Спорные страницы
Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, Москва, 22 августа 2009 г.
Язык владел им в совершенстве
В годовщину смерти Иосифа Бродского на вопросы корреспондента "Российской газеты" отвечает почетный профессор Килского университета, известный исследователь творчества поэта Валентина Полухина
Юрий Лепский
"Российская газета" - Федеральный выпуск № 4837 от 29 января 2009 г.
То, что сделала Валентина Полухина, можно смело и безо всяких натяжек называть выдающимся трудом.
В течение долгого времени она опрашивала поэтов, писателей, деятелей культуры, просто друзей Бродского о его поэзии и о нем самом. Она находила их в разных уголках мира и задавала им свои вопросы. Результатом этой работы стали два тома с общим названием "Иосиф Бродский глазами современников". 60 интервью о великом поэте дают поразительное ощущение близкого знакомства с ним, вручают вам ключи к пониманию его творчества. Будь моя воля и мое право, я бы оценил подвижнический труд Валентины Полухиной Государственной премией. Но пока и то, и другое позволило мне после выхода ее новой книги о Бродском ("Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха") встретиться с автором и задать свои вопросы. Что, впрочем, тоже немало.
- Вы ведь были знакомы с Бродским, и достаточно хорошо. Как это у вас получилось?
- Я, как многие, читала Бродского еще в Москве в самиздате в конце 60-х годов. Попались его ранние стихи, и они не произвели на меня впечатления. Но когда я приехала в Англию в 73-м году, то прочитала его книги стихов, изданные в Америке: "Остановка в пустыне", "Стихотворения и поэмы". Вот тут до меня все дошло. Я поняла, что это за поэт. Вскоре я узнала, что Иосиф ежегодно бывает в Англии. Я предупредила всех, с кем была тогда знакома, что хотела бы с ним встретиться. И вот в ноябре 77-го года мне позвонила Людмила Куперман, жена художника Юрия Купермана, и пригласила меня в гости. Сказала: "Будет Иосиф, приходи". Я пришла, и пришел Иосиф Александрович. Там были еще три приятельницы, и вот для нас, четырех русских женщин, он весь вечер читал стихи. Очень щедро, очень много - и по просьбам, и по собственному желанию. Я была просто сражена и, честно говоря, позволила себе жест непозволительный: я села у его ног на пол. Он тут же поднялся за стулом. Но я настаивала на своем праве сидеть подле его ног и даже сравнила его с Пушкиным. Он сурово посмотрел на меня и строго сказал: "Валентина, имейте в виду, на меня такие вещи не действуют. Если вы действительно так считаете - докажите".
В ту пору я училась в аспирантуре Эдинбургского университета и продолжала свои исследования по экспериментальной фонетике. После свидания и знакомства с Бродским я поняла, что должна сменить тему, что должна заняться его поэзией. И поскольку я скорее лингвист, чем филолог, то предметом моего профессионального интереса стало исследование метафор в поэзии Бродского.
- Существует множество свидетельств того, что впечатление о людях у Иосифа Александровича складывалось сразу, что называется, с первого взгляда. Каким нужно было быть, чтобы произвести на него благоприятное впечатление?
- Знаете, когда я составляла большую книгу его интервью, то обратила внимание на то, что, какими бы умными ни были порой вопросы собеседника, Бродский оставался замкнутым, не расположенным к откровенности. Это означало только одно: человек ему несимпатичен. И наоборот: порой и вопросы наивные, и знание предмета относительное, а он воодушевлен и сам тянет беседу к своему высокому уровню. Значит, интервьюер ему понравился почему-то. Выбор его всегда был чисто эмоциональным, часто визуальным. Ему достаточно было взглянуть на человека, чтобы определить для себя, хорош он или плох. Это, знаете, как у маленьких детей: понравился человек - он ему улыбается и тянется к нему, не понравился - отворачивается от него или плачет. Это потом он мог обосновать свой выбор какими-то логическими соображениями, однако изначального эмоционального критерия выбора это все равно не отменяло.
- А как он отреагировал на вас?
- Ну, со мной все просто. Мне помогло то, что я была в него влюблена по уши и выше того, и не могла этого скрыть. Честно говоря, Иосифу это очень мешало. Он никак не мог справиться с этой моей любовью. Порой он просто не знал, как ему себя вести. Он мог быть холодным или милым и добрым, ему, вероятно, было жаль меня... По-разному было. Но в какой-то момент мне помогли моя польская кровь, да еще и шляхетское происхождение. Я твердо решила, что никогда не позволю себе чувствовать себя унизительно даже перед Иосифом. Я буду заниматься его творчеством, и это для меня самое главное. Мне важно вести себя достойно, важно достойно выполнять мою работу, а все мои чувства я должна запереть на ключ и ключ выбросить. Решить-то было легко, а вот сделать трудно. Думаю, что он всегда чувствовал, что его любят. Такая двойственность наших отношений сохранялась долго, но в конце концов возобладало деловое сотрудничество. И вот тут Иосиф был абсолютно отзывчив, обязателен и деликатен.
- Хочу поделиться с вами одной догадкой. Мне кажется, что западный англоязычный мир изначально был покорен эссеистикой Бродского. Она была написана по-английски, не требовала переводов и была обращена к ментальности западного читателя напрямую. Переводы стихов никогда не бывают адекватны, а его попытки писать стихи на английском в большинстве своем были не очень-то удачными. Можно ли сказать, что Нобелевская премия была присуждена Бродскому по сути и по большей части за эссеистику, нежели за поэтическое творчество?
- Вы во многом правы. И не правы одновременно. Вы правы в том, что западный читатель, интеллектуальная элита были абсолютно ошеломлены и покорены первой же книгой его эссе "Меньше единицы". Восторг был повсеместным, и на самом высоком уровне. Рецензии в самых авторитетных и престижных изданиях, мгновенная слава, куча заказов... Качество его эссеистики отличало еще и то, что Иосиф изначально был проповедником. Он проповедовал западному читателю русскую литературу, русскую поэзию, которую он знал и любил, как никто. Он пытался объяснить Западу, что такое русский поэт, что такое поэт в России, почему в отличие от всего мира у поэта в России особая роль. Это придавало его эссеистике новизну, мощь, интеллектуальную насыщенность. Вы правы и в том, что переводы даже самого гениального поэта, даже лучшие не могут быть адекватны. Иосифу с переводчиками везло. Проблема была в другом. Английская поэзия старше русской на 250 лет. И к тому времени, когда Бродский подошел к миру английской поэзии, она уже исчерпала все свои ресурсы: строфические, метафорические, ресурсы рифм, скомпрометированных к тому же массовой культурой 50-х и 60-х годов. А он обожал рифмы, он знал все рифмы русской поэзии, он запрещал себе рифмовать глаголы и прилагательные, его рифмы часто становились метафорами и несли смысловую нагрузку. Так что адекватного представления о поэзии Бродского у англоязычного читателя не могло быть не из-за трудностей перевода, а по весьма объективным причинам.
Вы не правы в том, что эссеистика и поэзия Бродского - это разные вещи. Его эссеистика - это поэзия другими средствами. Смею утверждать, что его знаменитое эссе "Набережная Неисцелимых" - прекрасный образец поэтического творчества, выполненный по принципу анафоры (поэтического повтора. - Ю.Л.). Эти его короткие главки части подобны строфам. К сожалению, в русском переводе принцип анафоры не всегда можно проследить, но поверьте, это так.
- Чем бы вы объяснили такой бурный роман Бродского с английским языком, его упорное стремление писать стихи на английском? Хотел ли он покорить поэтическую вершину и как англоязычный поэт? Ему недостаточно было славы русского поэта?
- Я не думаю, что Иосиф жаждал славы англоязычного поэта. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что это невозможно. Хотя я помню, как на фестивале поэзии в Кембридже собрались лучшие переводчики Мандельштама и говорили, что невозможно перевести на английский "За дремучую доблесть грядущих веков". Кто-то из зала крикнул: "Тут находится Бродский, давайте послушаем, что он скажет". Вышел Иосиф, и первое, что он сказал, было: "Nothing is impossible" - нет ничего невозможного. У меня сердце ушло в пятки, потому что мгновенно одной фразой он дал им всем пощечину, нажил огромное количество врагов. Потом он стал им объяснять, что в этой строчке запрятаны и Пушкин, и Державин, и что-то еще... Никто из переводчиков об этом даже не догадывался. А он им прочитал целую лекцию о русской поэзии. В нем было это - нет ничего невозможного. Но что касается письма стихов на английском... Понимаете, он слишком поздно пришел в английский язык. Он так и не смог избавиться от русского акцента как в устной, так и в письменной речи. Однажды Дерек Уолкотт сказал по поводу одной из его английских рифм: это может быть английской рифмой, если прочитать слова с русским акцентом; по-английски это не рифма. Помимо этого, ему не хватало английской идиоматики.
Как мне представляется, причина, по которой он стремился писать по-английски, проста. Он ведь был дружен с выдающимися поэтами: Шеймасом Хини, Дереком Уолкоттом, Марком Стрэндом, Чеславом Милошем... Скорее всего, его смущало то обстоятельство, что они знали его вчерашние стихи, поскольку переводы запаздывали, отставали от оригиналов по времени. А он читал их сегодняшние сочинения по-английски. Он хотел, чтобы они тоже знали его сегодняшнего. Другой причины я не вижу.
- Вы опросили о Бродском более 60 человек, хорошо знавших его. Были ли среди этих свидетельств неожиданные для вас, представлявшие Иосифа Александровича новым, не знакомым вам?
- Нет, пожалуй, нет. Все-таки я достаточно хорошо его знала. Другое дело, что я столкнулась с неожиданным явлением. Я хотела обсудить, было ли что-нибудь специфически еврейское в его поэзии. Или, например, меня интересовал вопрос христианских мотивов его творчества. Я с удивлением обнаружила, что для обсуждения этих тем ни у меня, ни у моих собеседников в буквальном смысле нет слов. В годы советской власти эти темы были табуированы, и язык остался без инструментария. Обсуждать эти темы мне было весьма трудно.
- Почувствовали ли вы разницу в суждениях о Бродском до и после его смерти?
- Да, почувствовала. При жизни Иосифа они его больше кусали, царапали. После смерти стало больше пиетета, меньше мелочных придирок. Если же говорить о главном, то я не встретила еще ни одного русского поэта, который не страдал бы комплексом Бродского.
-Что вы называете "комплексом Бродского"?
- Это ясное осознание того, что вы - современник великого поэта второй половины ХХ века. Вы ходили с ним по одним улицам, вы легко могли его встретить, он еще вчера был здесь, умнейший человек и гениальный поэт. Ему досталось столько славы, сколько не имели ни Ахматова, ни Мандельштам, ни Цветаева. И в России, и в Америке, и в Европе - везде. Он застилает горизонт. Его не обойти. Ему надо либо подчиниться и подражать, либо отринуть его, либо впитать в себя и избавиться от него с благодарностью. Последнее могут единицы. Чаще можно встретить первых или вторых. Это и есть комплекс Бродского.
- Вы уверены, что не преувеличиваете значение Бродского?
- Как известно, Александр Сергеевич Пушкин перенес французскую поэзию на русскую почву. Это понятно: французский в то время был родным языком русской аристократии. Но ни Пушкин, ни поэты, шедшие за ним, ничего не взяли из богатейшей английской поэзии, кроме, пожалуй, романтического образа поэта у Байрона. Все это сделал Иосиф Бродский два столетия спустя. Это колоссальный вклад в русскую поэзию, в русскую литературу, в русскую культуру, в русский язык, наконец. Русский язык нуждался в этом вкладе, в этой новой крови и получил ее благодаря Бродскому. Если бы он не сделал, кроме этого, ничего больше, только за один этот вклад ему следовало бы поставить памятник. Я убеждена, что его влюбленность в английский язык, в английскую культуру, в английскую поэзию была продиктована внутренними потребностями русского языка, которому он служил так верно и так преданно, как никто.
- Он же полагал язык данным нам свыше, для него язык был божеством...
- Да, верно, он сам об этом много писал и говорил. Но, помимо этого, он полагал, что поэзия есть высшая форма существования языка. И в этом смысле я не знаю другого поэта, который находился бы в таких отношениях с языком... Мне порой кажется, что Бродский - это осознанный выбор русского языка.
-Как это?
- Ну если следовать Иосифу, то язык - нечто данное нам свыше, некая субстанция и больше, и глубже, и протяженнее во времени, нежели человек или даже человечество. Вот, допустим, что это огромное живое существо - русский язык - созревает до такого момента, когда ему требуется поэт, который помог бы в совершенной форме зафиксировать современное состояние языка, открыл бы ему дорогу к дальнейшему движению. И этот язык выбирает маленького еврейского мальчика в антисемитской стране, зная, что он пройдет через страдания; вдыхает в него поэзию, зная, что истинный поэт в этой стране либо гибнет, либо подвергается изгнанию. Он дает ему выжить, стать знаменитым и исполнить порученную ему миссию.
-Красивая концепция.
-Спасибо.
-Если позволите, я продолжу вопросы о выборе. Почему он выбрал в конце концов Марию Соццани?
- Потому что тут он нашел свой настоящий идеал. Красавица, аристократка, знает английский, французский, итальянский, русский, полурусская-полуитальянка, музыкант. И из рода Пушкина! Когда он привез ее в первый раз на фестиваль поэзии в Лондон, я была потрясена ее красотой. На ней не было ни миллиграмма косметики: гримировать такую совершенную красоту - только портить.
-Говорят, она похожа на Зару Леандер - голливудскую звезду, которую Бродский увидел еще в ранней юности в послевоенном американском фильме и влюбился...
-Верно. И Зара Леандер, и Мария Соццани, и Марина Басманова, и Фэйс Вигзель - это один архетип женщины. Вы, мужчины, так устроены: в сущности вы всегда любите одну женщину, за сколькими бы вы ни ухлестывали...
-Последний вопрос. Расскажите, как он умер.
-Накануне вечером у них с Марией были гости. Разошлись поздно. Иосиф Александрович поднялся в свой кабинет наверх. Сказал, что поработает немного, разберет какие-то бумаги. Он частенько делал так вечерами. И, когда засиживался допоздна, оставался спать в своем кабинете. Поэтому в тот вечер Мария не удивилась, что он не спустился вниз, не пришел в свою постель... Утром раздался телефонный звонок, она поднялась наверх, чтобы его разбудить, и не смогла открыть дверь. Он лежал на полу, кажется, даже в очках. То есть он, видимо, сидел, потом поднялся, чтобы спуститься вниз, и упал. Разрыв сердца. Страдал ли он при этом? Надеюсь, что он умер очень быстро...
Источник: http://www.rg.ru/2009/01/29/brodsky.html
Иосиф Бродский * * * Наряду с отоплением в каждом доме существует система отсутствия. Спрятанные в стене ее беззвучные батареи наводняют жилье неразбавленной пустотой круглый год, независимо от погоды, работая, видимо, от сети на сырье, поставляемом смертью, арестом или просто ревностью. Эта температура поднимается к вечеру. Один оборот ключа, и вы оказываетесь там, где нету никого: как тысячу лет назад или несколько раньше: в эпоху оледененья, до эволюции. Узурпированное пространство никогда не отказывается от своей необитаемости, напоминая сильно зарвавшейся обезьяне об исконном, доледниковом праве пустоты на жилплощадь. Отсутствие есть всего лишь домашний адрес небытия, предпочитающего в итоге, под занавес, будучи буржуа, валунам или бурому мху обои. Чем подробней их джунгли, тем несчастнее обезьяна. <1993>
Закат. Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, Москва, июль 2009 г.
| Биография Бродского, часть 1 | Биография Бродского, часть 2 |
| ООО "Интерсоциоинформ" |
|
