерпретации стихов. Как и Кристофер Рид, Рэйн обрушился на автоперевод стихотворения "Я входил вместо дикого зверя в клетку", не заметив в нем присутствия не только теней Ахматовой и Гейне, но и теней Овидия и Данте, чью поэзию он, казалось бы, должен знать по роду своей профессии - он преподает в Оксфордском ун-те.16 Говоря о "раздутой репутации" Бродского, Крейг Рэйн упрекает Бродского в отсутствии ясности и чудовищном многословии ("garrulous lack of clarity and his prodigious padding"), а также в том, что английским языком Бродский по-настоящему не владеет. В своих оценках он апеллирует к мнению о поэте Ахматовой: "Он появился на Западе, будучи рекомендован Исайе Берлину и Стивену Спендеру Ахматовой, которая во время получения почетной докторской степени в Оксфордском университете, отвечая на вопрос, кого она считает интересными поэтами среди молодых, назвала имя Бродского. Интересным и не более того. Скромная похвала."17 Он явно не читал ни книги Наймана об Ахматовой, ни Записок об Анне Ахматовой Лидии Чуковской, давно переведенных на английский язык.
Такую же недобросовестность и неосведомленность он проявляет, когда ставит под вопрос мнение Одена о Бродском под предлогом, что Оден был знаком со стихами Бродского только в переводах. Как будто сам Крэйг Рэйн читал их в оригинале. В отличие от Крэйга Рэйна, Оден, как и Ахматова, при первой же встрече распознал талант Бродского. Крэйг Рэйн ищет поддержки и у Шеймуса Хини, написавшего две статьи о Бродском, из которых Крэйг Рэйн выбирает два эпитета для английских стихов Бродского: "неуклюжие и искаженные" ("awkward and skewed").18 Вторую статью Хини "Певец историй"19 Крэг Рэйн замалчивает, а между тем, в ней Хини говорит о "напряженности и дерзости" гения Бродского, о его "почти дикой интеллектуальной заряженности" и электризующей манере чтения. Как это далеко от мнения Крэйга Рэйна, считающего, что как мыслитель Бродский "глуп и банален" ("as a thinker, Brodsky is fatuous and banal").
В этих и в других статьях в скрытом, но легко обнаруживаемом, виде содержатся и другие причины неприятия Бродского английскими литераторами. Как ни странно, некоторые из них внелитературные, чисто политические и психологические. Начнем с того, что с первых дней своего пребывания вне Советского Союза Бродский отказывается следовать модели изгнанника. В нескольких интервью он отказывается от звания диссидента, отказывается "мазать ворота своего дома дегтем"20 и вообще отказывается делать трагедию из своего изгнания и наживать на этом капитал. Подобные заявления Бродского отпугнули от него всю левую интеллигенцию. Чтобы понять, какую цену Бродский заплатил за свои независимые взгляды не только в России, но и на Западе, достаточно сравнить его репутацию поэта, пострадавшего от тирании, с репутацией Ратушинской, которая никогда не разочаровывала английских журналистов и литераторов, оставаясь the darling of the English Press and English poets до последнего дня своего пребывания в Англии. Похвала Бродского ее стихам, написанным в тюрьме, была воспринята буквально как критиками, так и самой Ратушинской.
"Нам нравится, когда русские поэты страдают," - не без иронии заметила Карэл Руменс.21 Когда же русский поэт отказывается страдать и становится поэтом-лауреатом другого государства и вторгается на чужое поэтическое пространство, то количество стрел, направленных в его сторону увеличивается пропорционально росту его славы. И тут Карэл Руменс попала в самую точку. Англичане редко принимают в свою компанию, в свой клуб чужих, а Бродский для них чужой дважды и как русский и как американец. "Англичане очень подозрительно и негостеприимно относятся к тем, кто вторгается в их литературу, - говорит Даниэль Уэйсборт, - а он вроде как вторгается".22 И никому не нравится, когда то, что ты отвергаешь, высоко оценивается другими. Когда Бродский получил Нобелевскую премию, Ал Алварез сказал: "Если он может получить Нобелевскую премию, то и я могу". Многие думали так же, но по-умному промолчали. Алварез эту завистливую мысль озвучил. 23
Джон Бейли называет еще одну любопытную причину непопулярности Бродского среди английских поэтов - глубокую привязанность Бродского к Одену.24 Бродского в Англию привез, как известно Оден, и опекал его, как младшего брата. По словам биографа Одена: "Wystan fussed about him like a mother hen, an unusuallly kindly and understanding mother hen".25 Эта опека имела как положительные последствия, так и отрицательные. Положительные самоочевидны. Отрицательных, по крайней мере, два: покровительство такого гиганта как Оден вызывало зависть у одних и неприязнь у других, в частности, у тех, кто воспринимал отъезд Одена в Америку и отказ от английского подданства как предательство.
Высказывания Бродского об Одене поэтов, не любящих Одена, сильно раздражали. Никогда никто из английских критиков и поэтов не называл Одена "величайшим умом двадцатого века" (V, 256), никто из них не ставил его так высоко как поэта, и вдруг является какой-то самоуверенный иностранец, говорящий с акцентом по-английски, и заставил их посмотреть на Одена другими глазами. Оден и Бродский, считает профессор Бейли, единственные из великих поэтов их поколения, кого можно назвать по-настоящему цивилизованными поэтами.26
Никто из благожелателей Бродского не станет утверждать, что он был самым тактичным человеком. Его независимость суждений и прямота высказываний никак не помогали ему наладить отношения с англичанами. Приведу для примера три отзыва о Бродском человеке. Писатель и журналист Michael Glover: "His insights can be brilliant. But he is so ill at ease - by turns arrogant, dismissive, bored, disdainful, impatient with quality of the translations - that it is often difficult to pay attantion to what he is saying".27 Поэт и переводчик Дэниэл Уэйсборт: "Первичным для меня было мое ощущение его душевного величия, его душевной прелести...".28 Поэт и профессор Питер Леви: "Не drank much too much, he was as racist as a Tsarist officer of 1900. But a brilliant poet".29 По мнению Шеймаса Хини, Бродский демонстрировал свободу и достоинство.30
"Смешно, когда англичане или американцы пытаются понять Бродского", - по-русски записывает профессор Мартин Дьюхерст на полях рецензии двух русских сборников Бродского Часть речи и Конец прекрасной эпохи, написанной другим английским професором, знающим русский, Генри Гиффордом. Это довольно пространная рецензия одна из самых доброжелательных статей о поэзии Бродского: "Whatever Brodsky may fear, he is still marvellously at home in the language. At the same time, he is putting exile to good use, by seeking out affinities and extensions". Проф. Гиффорд заканчивает словами: "...the best poetry from America in recent years is the work of this Russian".31 He смешно, а грустно, когда даже слависты, толкующие Бродского и прекрасно знающие язык, заявляют, например, Джерри Смит: "Мне представляется невероятным, чтобы кто-нибудь действительно мог любить написаное Бродским" ("I find it incoceivable that anyone should actually love what he writes"). Или еще раньше: "Brodsky is not, has never been, and never will be a popular poet in any sense, simply because his poetry lacks what great popular poets must have: human appeal".32
Если мы вернемся к чисто литературным делам, то мы разглядим еще одну причину столь больших расхождений между оценками Бродского прозаика и Бродского поэта: степень вмешательства поэта в английские переводы. Напомним, что первые два английских сборника Бродского, Selected Poems (Penguin, 1973) с предисловием Одена и A Part of Speech (OUP, 1980), за двумя-тремя исключениями, получили в основном благожелательные оценки. Все стихи первого сборника переведены одним человеком - профессором Джорджем Клайном. В работе над вторым сборником, помимо профессора Клайна, принимали участие еще 9 переводчиков и поэтов, (Алан Майерс, Дэвид Макдаф, Харвар Мосс, Барри Рубен, Дэвид Ригсби, Дэниэл Уэйсборт, Ричард Уилбер, Антони Хект и Дерек Уолкотт). В этом сборнике мы найдем только одно стихотворение, написанное Бродским по-английски - 'Elegy: for Robert Lowell'; несколько переводов сделано в соавторстве с Бродским; имя автора как единственного переводчика стоит под циклом "Часть речи" (15 стихотворений), хотя мне известно, что первоначально этот цикл стихотворений перевел Дэниэл Уэйсборт и опубликовал их в журнале Poetry и даже был удостоин за эту работу престижной награды.33 Но переводы эти Бродского не удовлетворили, он нашел их метрически слабыми и пере-перевел их сам, настолько изменив, что Дэниэл отказался от соавторства и обвинил Иосифа чуть ли не в плагиате.34 В моем архиве хранятся также переведенные Аланом Майерсом цикл "Часть речи" и стихотворение "Декабрь во Флоренции" - последнее тоже было переработано Бродским до неузнаваемости. Бродский извинился перед тем и перед другим, но продолжал стоять на своем.
Таким образом, Бродский приложил руку к 26 из 52 стихотворений, вошедших во второй английский сборник. В третьей английской книге, То Urania (Penguin, 1988), из 46 стихотворений 23 переведено самим поэтом, 8 вместе с Аланом Майерсом, Питером Франсом и Джоржем Клайном; 12 - написано по-английски, и только 2 стихотворения и поэма "Горбунов и Горчаков" (Harry Thomas) переведены новыми переводчиками Бродского ('Seven Strophes' - Я был только тем... Paul Graves; "На выставке Карла Вейлинка" - Jamey Gambrell). Вовлеченность Бродского в свои английские тексты достигала максимального уровня в последнем английском сборнике So Forth (1996). В нем мы не найдем ни одного переводчика, кроме самого поэта: 44 стихотворения переведено и 20 написано по-английски. Этот посмертный сборник и есть, в сущности, квинтэссенция английского Бродского.
И тут нам следует коснуться еще одной серьезной причины холодного отношения к переводам самого Бродского - его теории перевода. По мнению Дэниэла Уэйсборта, независимость суждений Бродского о переводах русских стихов на английский, будь то стихи Мандельштама, Ахматовой, Хлебникова или его собственные, его идеи перевода поэзии, которые он пытался реализовать сам и навязывал своим переводчикам, сослужили ему дурную службу - поссорили его со многими поэтами и переводчиками. Он часто относился к переводами других как к черновикам, над которыми еще надо работать и работать. Для него любой перевод был лишь - повод для нового перевода. Дело в том, что он не терпел неточностей, настаивая на сохранении исходного метра и схемы рифм и требуя при этом, чтобы перевод звучал как добротное английское стихотворение, дающее наиболее полное представление об оригинале. Он готов был принести в жертву рифме - риторические фигуры, в жертву просодии - синтаксис, в жертву форме - все, включая смысл. И приносил.35 "Обидно видеть стихотворение на плохом английском", - говорил он. 36 Неудивительно, что почти все его переводчики постепенно его оставили, и в результате он был вынужден заниматься этим не совсем приятным делом сам.
Напомню, что Бродский не разделял мнение Набокова о том, что поэзия - это то, что теряется в переводе. Он был убежден, что любая поэзия переводима, один и тот же поэт может быть переведен удачно и неудачно, все зависит от того, насколько переводчик конгениален поэту, насколько он опытен, трудолюбив и верен оригиналу. Пятистопный ямб остается пятистопным ямбом на любом языке, но им надо пользоваться не механически, а с мастерством, воображением и талантом. Все три формальных аспекта стихотворения: метр, рифма и система тропов могут быть и должны быть переведены на другой язык наиболее точным и привлекательным образом. Его теория перевода, если так можно назвать рассеянные по рецензиям и интервью его высказывания о переводе, родилась из его практики переводчика.37 Если он, 23-летний юноша с плохим знанием английского, мог перевести на русский такого сложного поэта, как Джон Донн, он имел все основания думать, что нет ничего невозможного. Он так и заявил на Кембриджском международном поэтическом фестивале в июне 1981 года огромной аудитории слушателей и пяти переводчикам Мандельштама, обсуждавшим трудности перевода стихотворения "За гремучую доблесть грядущих веков". Когда его попросили высказаться, его первыми словами были: "Nothing is impossible", что было воспринято как всего лишь типичная бродская надменность.38 Когда он понял, что в английском гораздо меньше рифм, чем в русском, а те, что есть, давно использованы или скомпрометированы масс-культурой, он принял это как новый вызов, который утяжеляет задачу.39 Вопреки всему западному опыту последних десятилетий Бродский считал, что классическая просодия не должна быть переведена свободным стихом (verse libre). Надо сказать, что его взгляды на поэтический перевод разделяли немногие. Будучи иностранцем, он оставался в меньшинстве. Его высказывания о переводе не имели шанса обрести какой-либо вес рядом с мнением таких авторитетных переводчиков, как Стэнли Кюниц, Макс Хейвуд или Роберт Лоуэлл. И тем не менее, Бродский, по мнению Дэниэла Уэйсборта, был чаще прав, чем не прав. И стихи его в автопереводах звучали менее вторично, чем в переводах англичан и американцев.
Профессор Уэйсборт, рассказывая о трудностях перевода поэзии Бродского на английский, не скрывает своих обид на поэта, но он также говорит и о том, как Иосиф не раз налаживал их отношения своей нежностью, залечивал раны уязвленного самолюбия переводчика своей беззащитностью и напоминаем об общем деле - служению языку, не терпящему второсортности. С годами он все больше чувствовал свою ответственность перед английским языком и внушал это же чувство своим переводчикам. Дэниэлу Уэйсборту он однажды сказал по поводу его переводов стихов Горбаневской: "Умри вы завтра, хотели бы вы, чтобы о вас судили по этим переводам?"40 Своей откровенностью высказываний, своей прямотой, стилистической эксцентричностью письма, упрямством аргументов Бродский давал немало поводов нападать на него. Но понять его можно: от качества переводов зависела его репутация. Как заметил Дэниэл Уэйсборт, если бы Бродский жил в России, переводы не обрели бы для него такую же важность, какую он придавал им, живя на Западе.
Бродский действительно был озабочен тем, чтобы его английские тексты не выглядели вторичными, не хотел, чтоб его "одомашнивали" даже переводившие его поэты с именем. Никакой косметики, даже самой дорогой и известной. Пусть будут видны все русские шрамы и морщины, и его знаменитые веснушки пусть останутся незапудренными. Но - дальше следовало большое и невозможное "но" - но переведенное на английский стихотворение должно восприниматься носителями языка как самостоятельное, на этом языке написанное. Не приходится удивляться тому факту, что он оставил после себя по обеим сторонам Атлантического океана вереницу переводчиков, чье самолюбие до сих пор кровоточит от обид. И как бы на него ни нападали, он продолжал делать то, во что верил. Триумф его в том, что он приближался к идеалу, и в некоторых своих английских стихах его почти достиг. Шеймус Хини считает, что его последнее английское стихотворение 'Reveille' ("Побудок") - шедевр: "Читая стихотворение Бродского 'Reveille', с языком насыщенно многозначным, суггестивным, где смешаны мысль, звучание и языковая игра, я ассоциирую это из пишущих на английском с Хопкинсом…".41 Кэрол Руменс тоже считает, что его английские стихи более естественны и изысканы, чем его переводы. На этом фоне звучит авторитетный голос профессора Джона Бейли: "Я уверен, что Бродский русский поэт, а не в коем случае не англо-американский. Для меня его английские стихи вовсе не поэзия в том смысле, в каком его русские стихи есть высокая поэзия". 42
Сам Бродский отдавал себе отчет в том, что ситуация далеко не идеальная и осознавал недостатки своих переводов, как он осознавал несовершенство своего английского, письменного и устного. Предлагая читать переводы своих стихов носителю языка, он говорил: "Я мог бы и сам их прочитать, но стихи мои и так уже сильно пострадали во время перевода, и я не хотел бы своим акцентом нанести им дополнительное оскорбление".43
К автопереводам Бродского можно предъявить несколько претензий. Во-первых, он свободно обращается с собственным текстом. Так, без какой-либо необходимости, ритмической или семантической, в переводе стихотворения "Я входил вместо дикого зверя в клетку" он меняет местами слова "дважды" и "трижды": "трижды тонул, дважды бывал распорот", по-английски звучит как "twice have drowned, trice let knives rake my nitty-gritty". Он создает анжамбеманы, которых нет в оригинале, например, между строками 5 и б, 13 и 14. Невозможность найти в английском языке рифму к слову "солидарность" вынуждает Бродского воспользоваться клише: 'You can't make an omelette without breaking eggs' (не разбив яйца, омлета не сделаешь). Упрямый воин с любыми клише, стучавшимися в его лингвистические двери, Бродский перефразировал и это, тем самым увеличив длину строки, зато получил рифму vomit/from it. В английском рифмы обычно не привлекают к себе внимания, рифмы же Бродского либо оригинальны до экстравагантности: "a brilliant addity that native speakers are unlikely to land upon",44 либо комичны и напоминают рифмы известного английского парадоста William Gilbert (1836-1911, автора либретто к оперетте 'Gilbert and Sullivan', music by Sir Arthur Sullivan). Многосложные женские рифмы в английской поэзии вообще комичны в духе забавных рифм Огдена Нэш (американского поэта-юмориста, 1902-1971). Для английский поэтов, считает Доналд Дэви, такие рифмические схемы Бродского, как АААВВВССС (Декабрь во Флоренции) выглядят крайне неестественными.45 И чем изощреннее рифмы Бродского, тем чрезмернее их броскость. Ради рифмы к rafters он дополняет слово 'on truffles'; ради рифмы к city Бродский воспользовался слэнговым 'nitty-gritty'. В результате изящество и простота оригинала, стоическое благородство всего стихотворения унижены комическими рифмами и политическими клише. Сдержанный по тону и лексике оригинал в переводе приобрел драматический характер. На родном языке, как мы знаем, драмы и мелодрамы Бродский всегда старался избегать. Стушеван в переводе и элемент самоиронии.
Поэты редко переводят самих себя. Но когда они вынуждены это делать, как Бродский, они берут на себя необычную задачу - написать одно и то же стихотворение дважды, что, как верно замечает Дэниэл Уэйсборт, трудоемко не только физически, но и эмоционально. Соблазн переписать текст заново, внести изменения, вероятно, немалый. И Бродский этому соблазну нередко уступал.
В отличие от Энн Стивенсон, на взгляд которой Бродский совсем не чувствует английской просодии, профессор Уэйсборт считает, что будучи свободным от предрассудков и клише английской просодии, Бродский смело сближал две поэтические системы в поисках некоего лингвистического двойника.46 Эти две системы, наверное, можно сблизить, но синтезу они вряд ли поддаются. Тем не менее следует отдать должное русскому поэту, вошедшему в чужую литературу и приложившему немало усилий, чтобы изменить ее формы и контуры. Об этом пишет поэт Лахлан Мэкиннон: "Бродский был призван для того, чтобы представить новый языковой диалект. Точнее сказать - английский язык оторванного от родных корней человека. 'У Одена он научился выискивать в залежах языка его самые тайные пласты, и в результате родился особый стиль - может быть в некоторых случаях и проводящий в замешательство, но всегда последовательный и завершенный".47
В идеале Бродский хотел бы получить некий новый диалект: русский вжить в английский, а английский трансформировать в русский. Он верил в возможность формального мимезиса (mimesis), или миметизма, некой мимикрии двух языков.48 Другие тоже считают, что, как никто до него, Бродский сблизил два языка. Русские гиперболы уживаются у него с английскими литотами. На взгляд Майкла Гофмана, Бродский не только сильно русифицировал английский, но и американизировал его. 49 Дэниэл Уэйсборт приводит примеры того, как Бродский привносил русский акцент в английский, в частности, "усилил интеллектуальный аспект английской поэзии, внеся в нее мощность знания, логики, исторических реалий".50
Я уверена, что если бы Бродский не писал стихов по-английски и не переводил самого себя, его репутация в Англии была бы гораздо выше. Но вряд ли Бродскому можно предъявлять претензии за то, что он сам хотел чеканить свой английский профиль. Бродский вел себя так, словно у него была миссия - донести русский язык до английской аудитории, до самого английского языка. Он был так предан своей миссии (языку, поэзии, культуре), что ему многое сходило с рук, в частности, его резкость, его самоуверенность и бестактность. Ему нужны были переводчики - носители языка в качестве помощников эту миссию выполнить. Поссорившись с многими из них, он начал переводить себя сам. Он приложил невероятные усилия воли, чтобы не просто выжить в чужой лингвистической среде, но обрести в ней компенсацию потерянному.
Далеко не все англоязычные поэты разгадали эту миссию Бродского. Рой Фишер полагает, что, Бродский в одиночку пытался изменить вектор эволюции английской поэзии, возвращая ей рифмы и классические метры. Благородный, заслуживающий восхищения, но донкихотский акт, считает он. По его мнению, Бродский совершает насилие над английским языком, и язык внятно и ощутимо протестует. Легендарная непереводимость Пушкина на английский, продолжает Фишер, могла бы послужить Бродскому уроком.51 Питер Франс, переведший "20 Сонетов к Марии Стюарт", считает, что Бродский теряет в переводе меньше, чем Пушкин или Расин. Он признает, что Бродский часто идет на риск в своих переводах, но они всегда потрясающее интересны, ибо он, в сущности, пишет новое стихотворение.52 Питер Леви, бывший профессор поэзии в Оксфорде, совсем не любящий Бродского, тоже считает его переводы замечательными.53 А Питер Робинсон называет их "гениальной странностью".54
О причинах неприятия в англоязычном мире автопереводов Бродского задумываются и руссие поэты. По мнению Ольги Седаковой, которая переводила таких трудных поэтов, как Т.С. Элиот и Эзра Паунд, "Бродский, реформатор отечественной словесности, на фоне актуальной европейской поэзии выглядит как чрезвычайно консервативный автор (еще более консервативным он часто становится в переводах, выравнивающих его стилистику, просеивающих вульгаризмы его языка). Он представляется своего рода парнасцем, поздним классиком (античные мотивы, культурофилия, традиционные жанры и формы, дисциплина версификации и под.), образцом настоящего поэта, на которого указывают культурные политики, призывающие теперь Back to Basics".55
В заключение, я бы назвала еще одну немаловажную причину амбивалентных оценок английского Бродского недостаточно хорошее знание его текстов. Можно сосчитать на пальцах одной руки количество англоязычных поэтов, прочитавших всего Бродского, включая и тех, кто знает русский язык. Насколько всерьез мы должны принимать мнения поэтов, которые признаются в том, что мало читали Бродского, не любят его и не принимают? Та же Энн Стивенсон признается, что купила только один сборник эссе Бродского, который она называет One plus One. Их представление о поэтическом мире Бродского неполное, если не искаженное. Даже самые доброжелательные из них не услышали в ритмах его стихов бурного и неровного ритма самой истории 20 века; не усмотрели в его, как им кажется, злоупотреблении анжамбеманами и инверсией портрет судьбы поэта, когда оторванный от имени предлог вынужден прилипнуть к слову, рядом с которым его бросили ('a bard of / trash'..., 'I've learned about my own and any / fate, from a letter, from its black colour'..., 'where even a thought about / one's self is too cumbersome...', 'Doesn't matter if it's pitch-black, doesn't matter if /it holds nothing...' и т.д. и т.п.56 Эти знаменитые бродские анжамбеманы режут нежные уши западных поэтов, начитанных об изгнании только из истории мировой поэзии. Они не задумывались и о философии языка Бродского, не совсем понимают, почему Бродский настаивает, что рифма несет с собой семантическую неизбежность; почему "солидарность" может у него рифмоваться только с "благодарность", а не, скажем, с "бездарность" или с "безударность". Никто, кроме Милоша, не понял, что английский сборник Часть речи напоминает философский дневник в стихах.57
Мне показалось, что наиболее авторитетную оценку английских стихов Бродского могли бы дать филологи, чей английский язык родной, чья профессия - русская литература, а специальность - русская поэзия. Составляя последний сборник статей, посвященных Бродскому, Joseph Brodsky: The Art of a Poem,58 я обратилась к западным славистам с просьбой написать об английских стихах Бродского. Мы с Львом Владимировичем Лосевым (я имела, честь редактировать три сборника статей вместе с моим любимым поэтом и самым большим авторитетом по Бродскому) включили три статьи о столь разных английских стихах Бродского, как 'Galatea Encore' (1983) Леона Бернета; 'Belfast Tune' (1986) Роберта Рида и 'То My Daughter' (1994) Дэвида Бэтеа.
Леон Бэрнет выявляет широчайший культурный фон английской миниатюры Бродского "Еще раз Галатея" от Метаморфоз Овидия до авторов нашего времени. Роберт Рид высоко оценил семантическую нагрузку метра и односложных слов, как и всю лексическую организацию стихотворения, поражаясь мастерству Бродского писать политическое стихотворение, не употребив ни слова из политической лексики и оставив за пределами текста всю политическую реальность Северной Ирландии, проявив одновременно недюжий такт, симпатию и отстраненность: "Эта необычное проникновение проникновение в природу североирландских волнений тем более замечательно, что достигается посредством формальной структуры и поэтического мастерства". Он усмотрел даже в рифмах стихотворения (hurt/short) ирландский акцент, что свидетельствует о чрезвычайной чувствительности уха Бродского. Он указал на высокую функциональность энжамбеманов, в частности, межстрофного: 'and her stare stains your retina like a grey / bulb when you switch // hemisphere', ответив тем самым на критику этого стихотворения Доналда Дэви, считавшего, что анжамбеманы в этом стихотворении "грубы" ('coarse'), "бесцеремонны" (cavalier') и "насильственны" ('violent').59 Профессор Дэвид Бэтеа увязывает стихотворение "Моей дочери" с традицией Роберта Фроста и Томаса Харди, как и со всем корпусом русских текстов Бродского: та же нарочитая антилиричность, выдержанная отстраненность и беспощадная самоирония; то же бесстрашие, с которым он умел посмотреть в глаза ужасному ('a full look at the worst'). И технически английские стихи Бродского ни что иное как продолжение его русской поэтики: достаточно посмотреть, как изобретательны английские рифмы Бродского, как афористичен его язык, насколько семантически оправданы его дерзкие анжамбеманы, как поставлен на службу смыслу метр. Метаморфозы человека в истории, вещность, время, вера и язык - остаются магистральными темами Бродского и в русской и в английской обложках.
Что стимулировало Бродского писать стихи по-английски? Сам Бродский в разное время дает на него разные ответы: 1973 год - "я делал это исключительно для развлечения. Несколько лимериков и пару серьезных вещей, но не думаю, что они чего-то стоят";60 1979 год - "Мои русские лавры - или их отсутствие - вполне меня устраивают. Почетного места на американском Парнасе я не добиваюсь";61 1981 год - "Надо сказать, я довольно много пишу по-английски, но не стихи. Стихи чрезвычайно редко и скорее развлечения ради. Или для того, чтоб продемонстрировать своим англоязычным коллегам, что я способен на это, - чтобы не особенно гордились."62 1987 год - "Я написал несколько стихотворений на английском, но это исключение. Это что-то вроде терапии. Я вижу, как мои американские коллеги пишут стихи, кладут их в конверты, отправляют в журнал и через неделю видят свои творения напечатанными. Начинаешь им завидовать, просыпается желание написать что-нибудь на языке, понятном всем, и не ждать пять-шесть лет, пока тебя переведут, это непреодолимое искушение, которое может стать навязчивым. Чтобы избежать невроза, я уступаю искушению".63 Он то отрицает, что занимается этим всерьез, то гордится: "Я, например, сочинил 20 стихотворений по-английски, довольно, как мне кажется, хороших".64 Он был убежден и, кажется, хотел убедить других, что "двуязычие - это норма",65 "обновлять или расширять английский язык - это в мои задачи не входило".66
Несмотря на то, что с годами Бродский все больше чувствовал свою ответственность перед английским языком, его главной заботой оставался родной язык. Но он, как те древние племена Скифии, о которых он упоминает в интервью Наталье Горбаневской, находился в состоянии постоянного изумления перед английским языком.67 И как преданный слуга языка, он нес свое бремя смиренно и гордо, упрямо и благородно. По мнению проф. Д. Уэйсборт, в ситуации, в которой оказался Бродский волею судьбы и собственной воли, справедливой критики ему было не дождаться. Похоже, не дождаться ее и нам. Изменить эту ситуацию могли бы новые переводы. К великому сожалению, их никому не разрешено делать в ближайшие годы. И этот запрет наследников Бродского, мне представляется большой ошибкой: Бродского в Англии просто забудут. Уже забывают. Нужно срочно снять запрет на переводы Бродского на английский и позволить переводить его всем, у кого к этому лежит сердце. Другой вариант возможен только через полстолетия, когда Бродский вернется в Англию из России как великий поэт. И тогда его начнет переводить племя младое и нам не знакомое.
______________________________
1 The Guardian, 3 October 1986, p. 11; Stephen Spander, Bread of Affliction, New Statesman, 14 December 1973, p. 915, also in The Observer, 31 May 1987, p. 22.
2 Пользуюсь случаем выразить благодарность Кэрол Руменс, приславшей мне свою рецензию в рукописном виде. Статья написана для ж. Poetry.
3 Бродский, Книга интервью (М.: Захаров, 2007, с. 312.
4 Stephen Spender, New Statement, 14 December 1993.
5 См. мое интервью с Алварезом в ж. Знамя, № 11, 1996, с. 143.
6 Michael Schmidt, Time of Cold, New Stateman, 17 October, 1980.
7 Tony Guld, Out of Russia, New Society, 17 October 1986
8 Alan Jenkins, 'Life in Venice', The Independent on Sunday, 7 июля 1982, с. 24.
9 Ann Stevenson, 8 February 1997 в ответах на мой вопросник, неопубликован.
10 Donald Davie, The Saturated Line, TLS, Dec. 23-29, 1988.
11 Blake Morrison, "The Muse and Mortals", The Independent on Sunday, 24 ноября 1996 г., с. 34-35.
12 Цитируется по ответам профессора Питера Леви на мои вопросы, неопубликованы.
13 Christooher Reid, "Great American Disaster", London Review of Books, 8 декабря 1988, рецензия на сборник То Urania.
14 Сraig Raine, "A Reputation subject to Inflation", Financial Times, 16/17 November 1996, p. xix.
15 Иосиф Бродский, Книга интервью, с. 730, см. также с. 588-89
16 Подробный анализ этой некомпетентной критики был дан в моей статье "Английский Бродский", Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба (СПБ.: "Звезда", 1998), с. 49-59.
17 "Не arrived in the West with Anna Akhmatova's imprimatur, delivered to Isaiah Berlin and Stephen Spender when she received her honorary degree in Oxford. Asked who were the interesting young poets, she named Brodsky - as presumably just that, interesting. A modest accolade." G. Raine, Ibid.
18 Seamus Heaney, "Brodsky's Nobel: What the Applause was about", The New York Times Book Review, 8 ноября 1987, с. 1, 63 и 65.
19 Seamus Heaney, "The Singer of Tale: On Joseph Brodsky", The New York Times Book Review, 3 марта, 1996, p. 31. Русский перевод см. в газете Сегодня, 24 мая 1996, с. 10).
20 Иосиф Бродский, Письмо в Нью-Йорк Таймс 1 окт. 1972 г., русский перевод опубликован в ж. Звезда, № 5, 2000, с. 4.
21 Carol Rumens, Ibid.
22 Интервью с Дэниелом Уайсбортом, Знамя, 1996, № 11, с. 149.
23 Интервью с Ал Алварезом, Знамя, № 11, 1996, с. 143-146.
24 John Bayley, "Sophisticated Razzmatazz", Parnassus: Poetry Review, весна/лето 1981, часть 9, с. 83-90.
25 Charles Osborn, The Life of a Poet (London: Eyre Methuen, 1980), p. 325.
26 John Bayley, Mastering Speech, The New York Review, June 12, 1986, p. 3.
27 Michael Glover, "No one's contemporary ever", Financial Times, 19 January 1991.
28 Дэниел Уайсборт, Памяти Иосифа Бродского, Бостонское время, 29 января1997, с. 2.
29 Peter Levi's answer to my questionnaire, 15 January 1997.
30 Seamus Heaney: "Brodsky manifested freedom and integrity". В ответах на мои вопросы, август 1999.
31 Henry Gifford, The Language of Loneliness, TLS, August 11, 1978, p. 903.
32 Gerry Smith, Joseph Brodsky: Recent Studies and materials, The Harriman Review, July 1995, vol. 2, no. 2, p. 18.
33 Joseph Brodsky, A Part of Speech, tr. by Daniel Weissbort, Poetry, vol. 131, no. 6 (March 1978), pp. 311-320.
34 Daniel Weissbort, From Russian with Love. Joseph Brodsky in English (London: Anvyl Press, 2004), p. 90-91.
35 Из переписки с Аланом Майерсом: 'my own versions were too smooth, light and regular ("cute") for his taste... The line-length (my) rhythm, evert the meaning might all undergo change. Indeed on one occasion he went as far as to say that everything should be sacrificed to the rhyme!".
36 Бродский, Книга интервью, составитель В. Полухина (М.: Захаров, 2007), с. 222.
37 См. мою заметку 'Brodsky's Views on Translation', Modern Poetry in Translation, no. 10, Winter 1996, с. 26-31; русская версия включена в настоящий сборник.
38 Автор этой статьи присутствовала на упомянутом фестивале.
39 Дэниэл Уайсборт, Памяти Иосифа Бродского, Бостонское время, 29 января 1997, с. 2.
40 Ibid., p. 17.
41 Из интервью с Шеймасом Хини, 1 февраля 1997 г., Иосиф Бродский: Труды и дни под ред. Петра Вайля и Льва Лосева (М.: "Независимая газета", 1998с. 264-65.
42 John Bayley, 'I feel strongly that Brodsky is a Russian poet, and in no sense, Anglo-American one. I would not consider his verse in English to be "poetry" at all in the high and wonderful sense of his Russian poetry'. Профессор Бейли отвечает на мой вопросник, январь 1996. Неопубликовано.
43 "... they have already been damaged, and I... well... I wouldn't want to add accent to injury...". Daniel Weissbort, From Russian with Love. Joseph Brodsky in English, ibid., p. 108.
44 Питер Робинсон (Peter Robinson), ответы на мой вопросник, 28 февраля 1997.
45 Donald Davie, The Saturated Line, TLS, December 23-29, 1988, p. 1415.
46 Daniel Weissbort, From Russian with Love. Joseph Brodsky in English, ibid., p. 30-31.
47 Lachlan Mackinnon, Joseph Brodsky, The Independent, 30 January 1996, p.12.
48 "Presumably he believed he'd successfully demonstrated that rhetorically mimetic translation between Russian and English was possible". Daniel Weissbort, From Russian with Love. Joseph Brodsky in English, ibid., p. 30.
49 Michael Hofman, On absenting oneself, TLS, 10 Januart, 1997, p. 7.
50 Даниэл Уэйсборт, "Памяти Иосифа Бродского", Бостонское время, 29 января 1997 г., с. 2.
51 Рой Фишер, интервью Валентине Полухиной, Бродский глазами современников (Спб.: "Звезда"), с. 344; также ответы на вопросы автора статьи от 19 февр. 1997 г., неопубликовано.
52 Питер Франс, ответы на вопросник автора статьи, 5 февр. 1997, неопубликовано. См. также комментарии Питера Франса и его перевод "20 сонетов к Марии Стюарт" в сборнике Brodsky's Poetics and Aesthetics, eds. L. Losev & V. Polukhina (London: Macmillan Press, 1990), p. 98-123.
53 Питер Леви, ответы на вопросник автора статьи, 15 января 1997 г., неопубликованы.
|
