Наталья Иванова
Литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Знамя».
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
«Чевенгур» Андрея Платонова. При жизни Платонова речи быть не могло о публикации этого романа. Одно из литературных преступлений Горького – то, что он не только устранился от помощи Платонову (для публикации этой книги), но и активно препятствовал этому. Сам текст – гениальный: «Над Россией стояла бархатная революционная ночь». Платонова надо разбирать на фразы и комментировать одну за другой. «Чевенгур» – трагический, тяжелый, смешной и грустный, мастерский текст –метафора о русской революции и о русском народе, написанный «мастеровым» изнутри этого самого народа. Дивный, ни на что не похожий роман.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
«Тихий Дон». При всех достоинствах этой книги – почти никогда не говорится о том, что она все-таки по своей поэтике является архаичной, если не вторичной (у великой русской прозы «золотого» XIX века на конце). Вся структура книги, ее эпический размах, картины мирной жизни (и любви) перемежающиеся с грандиозностью катастрофы – все это от Льва Николаевича. Этим романом в сознании поколений замещали живую, развивающуюся, но закрытую от читателей, запретную русскую словесность — от прозы 20-х годов (того же Платонова) до романов Набокова, Булгакова, Солженицына (тоже отчасти закрывающего «золотой» век, но это отдельный разговор).
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
Для школьной? Разумеется, «Мастера и Маргариту». Живая, остроумная, обаятельная проза, раздвигающая сознание подростка, великолепно игровая.
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Понятие это дурацкое! Современность… Если иметь в виду «фельетонную эпоху» — романы Виктора Пелевина, особенно «Generation П». Остро и точно, саркастично схвачен процесс общественного перехода. Если же воспринимать современность метафизически, а не узко-изолированно («здесь и сейчас») исключительно в рамках границ РФ, если попытаться понять, что у современности есть и четвертое измерение, то, наверное, для меня это будет новая книга прозы моей дочери, Марии Рыбаковой – «Слепая речь» («Время», 2006). Новое поколение объясняет мне современность по-своему.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Орхан Памук «Стамбул – город воспоминаний». Казалось бы, так просто! Рядом лежало: перемежать свои почти интимные, детские, семейные, юношеские и проч. воспоминания о семье, о близких и о своем городе как своем самом близком окружении. Получилась чудесная, забирающая, втягивающая в себя, задумчивая, неторопливая книга.
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
До сих пор непревзойденное – «Созвездие Козлотура» Фазиля Искандера. Совершенно роскошное, не устаревающее, несмотря на отмену советской власти, сочинение. (Эта отмена и была на самом деле главной проверкой на прочность для искандеровского смеха.)
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Лучшее чувство юмора было у Василия Аксенова («Затоваренная бочкотара»). Сейчас, когда «профессиональные» юмористы со своим натужным телеюмором вытеснили остальных, оказалось, что смех убит. У всех, кроме Жванецкого. Издательство «Время» выпустило его четырехтомник, а затем – еще два дополнительных, оформленных Резо Габриадзе (!) тома. Искренне рекомендую.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Меня всегда счастливо поражают интеллектуальные книги-открытия. Опять-таки: казалось бы, так просто!.. Поскольку я училась в Школе при Московской консерватории и с младых ногтей знала, что такое полифония, меня поразил «простотой» своего открытия Михаил Бахтин. Да, Михаил Бахтин, «Проблемы поэтики Достоевского». Много воды утекло, но никакому Барту, Дерриде или Рафаттеру я так не завидовала.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Да ну их… Много, слишком много, выбрать кого-то одного – значит обидеть всех остальных! А если всерьез – Александр Проханов, но он крайне энергичен и словоохотлив. Впрочем, крайняя и энергичная словоохотливость – первый признак графомании, когда стихи и проза текут легко, как слюни.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Владимиру Набокову.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
Я колеблюсь. Набоков «Защита Лужина». Я бы назвала и другие книги Набокова — «Дар», «Соглядатай», «Король. Дама. Валет», «Другие берега», но редакция просит назвать одну. Трудно. Бродский, «Less Than One» (В русском переводе «Меньше единицы». — Прим. Time Out). Читаю и перечитываю.
13. Ваша любимая цитата.
«Если выпало в империи родиться, /лучше жить в глухой провинции, у моря…» (И. Бродский «Письма римскому другу. Из Марциала». – Прим. Time Out). Цитирую часто, но продолжаю жить в столице…
14. Ваш любимый поэт.
Можно легко догадаться по моему личному «рабочему» выбору: две книги о Пастернаке, четырехсерийный телефильм о нем же. Любимый поэт неисчерпаем.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
Осип Мандельштам, очень люблю его вроде бы совсем простенькое, ранее, еще из «Камня»: «Образ твой, мучительный и зыбкий…» Давно хочу написать эссе об этом стихотворении в параллель с лермонтовским «Выхожу один я на дорогу…» и с пастернаковским «Ты значил все в моей судьбе. Потом пришла война, разлука…» Я только что в Нью-Йорке дважды (!) ходила на гениальную по концепции (спасибо кураторам) выставку «От Эль-Греко до Пикассо». Картины расположены не по хронологии, а по жанрам и мотивам. Тем самым выявлено поразительное единство испанской художественной культуры — вне зависимости от времени (веков, разделяющих художников) и пространства (Пикассо полвека прожил вообще во Франции). Хотелось бы составить, по аналогии, нечто подобное из русской поэзии. И написать об этом.
16. Лучшая детская книга.
Лучшая детская книга – это бывшая лучшая взрослая книга. Если вообще – то, конечно же, «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо. Книга, полная оптимизма по поводу возможностей человека, его необыкновенной сопротивляемости обстоятельствам. Ужасно нравилось: не только побеждать верную гибель, но и устроить свою новую жизнь с комфортом. В гамаке и с попугаем. Могу перечитывать бесконечно. А если из книг ХХ века – «Приключения Буратино» Алексея Толстого. Вечная, чудесная вещь. Больше, чем книга: учебник по социализации! А как прописаны отношения? С Мальвиной, с Пьеро? «Пациент либо жив, либо мертв». Помню всегда. А «Алиса»? Лучше вовремя остановлюсь, а то и без «Винни-Пуха» не смогу!
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
Я такой не знаю.
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Смерть в Венеции» Висконти. Дело в том, что новелла Томаса Манна – одна из моих самых любимых «проз» ХХ века, я способна ее перечитывать много раз. Но так же бесконечно я готова смотреть игру Дирка Богарта и Сильвии Мангано. Изящество, тонкость, глубина и трагизм картины завораживают, а красота ее – притягивает. Это равновеликие шедевры, исполненные в разных видах искусств.
19. Худшая экранизация.
«Тихий Дон», последняя экранизация. Уже, по-моему, все объяснили и проинтерпретировали эту неудачу. Поток доказательств и «несравненной правоты» критиков исчерпан. Урок один: быть скромнее. Не будь такого мощного пиара, не было бы и такого провала. И вообще: Феллини, Антониони и Висконти принадлежат не только Италии, а всему миру, и пора прекратить унылое самопупство с провозглашением покойного режиссера «великим». Подобает скромность, если не молчание.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/46/
Александр Генис
Автор книг в соавторстве с Петром Вайлем, а также сборников рассказов «Довлатов и окрестности» и «Трикотаж».
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Собрание сочинений Андрея Платонова.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
«Доктор Живаго».
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
«Война и мир».
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
«День опричника» В. Сорокина.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
«День опричника» В. Сорокина.
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
«Священная книга оборотня» В. Пелевина.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Валерий Попов.
8. Над какой книгой вы плакали?
«Три товарища».
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Вся проза Мандельштама.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Л. И. Брежнев.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Мертвому — Джойсу, живому — Павичу.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
«Три мушкетера».
13. Ваша любимая цитата.
«Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной» (И. Бродский).
14. Ваш любимый поэт.
Мандельштам.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
«Если» Киплинга.
16. Лучшая детская книга.
«Винни-Пух».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
«Король Матиуш».
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Смерть в Венеции».
19. Худшая экранизация.
Все остальные.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/36/
Тимур Кибиров
© Фото с сайта vavilon.ru
Поэт, автор тринадцати книг стихов, среди которых «Amor, exil» (2000), «Кара-барас» (2006)
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
«Властелин колец» Толкиена — при всей массовой популярности этой книги. То, что она до сих пор считается сугубо детской и развлекательной, на мой взгляд, несправедливо. Автор, сумевший изобрести абсолютно новый жанр (пусть так быстро и позорно выродившийся) достоин, на мой взгляд, места рядом с Джойсом, Кафкой и Прустом. Кстати, и сам этот ряд выглядел бы менее уныло. Вообще-то почти то же самое можно сказать и о романе «Мастер и Маргарита». Массовая популярность может вредить книге не меньше, чем цензурные запреты.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
«Тихий Дон» Шолохова с его, пользуясь словами Набокова, «картонными донцами». Я бы назвал еще «В поисках утраченного времени», но незнание французского языка не позволяет мне быть столь категоричным. Могу сослаться только на авторитет М. Л. Гаспарова, который также считал эпопею Пруста сильно переоцененной.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
Я бы остановился на «Евгении Онегине». Этот роман в стихах позволяет, по-моему, говорить почти на все возможные литературные темы. Перефразируя Белинского, можно сказать, что это энциклопедия русской литературы. И не только пушкинского времени, но и всех последующих периодов.
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Боюсь, что книги, которая поразила бы меня точностью описания современности, я пока не читал. В некотором смысле бесконечные и безобразные духless’ы точнее отражают современное состояние умов и нравов, чем «серьезные» писатели. Понятно, не потому, что их авторы что-то осознали и смогли выразить, а потому что они сами как раз и являются носителями коллективного сознания, то есть важной, хотя и малосимпатичной частью современности. Как замечательно кто-то сказал по поводу первого романа Лимонова: «Персонажи пишут!».
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Книги новых поэтических серий — «Нового издательства» и издательства Николая Филимонова. Это из отрадных впечатлений. К сожалению, впечатлений противоположного свойства было больше, и они были сильнее, но о них говорить не хочется.
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
В последнее время — романы Вудхауза.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
У Диккенса. А из наших — у Владимира Соловьева. Надеюсь, не надо объяснять, что речь идет о философе, а не о телеведущем. Последний ведь тоже считается писателем.
8. Над какой книгой вы плакали?
Я действительно недавно разрыдался, читая вслух рассказ Набокова «Уста к устам». Слушатели тоже не смогли сдержать слезы. Впрочем, стоит отметить, что это произошло после ужина, сопровождаемого, как писали советские фельетонисты, обильными возлияниями.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
В последнее время такого не припомню. Иногда завидую какому-нибудь стихотворению. В частности, несколько новых текстов Юлия Гуголева и Константина Гадаева вызывают у меня это чувство.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Самый яркий и самый классический пример — Фаддей Булгарин. Я недавно с постыдным опозданием прочел «Ивана Выжигина», втайне надеясь, что смогу пооригинальничать, утверждая, что это совсем не так плохо, а «литературные аристократы» были несправедливы, потому что завидовали коммерческому успеху Булгарина. Нет, все-таки — кристально чистая графомания.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Я бы поддержал Александра Исаевича Солженицына, который в свое время выдвигал на соискание этой премии Набокова.
13. Ваша любимая цитата (не обязательно – из художественной литературы).
Цитирую по памяти из Льва Шестова: «Икота прерывает самые возвышенные размышления. Из этого, если угодно, можно сделать вывод — а можно и не делать никакого вывода». К сожалению, большинство интеллектуалов последнего столетия эти выводы делали.
14. Ваш любимый поэт.
Александр Сергеевич Пушкин.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
Сейчас, наверное, «Два голоса» Тютчева.
16. Лучшая детская книга.
Стихотворения Корнея Чуковского.
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
Одна из первых полюбившихся мне книг называлась «Маленький Иллимар», к несчастью, имени автора я не запомнил, какой-то эстонский классик (Фридеберт Туглас. — Прим. Time Out). И картинки там были замечательные. Я до сих пор помню эти истории из жизни маленького деревенского мальчика и уверен, что книга эта действительно хорошо написана.
18. Лучшая, на ваш взгляд, экранизация художественного произведения.
Из последних — английский сериал о Дживсе и Вустере. Но читать все равно интереснее и смешнее.
19. Худшая экранизация.
Опять-таки телесериал — «Золотой теленок». Это в некотором роде совершенный образец бездарности, наглости и безвкусицы.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/9/
Петр Вайль
Писатель и публицист, автор сборников эссе «Гений места», «Карта родины» и книг в соавторстве с Александром Генисом.
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
«Котлован» и «Чевенгур» Андрея Платонова. Провалились в общественно-политическую временную щель. Есть и объективные причины: трудности перевода на любые языки, включая обиходный русский.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
«Доктор Живаго» Бориса Пастернака. Слишком многие внелитературные факторы повлияли на высокую репутацию очень неровного, многословного, нелогичного романа.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
«Бесы» Федора Достоевского — в ней есть все, на чем стоят русское общество и русский человек по сей день.
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
«День опричника» Владимира Сорокина — она вернее всего отвечает замечательной формуле «Россия — страна с непредсказуемым прошлым».
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
«День опричника».
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
«Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева: по сути она трагична, и на этом фоне так ярко выделяется блистательно смешное.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Из русских — Гоголь. Из переводных — О. Генри. Разный механизм юмора, наглядно обозначающий различие в сознании и самосознании России и Запада.
8. Над какой книгой вы плакали?
Таких книг не припомню и в детстве. Но горло перехватывает всякий раз, когда читаю о последних часах Пушкина.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
«Образы Италии» Павла Муратова. Может, когда-нибудь попробую написать нечто подобное — на век позже.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Николай Чернышевский — на контрасте с тем колоссальным воздействием, которое оказал на общество его литературно беспомощный роман «Что делать?».
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Джеймс Джойс — при жизни ему не дали премию явно от неспособности осознать грандиозность им содеянного.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
«Мертвые души» Николая Гоголя — книга, которую могу перечитывать бесконечно с любого места: пластичность языка недостижимая. И юмор.
13. Ваша любимая цитата.
«Цивилизация начинается с улыбки» (Василий Розанов «Последние листья»).
14. Ваш любимый поэт.
Иосиф Бродский – зарифмовавший нашу эпоху, мою эпоху.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
«Лагуна» Иосифа Бродского – о моем любимом городе, Венеции, и об ощущении русского человека в западной цивилизации.
16. Лучшая детская книга.
«Том Сойер» и «Гекльберри Финн» Марка Твена — в них к подростку редкостным образом обращаются как к взрослому.
17. Детска книга, которая была незаслуженно забыта.
Таких нет. Дети — самые непредвзятые читатели: если забыли, значит заслуженно.
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Доктор Живаго» по Пастернаку сценариста Юрия Арабова и режиссера Александра Прошкина, которые перевели язык словесности на язык кино, а не пошли по стандартному пути перенесения литературы на экран (именно поэтому достойных экранизаций хороших книг практически не бывает).
19. Худшая экранизация.
Из последних — «Мастер и Маргарита» Владимира Бортко. Здесь был выбран стандартный путь, и оттого, скажем, впечатляющая булгаковская фантастика превратилась в мультипликацию.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/31/
Владимир Сорокин
Писатель, сценарист, драматург. Автор романов «Норма» (1994), «Голубое сало» (2002), «Лед» (2002), «День опричника» (2006).
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Варлам Шаламов «Колымские рассказы».
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
Уместнее говорить о переоцененных писателях: Горький, Хемингуэй, Шолохов, Грасс, Мураками, Айтматов, Коэльо.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
Сент-Экзюпери «Маленький принц».
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Брет Истон Эллис «Гламорама».
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Моя книга «День опричника». До сих пор не могу отойти...
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
Гашек «Похождения бравого солдата Швейка».
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Пожалуй, у Рабле.
8. Над какой книгой вы плакали?
Мамин-Сибиряк «Зимовье на Студеной».
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Л. Толстой «Хаджи-Мурат», Ф. Кафка «В исправительной колонии», В. Набоков «Приглашение на казнь».
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Имя им Легион...
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
В.Набокову, Ф.Кафке, В.Шаламову. А из живых я бы дал многим.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
Л. Толстой «Война и мир».
13. Ваша любимая цитата (не обязательно – из художественной литературы).
«Живи живое». «Жизнь прожить – не поле перейти». «Не умирай раньше смерти».
14. Ваш любимый поэт.
Игорь Северянин.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
Таковых немало.
16. Лучшая детская книга.
«Приключения барона Мюнхгаузена».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
«Приключение доисторического мальчика». Автора не помню (Эрнест Д’Эрвильи. – Прим. Time Out).
18. Лучшая, на ваш взгляд, экранизация художественного произведения.
Голливудский «Доктор Живаго». Гораздо лучше оригинала.
19. Худшая экранизация.
Их слишком много. Обе «Лолиты» чего только стоят... А уж наши телеэкранизации – просто туши фонари и лампы...
Источник: http://books.timeout.ru/inner/5/
Андрей Битов
© Фото с сайта vavilon.ru
Писатель, современный классик, автор романа «Пушкинский дом», один из создателей альманаха «Метрополь», лауреат Госпремии
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Это такая мистическая сторона дела, оценка, что, может быть, через век только и ответят. Кроме качества и значимости у книги должна быть судьба. Два примера: один роман был найден через 60 лет, другой — через 70. Первый — «Виктор Вавич» Бориса Житкова. Найди этот роман свое место в свое время — была бы заполнена дыра между «Тихим Доном» и «Доктором Живаго». Другой пример — Геннадий Гор «Корова». Сейчас никакими силами вы не вставите это во время, может быть, только через век, когда всем будет уже все равно, как мы жили. Так что «рукописи не горят» — справедливо только в отношении Булгакова. Прошло всего 30 лет, была оттепель – и вот так возник этот детский роман. «Мастер и Маргарита» это детский роман – как «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», которые ведь не были написаны для детей. Бывают такие случаи. Сочетание судьбы и текста — вещь слишком таинственная, чтобы можно было давать оценку.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
Может быть, те же самые — «Тихий Дон» и «Доктор Живаго». Я это говорю потому, что сейчас как раз очень занят проблемой критериев и масштабов. Масштабы часто заменяют критерии. А люди, понимающие только критериями, тоже часто уходят в эстетизм и измельченность. Так что если я на одну чашу весов положу «Архипелаг ГУЛАГ», а на другую — «Москва – Петушки», стрелка останется неподвижной.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
Все книги, входящие в школьную программу, не по зубам школьникам — и дай им бог потом их перечитать и понять. Я бы оставил «Дон Кихота».
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
«Москва – Петушки».
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
С большим опозданием и подозрением прочитал только что «Зону» Довлатова. Произвела большое впечатление. Это превосходное произведение. И еще в 11-м номере «Нового мира» — дневники Александра Гладкова (это автор «Гусарской баллады»).
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
«Двенадцать стульев».
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
У Зощенко.
8. Над какой книгой вы плакали?
Чем больше из меня выжимают слез, тем больше я буду плакать. Это не достигается искусством, это достигается методикой.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
«Москва – Петушки».
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Бездарность способна переходить в свою противоположность. Так же как и талант. Есть бездарные вещи у гения — и наоборот.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Нобелевская премия — это такое провинциальное преувеличение России. Оно свидетельствует о каких-то личных комплексах. С одной стороны, кичимся перед Западом, с другой — ждем от него одобрения.
Дал бы Белле Ахмадулиной.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
Однотомник Пушкина, подготовленный Томашевским.
13. Ваша любимая цитата.
«Меня искали, но не нашли». Это написано на могиле Григория Сковороды («Мир ловил меня, но не поймал». – Прим. Time Out), и так заканчивается маленький мемуар Пушкина о Державине.
«И немедленно выпил» — но это уже зависть к фразе. Я люблю, когда проза доходит до такой степени, что можно ничего не сказать, и это будет — звон.
14. Ваш любимый поэт.
Ни один. Но вообще — Пушкин.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
То, которое я сейчас выучил наизусть – «Воспоминание» Пушкина. «Когда для смертного умолкнет шумный день…»
16. Лучшая детская книга.
«Винни-Пух».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
Виктор Голявкин. Разные книжки были – «Тетрадки под дождем» и др.
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
Особенно хорошими они не бывают, но мне нравится, когда они становятся лучше, чем произведения. Золя хороший получается в кино — «Жервеза», например, «Тереза Ракен». Или вот, не бывает хороших спортивных фильмов, но «Такова спортивная жизнь» — когда я прочитал роман, я понял, что это двойная удача. Более слабая литературная основа дает режиссеру дышать свободно, а слишком сильная — сковывает. Не обязательно экранизировать бесспорные вещи — пусть они остаются в литературе.
19. Худшая экранизация.
Слишком много.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/27/
Михаил Веллер
Один из самых издаваемых на сегодняшний день писателей, автор книг «Приключения майора Звягинцева» (1991), «Легенды Невского проспекта» (1993), «Самовар» (1996), «Гонец из Пизы» (2000)
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Морис Симашко. Роман «Искупление дабира», роман «Маздак» и повесть «Емшан». Это гениальный русский писатель ХХ века, мудрец и алмазный стилист, понимавший все в нашей действительности, как, пожалуй, никто другой. В самые глухие годы брежневского застоя он, уехав жить в Алма-Ату, сумел опубликовать свои потрясающие романы-аллегории, где на материале средневекового Среднего Востока показал всю сущность и вечность происходящего в СССР.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
Переоцененных книг в силу их известности можно назвать гораздо больше, чем недооцененных. Я бы назвал в качестве лишь одного, но очень показательного примера рассказ Шолохова «Судьба человека» — произведение фальшивое насквозь, не имеющее никакого отношения к действительности, написанное уже спившимся отчаявшимся человеком, не знающим и не желающим знать истинной реальности.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
«Война и мир».
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Я сам, и не я один, стараюсь писать вещи, отражающие современность. Автор никогда не вправе оповещать публику о собственном мнении относительно своего произведения. Но максимум того, что можно сказать о нашей сегодняшней жизни, я вложил в роман «Гонец из Пизы». Это национальный вопрос, это ликвидация свободного телевидения, это звереющий от нищеты и несправедливости народ, это перекличка нынешних настроений с грозными предостережениями классиков русской литературы, это удаление олигархов и смена курса Кремля. Это написано в 1999-м году и продолжает сбываться до сих пор.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Марк Солонин «22 июня. Почему и как оно могло случиться».
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
Александр Покровский «Расстрелять!».
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Без комментариев.
8. Над какой книгой вы плакали?
В нашей горестной действительности плакать приходится над действительностью.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Таких не было. Единственное исключение — в 10 классе, Юрий Казаков, рассказ «Голубое и зеленое».
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
То, что еще памятно старшему поколению — знаменитый Иван Шевцов, автор романа «Тля». С ним мог конкурировать только Всеволод Кочетов с романом «Чего же ты хочешь?».
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Роберту Пенн Уоррену за роман «Вся королевская рать», Торнтону Уайлдеру, Акутагаве Рюноске.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
«Война и мир», «Красное и черное», «В поисках утраченного времени», «Северная одиссея» Джека Лондона, «Ледокол» Суворова.
13. Ваша любимая цитата (не обязательно – из художественной литературы).
Старый рыцарский девиз: «Делай, что должен, и будь, что будет».
14. Ваш любимый поэт.
Я думаю, что только люди, очень скудно разбирающиеся в поэзии, могут назвать одного поэта.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
Аналогично — таких несколько десятков. Могу назвать Лермонтова, Блока, Симонова и Высоцкого.
16. Лучшая детская книга.
Николай Носов «Приключения Незнайки». А из более старой классики — «Буратино».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
Михаил Ильин «Сто тысяч почему».
18. Лучшая, на ваш взгляд, экранизация художественного произведения.
Это экранизация рассказа Джеймса Олдриджа в советском кинематографе — «Последний дюйм».
19. Худшая экранизация.
Она сейчас у всех на слуху — то, что мы получили в результате как «Тихий Дон» отца и сына Бондарчуков. Это классический пример дешевой клюквы. С ней конкурирует только последняя экранизация «Золотого теленка» с Олегом Меньшиковым и компанией.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/7/
Виктор Голышев
Переводчик с английского. Среди его работ — книги Роберта Пенна Уоррена, Джорджа Оруэлла, Уильяма Фолкнера, Джоан Роулинг.
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Если в мире — тогда Платонов, который непереводим и не переведен. У нас — не знаю.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
«Улисс». Его переоценивают за счет технологии, а не за счет человеческого содержания.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
«Войну и мир».
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Я таких книг не читал. По внешней части — Пелевин, но он отражает только накипь какую-то, а не время. И никогда не было таких книг, мне кажется – с сороковых годов читаю книги, и не помню, чтобы какие-то отражали современность.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Таких сногсшибательных как в молодости не бывает, но – две книжки Зайончковского, «Петрович» и «Сергеев и городок». Похоже, что до него была великая русская литература. Можно сказать, что он наследник классической традиции — в смысле языка и отношения к людям.
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
«Николай Николаевич» Юза Алешковского и «Золотой теленок». И рассказы Марка Твена, в детстве.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
У Зощенко, Ильфа и Петрова, у Марка Твена.
8. Над какой книгой вы плакали?
Ни над одной пока. Но со старостью придет – слабодушие, когда от всего плачут. А если без слез, что тронуло – «Пан» Гамсуна и «Процесс» Кафки, и еще «1984», в молодости.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Такого не было, потому что знаешь свое место.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Советская литература 30-40-х годов, примерно 80% от нее. Это такой обобщенный автор, он один, практически, до 1954 года. В 50-е годы уже проблески появились человеческого.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Хлебникову.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
Одну нельзя назвать. Назвать одни «Записки охотника», или «Войну и мир», или рассказы Платонова, или «Мертвые души» невозможно. Слишком много хороших книг. Но вот Пушкина точно не назову любимым.
13. Ваша любимая цитата.
«Только дураки учатся на своем опыте» (Бисмарк).
14. Ваш любимый поэт.
Тоже невозможно сказать. Хлебников, Бродский, Мандельштам, Заболоцкий, Ходасевич.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
Нету.
16. Лучшая детская книга.
«Айвенго».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
Житкова мало издают.
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Степь» (Чехов и Бондарчук). Замечательный фильм, хотя там вроде бы ничего особенного нет, кроме того, что Смоктуновский плохо сыграл. И «Герой нашего времени» Эфроса, с Далем. Но это телеспектакль. Ну и вот, например, «На всю оставшуюся жизнь» Петра Фоменко по «Спутникам» Веры Пановой.
19. Худшая экранизация.
Не видел. Экранизация как правило – чем лучше произведение, тем хуже экранизация. Я их просто не смотрю, если они плохие.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/38/
Олег Зайончковский
Писатель, автор романов «Петрович» и «Сергеев и городок», участник шорт-листа премий «Букер» и «Национальный бестселлер».
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
«Мы» Замятина.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
«Мастер и Маргарита».
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
В таком случае — Апокалипсис. Если в школьной программе останется одна книга, это будет означать, что конец света не за горами.
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
«Апокалипсис нашего времени» В. В. Розанова.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Двухтомник воспоминаний о Льве Толстом (семидесятых годов издания).
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
«Трое в лодке, не считая собаки».
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Из русских классических — я думаю, что у Пушкина.
8. Над какой книгой вы плакали?
В последний раз – над «Муму» тургенева.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Никакую. Сожаление подобного рода противоестественно. Это как мужчине, встретивши красивую женщину, пожалеть, что он не она.
10. Cамый яркий пример писательской бездарности.
Яркий и вполне симпатичный бездарь был граф Хвостов Дмитрий Иванович. Жаль, что нынешние не столь окрашены.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Из прозаиков — Гоголю и Чехову, а из поэтов — Державину, Заболоцкому и Цветаевой.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
Гоголя — любой том с любой страницы.
13. Ваша любимая цитата.
Из греков: «Мир не становится лучше, он просто меняется».
14. Ваш любимый поэт.
Николай Заболоцкий.
15. Ваш любимое стихотворение.
Заболоцкий, «Вопросы к морю».
16. Лучшая детская книга.
«Алиса в Стране чудес».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
«Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова.
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Левша» Овчарова, «Подросток» Ташкова, «Женитьба» Мельникова, «Циники» Месхиева, «Собачье сердце» Бортко… и еще пять-шесть.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/42/
Евгений Рейн
© Фото с сайта vavilon.ru
Поэт, один из учеников Анны Ахматовой, автор сборников стихов «Имена мостов», а также мемуаров «Мне скучно без Довлатова».
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
«Виктор Вавич» Бориса Житкова.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
Сберкнижка 90-х годов.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
«Евгений Онегин» А.С.Пушкина.
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Библия.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Перечитывал Ивлина Во, «Возвращение в Брайдсхед».
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
Романы Достоевского.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Н.В.Гоголь.
8. Над какой книгой вы плакали?
Над Диккенсом в детстве.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Любая талантливая книга.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Ахматовой.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
«Робинзон Крузо».
13. Ваша любимая цитата.
«Пока ты недоволен жизнью, она проходит».
14. Ваш любимый поэт.
А.С.Пушкин.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
«Пора мой друг, пора, покоя сердце просит...»
16. Лучшая детская книга.
«Доктор Айболит».
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
«Серебряные коньки» (Мери Мейп Додж.— Прим. Time Out).
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Степь» Бондарчука.
19. Худшая экранизация художественного произведения.
Худшему края нет.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/65/
Эдуард Лимонов
© Фото с сайта vavilon.ru
Поэт, прозаик, публицист, руководитель партии НБП. Автор книг «Это я, Эдичка» (1979), «Палач» (1986), «Подросток Савенко» (1993).
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Не знаю. Это не мои вопросы, это для пикейных жилетов – для коллег по писательскому цеху, которым делать нечего.
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век)
Не знаю. Были книги, которые оказали влияние на мир – «Капитал» Маркса, или «Майн кампф». Чарлз Дарвин «Происхождение видов» – книга эпохальная. Влиятельные книги были – та же Библия, Коран. Это я знаю, раз столько людей ими восторгалось или ужасалось – но я только констатирую факт.
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
Нет такой книги, которая достойна одна быть.
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Я вообще не люблю книги в последнее время. Они стоят вокруг меня – и я в них даже не заглядываю. В них не найдешь в конце концов мудрости жизни. Опыт войны и тюрьмы дали мне больше мудрости, чем все книги вместе взятые. Очень противны все эти слова, все эти буквы, вместе взятые – должны быть более совершенные средства передачи опыта.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Никакого. Я не слежу за литературным процессом.
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
Я не слежу – и свою жизнь делю не на книги. Есть опыт – эмиграция, война, тюрьма – вот на какие периоды делится моя жизнь, а не на книги.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Юмористов терпеть не могу. Когда вижу какого-нибудь Жванецкого или еще кого-то… Все юмористы пошляки.
8. Над какой книгой вы плакали?
Я не плачу над книгами, я не тургеневская барышня. В детстве может быть плакал – не помню.
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
Не помню такого.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Не знаю. Их много тысяч, много десятков тысяч.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Нобелевская премия всего лишь литературная премия. Ее дают определенные круги, ее часто организовывают – и относиться к ней как чему-то абсолютно неоспоримому? Я не отношусь, я не считаю, что это бесспорный арбитр раздачи знаков почета и таланта. Это всего лишь люди, международная литературная тусовка с оттенками политики. Конечно, и Пастернаку и Бродскому дали Нобелевскую премию не исключительно за литературные заслуги, но и как участникам некоего политического процесса.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
Я не читаю книги – и что было раньше, я не помню. Менялись годы, менялись вкусы. Меня куда больше заботило, как я могу выразить какие-то идеи, которые у меня есть, – выразить их в словесном исполнении. А чтение не является обязательным.
13. Ваша любимая цитата (не обязательно – из художественной литературы).
Чеченцы однажды подложили записку под дверь некоего банка и потребовали выдать им 500 тыс. долларов. Закончили они такими фразами: «В милицию сообщать не надо. Будем работать, будем жить». Будем работать, будем жить – я очень это люблю говорить.
14. Ваш любимый поэт.
У меня когда-то в юности был Хлебников – а потом Гумилева читал и до сих пор с удовольствием читаю.
15. Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора).
Нет такого. Давным-давно не люблю. Литераторы вызывают у меня неприязнь.
16. Лучшая детская книга.
«Остров сокровищ», наверное, для детей самая классная книга.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/3/
Анатолий Найман
Поэт и писатель, один из учеников Анны Ахматовой. Автор романов «Сэр» (2000) и «Каблуков» (2005), попадавших в шорт-лист Букеровской премии
Понятие «недооцененной литературы» должно охватывать не только достойные высокой оценки произведения, упущенные предпочтениями публики, но и те, что сознательно, намеренно ею не выбраны. Скажем, Андрея Платонова. Тут может быть несколько причин, среди которых главная — что «трудно читать». Это объяснение универсальное: трудно читать Гертруду Стайн, трудно слушать додекафоническую музыку, трудно смотреть абстрактную живопись и так далее. И неискоренимое — потому что нетрудно читать, слушать и смотреть то, что узнаваемо, то есть похожее на уже существующее. Тогда как цель каждого следующего творческого шага искусства, в частности литературы, — новое, не похожее на уже известное.
Мне лично постановка вопроса журналом Time Out импонирует. Действительно, литература развивается из взаимосвязи двух потоков — признанной современниками и недооцененной. «Войны и мира» и «Человека без свойств» Музиля. Но на сегодня это требует важнейшего уточнения, которое, боюсь, может свести весь разговор на нет. Какое-то время назад произошло окончательное смешение культуры (той, что без эпитета) и культуры массовой, а точнее, культуры массы. Не то чтобы такого прежде не было, всегда появлялись многоуровневые вещи, от «Гаргантюа» до «Москва – Петушки». Но до последних десятилетий существовало отчетливое разделение литературы и ширпотреба.
В массовой культуре недооцененных произведений не может быть в принципе. Нельзя, выйдя на московский продуктовый рынок с лягушачьими лапками, жаловаться, что их не покупают потому, что недооценивают. У покупателей, воспитанных на колбасе, они попросту не идут. Культурой сейчас заведует именно успех продаж. Маргинальность стала термином издательским, на нее такой же спрос, как на мейнстрим, такой же успех или неуспех. Издательства и все прочие поставщики культурной продукции равняются на то, что «идет». На колбасу. Она в самом деле может оказаться вкусной. Но, читая Акунина, Коэльо или Дэна Брауна, мы уже не понимаем, та же это литература, где Толстой, или та, где Арцыбашев. Элементарная логика: когда нет мерил для оценки, нет их и для недооценки. Косвенно, а еще лучше сказать — кособоко, претендует на то, чтобы считаться критерием, тиражность. Дескать, большой тираж — больше оснований подозревать чтиво, бульварность; маленький — что-нибудь неординарное, «умное». Критерий очень условный и очень неточный.
Всему этому противостоит одна особенность, присущая чтению. Оно интимно. Его определяет такая вещь, как индивидуальный вкус. Это так несерьезно, что и учитывать смешно. Но когда действующих лиц только двое, читатель и книга, — все закономерности, вся статистика, все моды недейственны. Мне нравится вот такая и никакая другая. Не лапки лягушек, а хвостики ящериц. Я слышал, как молодой человек говорил кому-то по телефону о девушке, с которой по-знакомился: «Ну, такая… рахитик. В моем вкусе». А если нравится хоть одному, этих «одних» может набраться несколько. И в таком случае всегда может оказаться, что миллиард тех, кто их интереса не разделяет, недооценил их выбор, книгу, их мнение о ней. Я, например, недавно прочитал «Не отпускай меня» англичанина Кадзуо Исигуро. Это книга такого же удельного веса, как «Робинзон Крузо» или «Над пропастью во ржи». Мне любопытно, будет ли она оценена при жизни автора или только после смерти — или никогда.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/13/
Григорий Кружков
© Фото с сайта vavilon.ru
Поэт, один из лучших переводчиков поэзии, лауреат Госпремии. Выпустил сборники «Лекарство от фортуны», «Англосахаб».
1. Самая недооцененная, на ваш взгляд, книга столетия? (ХХ век)
Из русских — Константин Вагинов, романы (все вместе они составляют один нетолстый том).
2. Самая переоцененная книга столетия? (ХХ век).
Может быть, Марсель Пруст?
3. Если бы в школьной программе решено было оставить только одну книгу, какую бы выбрали вы?
Если бы решено было оставить только одну книгу, это был бы «Устав гарнизонной и караульной службы».
4. Какая книга, на ваш взгляд, точнее всего отражает современность? (то, что для вас лично является сейчас современностью)
Я, простите меня, с головы до ног презираю так называемую «современность» — то, что обычно вкладывают в это понятие. Если же под нею подразумевается просто реальность сегодняшнего дня, то она в разных местах разная, да и в разных головах. И все это сразу, да еще «точно», отразить нельзя.
5. Ваше самое сильное литературное впечатление за последний год?
Первое — биография Бродского в «ЖЗЛ» (Лев Лосев). Второе — рассказы и повести Натальи Арбузовой.
6. Какая книга запомнилась вам как очень смешная?
«Мастер и Маргарита» Булгакова, я недавно ее перечитывал. И «Собачье сердце» — с самого начала, где дается собачья жизнь изнутри.
7. У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
Таких писателей много. В XX веке, кроме очевидных Зощенко и Ильфа с Петровым, — Михаил Булгаков, Фазиль Искандер, Юрий Коваль. Среди мировых классиков особенно люблю Лоренса Стерна.
8. Над какой книгой вы плакали?
Над некоторыми стихами точно плакал — и снова заплачу, только дойду, знаю, до какого места («Кулиг» Ю. Словацкого, «Как привезли добрую весть из Гента в Ахен»...). Над прозой — редко и непредсказуемо, и не там, где край несчастья и жестокости, а там, где трогательно. У Достоевского есть такие места, у Бунина, у аббата Прево… Из современных — у Л. Петрушевской (рассказ «Свои»).
9. Прочтя какую книгу, вы испытали острое сожаление, что не вы ее написали?
«Ревизор» Гоголя. А если серьезно, то никакую.
10. Самый яркий пример писательской бездарности.
Извините, этот вопрос мне кажется бессмысленным. Все равно что спросить, кто самый плохой бегун на дистанцию в 100 метров.
11. Кому бы лично вы дали Нобелевскую премию? (не важно, жив этот писатель или уже умер)
Из русских прозаиков: Вагинову, Платонову, Булгакову, Василию Гроссману, Шаламову. Из поэтов — Мандельштаму (за стихи и прозу) и Ахматовой.
12. Какую книгу вы могли бы назвать любимой?
У меня большой гарем любимых книг.
13. Ваша любимая цитата.
Мне кажется, что цитата хороша к случаю.
14. Ваш любимый поэт.
Не могу назвать одного любимого поэта, а если попробую перечислять, получится очень банально.
15. Ваше любимое стихотворение.
Я еще не выбрал.
16. Лучшая детская книга.
Лучшая детская книга — энциклопедия.
17. Детская книга, которая была незаслуженно забыта.
В этом вопросе какая-то ловушка. Если я помню эту книгу, значит она не забытая. И если я помню, почему не считать, что и другие помнят? А вот какие из не забытых нами книг сегодня редко издаются — другой вопрос. Но поскольку точных данных об этом у меня нет, лучше промолчать.
18. Лучшая экранизация художественного произведения.
«Судьба барабанщика» (1955, режиссер В.Эйсмонт, композитор Л.Шварц).
19. Худшая экранизация художественного произведения.
Это похоже на вопрос 10. Предела «совершенству» нет.
Источник: http://books.timeout.ru/inner/51/
Поверх барьеров
Конгресс поэтов: Русская литература через 200 лет после Пушкина
Иван Толстой: В Петербурге, в рамках пушкинских торжеств, прошел первый международный конгресс поэтов, собравший 200 участников: поэтов, критиков, литературоведов России, СНГ, стран ближнего и дальнего зарубежья. Конгресс не давал забыть и известную фразу Гоголя: "Пушкин - это русский человек в своем развитии, в каком он, может быть, явится через 200 лет". Каков он, сегодня, русский писатель? Что и кто в современной литературе обозначает прошлое, настоящее и будущее? С этими вопросами обратился к участникам Конгресса наш петербургский автор Михаил Берг.
Михаил Берг: В работе международного конгресса поэтов приняли участие такие разные поэты, как Белла Ахмадулина и Дмитрий Пригов, Римма Казакова и Виктор Кривулин, Евгений Рейн и Тимур Кибиров. А также исследователи литературы Ефим Эткинд, Александр Жолковский, Мариэтта Чудакова и многие другие. Поэты читали стихи на нескольких больших вечерах, а литературоведы - доклады, посвященные Пушкину и современной литературе, в разной степени актуальные и интересные. Однако возмутителем спокойствия стал поэт-концептуалист Дмитрий Пригов. Сначала он прочел, а, вернее, пропел, на мантрический лад, первую строфу из "Евгения Онегина". Чтение Пригова вызвало бурную реакцию зала, как, впрочем, и сделанный им, несколько часов спустя, доклад на тему "Стратегия и тактика художника в современной ситуации".
Дмитрий Пригов: Поскольку все это, в некотором роде, посвящено Пушкину, должен заметить, что все мы находимся в некоторой иллюзии, что мы говорим именно о Пушкине. Потому что, собственно, Пушкина, как такового, не существует. Существуют фантомы Пушкина. Есть академический фантом, государственный, народный, поэтический, которые, накладываясь друг на друга, создают некую многомерность этого образа, и в этой своей многомерности как бы он предстает живущим. Но обладатели, сотворители и пользователи каждых отдельных фантомов все время стремятся приватизировать Пушкина и покрыть его единственной сеткой своих терминов и своего понимания. И этим самым они как бы рискуют оказаться в комнате вместе с одномерным трупом своего фантома.
Михаил Берг: Однако основная часть доклада Пригова была посвящена доказательству тезиса неактуальности литературы и исчерпанности ее возможностей. Что спровоцировало дискуссию. Первым, Пригову ответил поэт Виктор Кривулин.
Виктор Кривулин: Дело в том, что игра с кадаврами, игра с симулякрами, с которой начал свое замечательное сообщение Дмитрий Александрович, она сейчас, к моему величайшему удивлению, воспринимается тоже как один из этих кадавров. Говорить о том, что мы существуем в мире фантомов Пушкина, тоже есть некий фантом. Мы впадаем в какую-то дурную бесконечность. В этом смысле, познание Пушкина есть движение по этой дурной бесконечности. В то время как, действительно, вроде бы он существует, есть его стихи. Самое удивительное, что его стихи помнит почти каждый носитель русского языка. Но, при этом, они совершенно уходят из поля зрения, когда мы начинаем говорить о Пушкине.
Михаил Берг: Пушкин занимает в русской культуре непререкаемое место гения. Несколько последних десятилетий первым поэтом считался Иосиф Бродский. Почему сегодня, ни один поэт не представляется в общественном мнении столь же значительной фигурой? С этим вопросом я обратился к Дмитрию Пригову в конце первого дня работы Конгресса.
Дмитрий Пригов: Вообще, значительность поэту придает власть. Собственно, либо связанность с ней, либо противостояние ей. И ее оценка значимости этого рода деятельности. Естественно, Бродский был последний имперский поэт, чье значение в противостоянии власти возрастало, и не только в глазах читателей, но и ему самому давало очень высокие представления о роли поэта. Вот в том обществе, которое нам сейчас предлагаемо, поэт и литература не занимают того места, поэтому в этом месте не могут и взрасти такие амбиции. Человек с такими амбициями туда и не идет. Он идет в престижные зоны и денежные зоны. Либо он идет в рок, либо в поп, либо в компьютеры. Я говорю о России. Что престижно, туда он и идет. Поэтому люди, как Бродский, они не удержались бы, родись они в наше время. Поскольку талантливый человек, как известно, талантлив в достаточно широком диапазоне родов деятельности, я думаю, что он не смог бы реализовать себя, и это его бы угнетало.
Михаил Берг: С тем, что русская культура, а, тем более, литература вообще кончилась, что ее, образно говоря, похоронил концептуализм и постмодернизм, не соглашаются многие. В том числе, такой известный и ныне преподающий в Америке исследователь литературы, как Александр Жолковский. Под аккомпанемент пения птиц мы разговаривали с ним в дворике капеллы, где проходил второй день работы Конгресса.
Александр Жолковский: Я совершенно не верю ни в какой конец литературы. Мне кажется, что она никуда не девается, несмотря на ее новые формы бытования - компьютерные формы, электронные формы. Я думаю, что концептуализм - это такой знак и мотор переворота. Я думаю, что результатом будет что-то другое, а не сам этот концептуализм. Что произойдет какая-то ферментация, которая потом, снова, скрестившись с чем-то более традиционным, даст опять литературу в более традиционно принятом смысле, которая учла уроки концептуализма, всех этих стратегий, элемента рефлексирования по поводу форм. Это ведь всегда так бывает, что приходит новое литературное поколение, происходит пародирование и снятие предыдущего слоя. Но происходит и скрещивание, и создание чего-то нового. Когда Достоевский в "Селе Степанчикове" издевается над Гоголем, - это замечательная книга, но это еще не полный Достоевский. А потом получается полный Достоевский, это не просто пародия, это не просто слом чего-то. Это опять новая, а, в этом смысле, и старая большая литература. Я думаю, что что-то такое произойдет.
Михаил Берг: Так что и кто будет представлять русскую литературу в следующем тысячелетии? И что сегодня представляется в ней наиболее значимым?
Александр Жолковский: Все эти имена, более или менее, на слуху у всех. Есть какой-то список - Сорокин, Пелевин. Я большой поклонник Саши Соколова, который давно ничего нового не пишет. В моем пантеоне есть Лимонов, особенно, как поэт. К сожалению, он давно это бросил. Он решил, что на это не проживешь. Особенно, когда он жил на Западе. А теперь он вообще, как-то изменил курс и из литературы перешел в жизнь. У меня есть две большие статьи о Лимонове, о прозе и о стихах. Я очень его ценю. Пригов, Рубинштейн. Новее вещи - "Дженерейшн П". Я был разочарован. По-моему, он уже играет на своей такой готовой славе, репутации, приемах. И, по-моему, это уже какой-то шаг назад.
Михаил Берг: Для многих русская литература - на переломе. Что-то кончается, отходит в прошлое, что-то имеет шанс перейти в будущее. На кого будет больше походить писатель 21 века? На Пригова, или, быть может, Андрея Битова? По мнению критика и заместителя главного редактора журнала "Знамя" Наталии Ивановой:
Наталья Иванова: ... Скорее, прошлое - это Пригов. Потому что Пригов тоже завершитель. Но он завершитель советской литературы. Потому, что он и Пушкина интерпретирует, как такое завершение советского восприятия. Он же человек очень сложный и инструмент достаточно интеллектуальный. Он как-то завершает эту тенденцию. Может ли Пригов эволюционировать в какую-то новую сторону после концептуализма, - я в этом не уверена. Что же касается Битова, то в том, как он работает сегодня, на грани жанров и, скажем, в промежуточных жанрах, мне кажется достаточно пользы для писателей следующих поколений. Вот там они могут что-то увидеть, от чего-то оттолкнуться. Хотя мне больше всего не хватает в литературе того, что называется драйв - напряжения, энергии, энергии воображения. Более того, я скажу свою потаенную мечту. Я хочу, чтобы литература перестала быть скучной. Последние 10 лет она, вырабатывая какие-то новые стилистики, стала очень замкнутая на самой себе. Просто вы отметьте, какое количество героев, персонажей нашей литературы является литераторами. Практически все.
Михаил Берг: Однако и Наталья Иванова и Жолковский, как, впрочем, Пригов и Кривулин, представители старшего или среднего поколения в русской литературе. А каково мнение 20-летних? Наиболее категорично его высказал поэт из Екатеринбурга Борис Рыжий.
Борис Рыжий: Прошлое русской литературы для меня - Бродский, настоящее - Евгений Рейн. Будущее - Сергей Гандлевский. Бродский, он слишком в стороне стоит. Советская поэзия надоела, официальные писатели надоели. А Бродский пришел, он какой-то новый весь, он такой романтик, какой-то лирический герой, томный мужчина. Бродский - метафизик, а Рейн - классицист. Он реалист. У Рейна много от Некрасова. Мне кажется, что он очень хорошо передает вот эти наши сегодняшние времена. И у него нет вот такой литературной рефлексии. А Сергей Гандлевский сейчас делает что-то такое очень интересное. То, чего еще не было. Это смесь Набокова и Довлатова в поэзии. Это что-то новое. Вот, например "На смерть Б", я считаю, что это стихотворение будет потом лучшим стихотворением 20 века.
Михаил Берг: Вера Павлова - московская молодая поэтесса. На вопрос о прошлом, настоящем и будущем литературы, она предложила ответ в духе мистики Сведенборга.
Вера Павлова: Позвольте мне ответить уклончиво, поскольку прямой ответ, скорее всего, был бы ошибочным. Во-первых, сразу откажемся от слов прошлое, настоящее и будущее. Я позволю себе процитировать себя, маленький стишок:
Прошлое не прошло, будущего не будет,
Все останется так, как есть.
Что касается Конгресса, то я сейчас сидела в зале и вспоминала Сведенборга и его небо в виде ангела, составленного из ангелов же. Как что-то из молекул. Много ангелов, которые все вместе образуют одного большого ангела, причем телесного. Какие-то сообщества ангелов образуют его голову. Другие, с другими свойствами - руки и ноги. То же самое с поэзией. Вернее с поэтом. Есть один поэт гигантский, который составлен из поэтов. Одни из них составляют голову, другие руки-ноги, третьи сердце, четвертые язык, самые лучшие. Вот и все.
Михаил Берг: А кто ближе душе и уму?
Вера Павлова: Я отвечу, наверное, парадоксально. Мне, кажется перспективной и органичной Белла Ахмадулина. Я ей любуюсь. Вчера, сегодня и завтра и всегда. Любуюсь я также Кековой и заслушиваюсь.
Михаил Берг: Однако, по мнению Беллы Ахмадулиной, останутся в литературе те, кто меньше подлежал суете.
Белла Ахмадулина: Несомненно, я не стану перечислять все имена, которые мне известны, разберется в этом грядущее время. Я думаю, останутся те и то, что менее подлежало суете. И, может быть, те люди, которые были безвестны, больше терпели. Может, их удел наиболее благодатный. Если говорить о знаменитых и часто упоминаемых именах, то все очень условно. Некоторые знамениты стали, да и я отчасти, у кого Лужники. А у Бродского - архангельская ссылка. В результате остался, и наверняка пребудет, Бродский. Я думала так всегда, и это подтверждено разными высказываниями прежнего времени. Теперь это говорят многие.
Михаил Берг: Тему суеты и сиюминутности развил Ефим Бершин.
Ефим Бершин: Для меня несомненно следующее. Поэзия может оперировать всем, чем хочет. Она не имеет права эксплуатировать сиюминутность. Потому что вместе с уходом понятий из жизни, уходят и стихи, которые использовали эти понятия. За примерами далеко ходить не надо. Мы помним еще недавнее, перестроечных времен, увлечение поэтов иронией и советской тематикой. Многие постсоветские поэты попаслись на советской тематике, разделывая тушу бывшего советского государства. Но, с уходом в прошлое государства, с уходом в прошлое явлений, терминов, событий, вся эта политизированная поэзия - она тоже исчезла, потому что нынешним поколениям, тем людям, которым сейчас 17 или 18 лет, уже не понятно, о чем речь. Это лишнее доказательство того, что такого рода поэзия не сработала, она не может остаться.
Михаил Берг: Так кто же в состоянии пережить сиюминутность?
Ефим Бершин: Я очень хочу воспользоваться этой возможностью, чтобы сказать, что недавно из жизни ушел, на мой взгляд, самый сильный поэт конца века - Евгений Блажеевский. Безусловно, поэзия этого человека только начинается. Он идет из тени, он из той категории людей, которые нигде не мелькали, не пробивались, не толкали локтями. Поэзия, после его смерти, активно начала жить сама. Я был поражен огромному залу в Москве, набитому битком, сегодня, когда никого просто так не заманишь. И я знаю, этот поэт, он только начинается. Он останется. Можно назвать еще имена. Светлана Кекова, которая сегодня присутствует в Санкт-Петербурге. Я думаю, что поэзия Бахыта Кенжеева останется. Что-то останется из поэзии Олега Хлебникова. Мне кажется, что будет жить поэзия Ивана Жданова. Особенно, мне кажется, будет жить поэзия Марины Кудимовой, из женщин-поэтесс она самая сильная сегодня.
Михаил Берг: Кто в современной литературе интересен Дмитрию Пригову?
Дмитрий Пригов: В литературе, к сожалению, мне интересны достаточно старые имена. Это круг моих старых знакомых, соратников. Это Сорокин, Рубинштейн, да и все, пожалуй.
Михаил Берг: А что же вся остальная литература? Это архаика? Скажем, Битов, который пытается освободить литературу от условностей и привить ей документальность, исповедальность, и так далее?
Дмитрий Пригов: Те черты, которые вы описали у Битова, это те элементы, которые были внесены в литературу очень давно. Проблема в том, что никакая новая, актуальная стратегия не отменяет предыдущую. Она просто их отодвигает в зону фольклора, поп-искусства, художественного промысла. То есть, до сих пор можно обливаться слезами над русскими народными песнями, над романсами. Это все существует. Оно обслуживает ту сферу человеческого бытия, которая должна быть обслужена вот этой культурой - эмоции, психологизмы. Все это будет существовать. Мы не говорим, что что-то лучше, что-то хуже. Просто культура кроется несколько по-другому, и разные ее области занимаются разными делами. Нет единой литературы, которая бы обслуживала все сразу. Поэтому, в этом отношении, я думаю, что в литературе типа той, которую пишет Битов, по этой номинации Битов будет бестселлером, по номинации народных сказок - будет какая-то народная сказка. В этом отношении культура - как огромная экологическая среда. Там существует все, что нужно для быта. Поэтому это не отомрет, если до сих пор существуют тысячелетней давности предметы - матрешки расписанные, огромное количество художников, которые пишут, как Малевич или как Блок.
Михаил Берг: Евгения Рейна Бродский неоднократно называл своим учителем. Однако сегодня Рейн полагает, что будущее русской литературы - ее прошлое, повторяя Евгения Замятина, сказавшего об этом еще в 20-х годах.
Евгений Рейн: Это величайшая литература, но мы стоим на грани новой реальности - компьютерной, виртуальной. Непонятно, что будет вообще со всеми словесными искусствами. И я боюсь, что будущее русской литературы - это ее прошлое. Я боюсь, что мы находимся на границе рождения какого-то нового техногенного, виртуального века, что мы сами не понимаем, что Империя кончилась, как Римская империя кончалась 500 лет. 500 лет она загнивала, пока ее варвары не побили. Что будет дальше в литературе, трудно сказать. Какие формы авангарда или неотрадиционализма. Предугадать невозможно. Литература - как живое дерево. Ведь литература, все-таки, дитя какой-то реальности.
Михаил Берг: Однако известный критик Алла Латынина не согласна с тем, что будущее литературы - это ее прошлое.
Алла Латынина: Дело в том, что в истории литературы мы все время видим, что происходит смена иерархии высоких и низких жанров, и что, рано или поздно, она заходит в тупик. И тогда низкие жанры приходят на помощь высоким жанрам. И оказывается, что они получают такую прививку от дичка. Это, между прочим, и распространенное явление в естественном мире, когда какой-то культурный сорт вырождается, то приходится делать прививку от диких растений, чтобы возродить сорт. Как ни странно, сейчас я очень возлагаю надежды на приход нового поколения художников в жанры, которые считаются низкими - в беллетристику, даже в детективы. Это произошло с американской культурой. Я думаю, что нашей элитарной литературе очень полезно получить прививку от более низких жанров, с тем, чтобы она стала интересна для читателя. Опыт Пелевина, в известной степени, показывает, что возможно возвращение широкого читателя в литературу, если есть момент этого скрещения.
Михаил Берг: Петербургский поэт Сергей Завьялов - представитель поколения 30-летних. Согласен ли он с тем, что переход от 20 к 21 веку действительно значим для русской литературы?
Сергей Завьялов: Мне кажется, безусловно. И, причем, безусловным мне кажется, что 21 век в поэзии уже начался. Каждый новый век в русской поэзии начинается с новых жестов. Спустя некоторое время, эти жесты кажутся частью нелепыми, частью экзальтированными, частью - слишком шокирующими публику. Но, тем не менее, именно эти жесты позволяют расчистить тот завал, который образуется к концу каждого поэтического века. Мне кажется, что 21 поэтический век уже начался. И начался он именно этими сильными жестами, которые были предприняты, прежде всего, плеядой московских поэтов. И сейчас мы должны ожидать уже следующего зрелого поколения. Как на смену Брюсову и Бальмонту пришли Блок и Анненский, точно так же, как на смену Жуковскому и Батюшкову пришли Пушкин, Лермонтов и Тютчев. И я думаю, что не за горами то время, когда придет новое поколение.
Михаил Берг: Так кто же останется в 20 веке, а кто сегодня репрезентирует век будущий.
Сергей Завьялов: Я думаю, что шанс перейти в будущее имеет именно та поэзия, которая сделала наиболее радикальные шаги, направленные на отрыв от, так называемой, русской поэтической традиции. Прежде всего, это такие поэты, как Рубинштейн, Пригов.
Михаил Берг: А как же Виктор Кривулин, Елена Шварц, Сергей Стратановский?
Сергей Завьялов: Я очень люблю творчество этих поэтов, но я считаю, что это великолепное завершение предыдущего века.
Михаил Берг: Об актуальном в литературе - Виктор Кривулин.
Виктор Кривулин: У меня есть свои требования к этому искусству. И на сегодняшний момент для меня ситуация грустна и странна тем, что я не ощущаю вообще наличие актуальной литературы. То есть, то место, где она должна быть, оно является пустым. Оно не занято. Есть ситуация торжества плюральности, когда существует несколько зон, совершенно очевидных. Я их могу перечислить. Это зона патриотической словесности, она очень влиятельна, если говорить о провинции. Там свои есть какие-то художественные критерии, свои требования, свои гении, свои бесы. Есть ситуация московского концептуализма. Эта среда гораздо более узкая, с точки зрения количественного критерия, на сегодняшний момент. В момент перестройки, да, действительно, был момент, когда это было актуальное искусство. Сегодня это искусство вчерашнего дня. Есть искусство позавчерашнего дня, к которому принадлежат так называемые шестидесятники.
Михаил Берг: Означает ли это кризис литературы?
Виктор Кривулин: Вообще, литература и поэзия - это разные вещи. Это настолько разные вещи, существующие настолько по разным законам ритмическим, что сейчас у меня ощущение, что поэзии легко в воздухе смерти слов. В воздухе, который напоен тем, что русское слово умерло. Проза не может существовать. Только Сорокин. А поэзии легче, как ни странно, в этом воздухе смерти дышится.
Михаил Берг: Свой взгляд на современную отечественную словесность у критика и исследователя литературы Глеба Морева.
Глеб Морев: Для меня литературными событиями, как для читателя, являются вещи, которые совершают какую-то революцию, какой-то революционный сдвиг или, просто, сдвиг в языке. Для меня событием является текст, природа которого такова, что доминирует не тематическая новизна, не новизна формальная, а новизна языковая. Такими событиями были, в недавнем прошлом, проза Венедикта Ерофеева, Саши Соколова. Или Евгения Харитонова. К сожалению, сейчас, в последнее время, я не вижу писателей такого ранга, реализующих эту языковую функцию в русской культуре.
Михаил Берг: Наталья Иванова так же, как и Глеб Морев, полагает, что новый писатель 21 века еще не появился.
Наталья Иванова: Такого писателя для меня еще не появилось. Вот сюда приехало 200 поэтов, и 200 лет со дня рождения Пушкина. У меня такое ощущение, что каждый поет своим голоском на своей веточке, но коллективного Пушкина, коллективного поэта эти 200 поэтов не представляют. Я не вижу нового писателя, как единицу. Может быть, это наша привычка к иерархической литературной системе, может быть, она поменялась. Но существует ли такой поэт, как Бродский, который для меня, как бы, завершение 20 века и одновременно, очень мощный модернизатор нашей поэзии. На мой взгляд, он выполнил такую огромную культурологическую работу после Пушкина.
Михаил Берг: Так что же, литература пойдет по стопам Бродского?
Наталья Иванова: Во-первых, это очень удачно сформулировал Станислав Ресневский. Он сказал: "Пушкин - это то, чего у нас нет". Не наше все, а то, чего у нас нет. И говорить о том, что Бродский - это то, что у нас сегодня есть, можно тоже с глубокой натяжкой. Дело в том, что и Пушкин, и после него, скажем, Мандельштам, и потом Бродский, и Пастернак, в своем роде, и Ахматова, они сочетали поэтическую одаренность с высокой интеллектуальностью. Скажем, эссеистика Бродского или эссеистика Пушкина есть возможность развития литературы в 21 веке. Я надеюсь, что интеллектуальная насыщенность литературы, а не только литература, как чувствилище какое-то, выражение эмоциональной природы, может быть, очень богатой, для меня недостаточна. Сочетание эмоциональности, чувственности с рефлексивностью интеллектуальной - это то, что я надеюсь найти в следующем веке. Хотя я слабо верю в то, что наши границы 1999, 2000, 2001 - это и есть границы нового времени. Для меня важно то, что сейчас есть определенные тенденции, достаточно плодотворные, что существуют разные стилистики творческие, существуют разные стратегии поведения творческого. Мне кажется, что от соревнования этих стратегий, может быть, что-то и выработается. У нас, конечно, нет большого стиля. Вот Пушкин - поэт большого стиля, Бродский - поэт большого стиля. Бродский - последний имперский поэт. Я надеюсь, что это как-то разработается. Мне было очень интересно сейчас, как критику, анализировать то, что я не успела прочитать в 70-е, в 60-е, в 50-е годы. То есть, советскую литературу. Советскую цивилизацию. Это был, скажем, сталинский большой стиль, который, так или иначе, завершался в их творчестве. Но будем надеяться.
Михаил Берг: Разговор о том, что есть русская литература сегодня, имел на Конгрессе поэтов и, так сказать, конкретное воплощение, так как в последний день его работы, состоялось вручение литературной премии "Северная Пальмира". Этой премией награждаются лучшие прозаические, поэтические и критические произведения петербургских авторов или опубликованные в Петербурге. А также лучшее, по мнению жюри, петербургское книгоиздательство. В отличие от конгресса поэтов, проходившего первый раз, "Северная Пальмира" вручается уже пятый год подряд и, достаточно часто, подвергается критике за поддержку традиционной литературы и подчеркнутое невнимание к литературе новаторской. В этом году, в номинации "критика" премию получила книга Елены Невзглядовой "Звук и смысл", лауреатом по разделу "проза" стал Валерий Попов со сборником рассказов "Грибники ходят с ножами", а в разделе "поэзия", что произвело впечатление сенсации, Елена Щварц с книгой "Соло на раскаленной трубе". Это решение жюри с редким единодушием было воспринято литераторами разных направлений и поколений отечественной словесности. Мнение секретаря оргкомитета премии писателя Андрея Столярова, неоднократно критиковавшего предыдущие решения жюри.
Андрей Столяров: Я сейчас говорю через пять минут после завершения работы счетной комиссии, страсти еще не остыли, поэтому я буду, возможно, излишне темпераментен. Меня очень порадовало, что, наконец, получила премию Лена Шварц. В этом выборе видна судьба. Дважды Елену Шварц выставляли на эту премию и дважды ее книги не проходили почему-то по решению жюри, хотя это один из лучших поэтов Петербурга. Я понимаю, что каждому поэту чрезвычайно обидно быть выставленному на премию и не получить ее. Потому что каждый поэт считает, что он премии достоин, иначе он писать стихи просто не будет. В чем видна судьба? Когда мы собрали международный конгресс поэтов, когда приехали поэты из Англии, Франции, Германии, Италии, Швейцарии и многих других стран, когда собралась вся Россия, и вот тогда Елена Шварц получила вот эту премию. И вот это судьба.
Алла Латынина: Я знаю поэзию Елены Шварц и считаю, что она давно заслужила премию. Что касается этой книги, то просто эту, конкретную книгу, я в руках не держала. Но поэзию Елены Шварц я высоко ценю. Насколько я понимаю, она составлена из стихов, которые уже и раньше были известны. Я считаю, что Елена Шварц давно заслуживает, если не официального признания: трудно сказать, что премия - это официальное признание, но премия - это признание литературных заслуг. Так что давно пора.
Михаил Берг: Алла Латынина приветствовала в номинации "критика" литературоведческую работу Елены Невзглядовой, и в номинации "проза" сборник рассказов Валерия Попова. Хотя посетовала на то, что, в очередной раз, вниманием жюри была обойдена проза Виктора Сосноры. В то время как для Виктора Кривулина присуждение премии Елене Шварц не меняет общих, традиционалистских тенденций "Северной Пальмиры".
Виктор Кривулин: На самом деле, сейчас индикатором литературных вкусов и страстей не является поэзия. Фактически, центр современной литературы лежит в эссеистике. И вот это абсолютно безошибочное попадание в бездарную книгу госпожи Невзглядовой. Я читал ее с некоторым недоумением, мне непонятна основа ее существования. Попадание в эту книгу свидетельствует о том, что здесь ничего не изменилось. То, что дали премию совершенно заслуженно замечательной поэтессе Лене Шварц, я это приветствую. Да, в этом смысле ситуация проломлена. Но это как воздушный шар - надави в одном месте вылезет в другом. То, что дали Елене Невзглядовой премию за эссеистику, то, что в нашем городе, где выходят великолепные эссеистические книги, скажем, книга Спивака о Петербурге, которой вообще нет, книга Ротикова очаровательная, масса книг. В результате, получает Невзглядова с более чем посредственными эссе. С тем, что, в принципе, в европейской традиции эссе и не является.
Михаил Берг: По мнению Кривулина симптоматично и то, что жюри был отвергнут роман Леонида Гиршовича "Прайс".
Виктор Кривулин: Один из лучших послевоенных русских романов - это "Прайс", на мой взгляд. Как бы мы не относились к Гиршовичу. Понятно, что появляются периферийные явления. Эта игра на понижение продолжается. Только она принимает более хитрые, более тонкие формы.
Михаил Берг: Не менее резко оценивает решение жюри и представитель более молодого литературного поколения Глеб Морев.
Глеб Морев: Нынешнее присуждение премии "Северная Пальмира" отчасти компромиссно по отношению к тому образу и репутации этой премии, как она сложилась к 1999 году. Нельзя не приветствовать, наконец, решение жюри присудить премию Елене Шварц, поскольку, несомненно, поэзия Шварц это одно из самых крупных, интересных и актуальных явлений российской словесности последних нескольких десятилетий. И упорное игнорирование премии Шварц жюри "Северной Пальмиры" в прошлые годы вызывало только недоумение и во многом способствовало, как и другие решения жюри, утверждению маргинального статуса этой премии, областного статуса этой премии в литературной жизни России. Премия Валерию Попову была предсказуема, поскольку жюри отдавало должное своему не только хорошему писателю, но и чиновнику литературных организаций Петербурга и, несомненно, давнему другу всех членов жюри. Не хочется комментировать присуждение премии в номинации "критика и литературоведение" Елене Невзглядовой, достаточно сказать, что ее соперниками были Эмма Герштейн и не попавший в итоговый шорт-лист Александр Генис. Без комментариев, как говорится. Сложнее говорить о присуждении наград в области книгоиздательского дела. Здесь, несомненно, количественно, да и качественно, издательство ИнаПресс зарекомендовало себя с лучшей стороны. Но, с другой стороны, вряд ли, кто-нибудь будет отрицать, что по уровню полиграфической культуры, по точности выбора публикуемых текстов, петербургское издательство Ивана Лимбаха находится вне конкуренции. Не включение в итоговый шорт-лист, не премирование романа Леонида Гиршовича "Прайс", который, несомненно, стал событием русской прозы этого десятилетия, во многом перечеркивает те положительные сдвиги в работе жюри (например, присуждение премии Елене Шварц). Подводя итог, можно сказать, что, несмотря на какие-то отрадные номинации и лауреатство Шварц, общий имидж премии, как областной и маргинальный, не изменился, он не был поколеблен.
Михаил Берг: Что означает нешуточная литературная борьба вокруг премии, имеющей во многом символическое денежное наполнение? По крайне мере, по сравнению с такими премиями, как Букер, анти-Букер, государственная или пушкинская, где счет идет на десятки тысяч долларов, в то время как спонсоры "Северной Пальмиры" в этом году оценили ее в 300 долларов. Литература, несмотря на понижение ее социального статуса, невозможности писателю или поэту жить за счет своих книг, ввиду тысячекратного уменьшения тиражей и, соответственно, гонораров, все равно представляется областью столкновения разных стратегий и амбиций, литературных направлений и репутаций. И это разнообразие, как, впрочем, и качество литературного продукта позволило московскому поэту Игорю Иртеньеву высказать предположение, что при правильной организации дела, современный литературный товар даже через 200 лет после рождения Пушкина можно было бы импортировать.
Игорь Иртеньев: Дело в том, что вообще очень трудно выстраивать какие-то ранжиры, потому что Россия настолько могла бы этот товар экспортировать. После естественных ископаемых это могла бы быть вторая статья бюджета. Невозможно перечислить по-настоящему достойных внимания поэтов, поскольку их очень много.
Михаил Берг: Однако, по мнению Дмитрия Пригова, экспортировать русскую культуру, а, там более, литературу, вряд ли возможно. Потому что она представляет сегодня огромную черную дыру. И единственный шанс выйти за ее границы - использовать пограничные жанры. Но и это легче делать не в литературе, а в изобразительном искусстве.
Дмитрий Пригов: Собственно, мы в почти сужающейся черной дыре, откуда вообще ничто материальное выйти не может. Выйдут только такие отдаленные эффекты влияния на окружающую среду. Но есть некие слабые зоны в современной культуре, откуда можно вырваться из этой черной дыры. Это пограничные зоны между визуальным и вербальным. Вербальным и перформансным, виртуальным и перформансным, визуальным, вербальным и научно-проектным. Вот это зоны, где можно работать. В основном, я думаю, есть некие зачатки будущего исключительно в среде изобразительного искусства и нигде больше.
Михаил Берг: А что же литература, есть ли у нее будущее? Алла Латынина.
Алла Латынина:
Вот вопрос, на который очень сложно отвечать, потому, что на самом деле, при всем нашем нынешнем оптимизме, литература находится в глубочайшем кризисе, и это касается и поэзии и прозы. Читатель отвернулся от литературы. Получается, виноват читатель. Но я недавно задумалась над тем, что читатель может быть не столь уж и виноват: какова литература, таков и читатель. Если литература дает ему пищу для ума, для сердца, и если она заставляет читателей следить за ней, то он ее и читает. А если он от нее отворачивается, то, стало быть, есть какой-то органический порок в этой литературе. То, что она упустила серьезного, широкого читателя, особенно нечем гордиться. Не нужно себе так аплодировать и говорить, что читатель - быдло, а вот нам хватит: и произносится: тысяча экземпляров, вот мы элита. Вот хороший тираж, вот будет еще 500, еще 300 экземпляров. Тогда давайте вообще без тиражей обходиться. Один экземпляр издан и я его читатель. И даже издавать не нужно. Можно договориться до того, что и писать тогда не нужно. Если одного читателя хватит, зачем записывать? Можно и в уме все это держать. Я думаю, что мы пришли к какому-то абсурду. Утрата читателя является органическим пороком литературы и может быть читатель покарал ее за известного рода снобизм, с которым она отвернулась от читателя.
Источник: http://www.svoboda.org/programs/otb/2003/obt.062303.asp
