Спорные страницы
Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, Москва, март 2009 г.
В очередной раз Ольга Шамфарова делает подарок нашему сайту: ей из Израиля прислали большое интервью
Михаила Козакова, часть текста, относящуюся к Бродскому, она мне прислала по электронной почте.
Кстати (вдруг кому-то интересно!), в день похорон Арсения Тарковского Михаил Козаков приехал в ЦДЛ
и практически вел вечернее поминальное застолье... Спасибо, Оля, за дружбу!
Дмитрий ГОРДОН
"Бульвар Гордона"
(Из интервью с Михаилом Казаковым)
………………………………………………….
- В творческих кругах утверждают, что есть два лекарства от уныния: алкоголь и работа, но к водке прибегают все-таки чаще...
- Я в таких случаях обращаюсь к стихам, и самые страшные периоды в моей жизни - те, когда перестаю их читать. Песнопения, что ни говорите, врачуют болезный дух, поэзия - кислород, и когда задыхаешься, тянешься к ней...
Вы знаете: Бродский сидел несколько раз в тюрьме, был в ссылке. В Норинскую его отправили как тунеядца, заставили там батрачить, тем не менее великий поэт считал это время лучшим в своей жизни, а вот психушку называл худшим. В тюрьме, писал он, ты можешь позвать надзирателя и сказать, что у тебя болит сердце, а тут лежишь, спокойно читаешь книгу... Вдруг входят два медбрата, вытаскивают тебя из койки (это 60-е годы!), туго-туго заворачивают в простыню с головой и начинают буквально топить в ванне. Затем вынимают, но простыню не разматывают, и прямо на тебе она начинает ссыхаться - это называется у них "укрутка". Это невыносимо больно, а еще тебя колют, засовывают в рот таблетки, от которых ты превращаешься в идиота.
Вот в этих условиях - смотрите, какая сила духа! - он написал шутливые стихи:
Проснулся я, и нет руки, а было пальцев пять. В моих глазах пошли круги, и я заснул опять. Проснулся я, и нет второй. Опасно долго спать. Но Бог шепнул: глаза закрой, и я заснул опять. Проснулся я, и нету ног, бежит на грудь слеза. Проснулся я: несут венок, и я закрыл глаза. Проснулся я, а я исчез, совсем исчез - и вот в свою постель смотрю с небес: лежит один живот. Проснулся я, а я - в раю, при мне - душа одна. И я из тучки вниз смотрю, а там давно война.- Я где-то слышал, что сам поэт якобы запрещал вам свои стихи читать...
- Неправда, это полнейшая чушь. С Иосифом Александровичем я дважды общался, и первый раз - в Ленинграде, где нас познакомили и где он читал свои гениальные стихи.
- Читал хорошо?
- Выл - другое дело, что это было нечто... Ну, вот представьте: сидит передо мной парень младше меня, ничем с виду не примечательный и читает накануне написанное. Тогда уже было совершенно ясно: это классика! (Картавит, будто камешки во рту перекатывает):
Холуй трясется. Раб хохочет. Палач свою секиру точит. Тиран кромсает каплуна. Сверкает зимняя луна. Се вид Отечества, гравюра. На лежаке - Солдат и Дура...Ну и так далее. Все стихотворение - на четырех нотах, но это настолько сильно по сути! Читал он тогда и более знаменитые стихи - такие, как "Письма римскому другу", "Одиссей - Телемаку"... Я был так потрясен, что за весь вечер, по-моему, ни слова не произнес, даже не реагировал на его подколки. Единственно, попросил разрешения переписать стихи...
Потом он был у меня в гостях на Пасху. Мы с Региной тоже жили в однокомнатной квартире, и к нам его привел общий друг - замечательный переводчик Виктор Голышев (друзья называют его Мика). Бродский, большой и рыжий, ко мне присматривался. Вроде как известный актер, но что он про меня знал? Да ничего, и не обязан был, кстати, знать. В застолье я осмелел, прочел что-то из Пушкина, и тут Иосиф завелся: "А какого черта вы вообще читаете чужие стихи? Их должен читать или сам автор, или читатель, но про себя".
- Ядовитый какой человек!
- Гениальный! Он разным был, и эти два случая прямого общения - сильнейшее впечатление в моей жизни. Я к тому времени знал уже много его стихов наизусть, но при нем не читал, и тогда Голышев ему возразил: "Что ты хреновину порешь, чувак нормально читает!?". У этих интеллигентнейших людей был сленг 60-х годов: не без матюшка, не без определенных слов - вроде нынешнего "тащится"...
Это была такая немножко игра - не потому, что не знают достаточного количества русских слов, а чтобы не впасть в пафос. Словарный запас Бродского - будь здоров! Он выше, чем, прости Господи, у Пушкина. Это не значит, конечно, что Александр Сергеевич - поэт меньше Бродского: напротив, он больше, выше, и я считаю Пушкина для русского человека Евангелием.
Голышев, короче, сказал Бродскому: "Чего это ты на него катишь бочку? С чего взял, что одни поэты должны читать...
- ...и кто ты, вообще, такой?"...
- Нет, он этого не говорил: они знали друг другу цену. Иосиф пожал плечами: "Ну, если уж вам так неймется стихи декламировать, берите хоть лучшие в русской поэзии". И стал читать Державина:
Глагол времен! металла звон! Твой страшный глас меня смущает, Зовет меня, зовет твой стон, Зовет - и к гробу приближает. Едва увидел я сей свет, Уже зубами смерть скрежещет...Вот тако-о-ое необъятное стихотворение (разводит руки) прочел, а я знал эти стихи, но подзабыл, и потом, когда в них вчитался, записал в своем дневнике: "Полезно с гениями общаться".
"ПОСЛУШАВ МОЮ ПЕРВУЮ ПЛАСТИНКУ С ЕГО СТИХАМИ, БРОДСКИЙ СОСТРИЛ: "И ЭТО ПРИ ЖИВОЙ ЖЕНЕ?"
- ...В 72-м Бродский уехал за границу, а я подружился с его родителями, бывал у них дома. Я умел подражать его чтению, и милейшая Мария Моисеевна говорила: "Мишенька, почитай, как Йося". Они по нему очень скучали, а встречаться было запрещено: их не пускали в Америку, ему был закрыт въезд сюда, и даже когда старики умирали...
- ...он не приехал на похороны...
- Иосиф хотел, но ему не позволили - даже Красный Крест не помог. Бродский был очень похож на отца, а в старости вообще стал один в один: оба лысые, нос большой... Александр Иванович - замечательный человек, моряк, журналист - ко мне хорошо относился. Как-то сидит за столом в их коммунальной квартире... "Миша, - спрашивает, - вы правда считаете, что Йося хороший поэт?". Я: "Александр Иванович, великий". Он округлил глаза: "Что, лучше Тихонова?". Николай Тихонов, кстати, был неплохим поначалу поэтом...
- А известен в основном как автор "Баллады о гвоздях" - "Гвозди бы делать из этих людей...".
- Ну это не лучшее, что из-под его пера вышло. Короче, когда Бродский получил Нобеля, я записал первую пластинку. Послушав ее, он сострил, как всегда, язвительно: "И это при живой жене?". Потом, правда, сказал нашему общему знакомому: "Пускай читает, но передайте ему, чтобы помедленнее, не то эти пластинки надену ему на голову".
Ну а теперь я расскажу вам об удивительной мистической истории, и хотя мой рассказ может показаться хвастливым, это чистая правда.
Во время поездки в Штаты Володя Высоцкий, с которым я приятельствовал, побывал у Бродского на Мортон-стрит, а когда вернулся, мы встретились с ним на Таганке - какой-то там был юбилей. Подходит Володя в красивом американском костюме: "Миша, я тебе подарок привез". - "Какой?". Не так уж мы были близки, чтобы он тащил мне издалека джинсы или блок "Мальборо", не те были у нас отношения, а Володя сказал: "Бродский надписал тебе книгу". Я готов был его расцеловать: "Ну, порадовал!".
У меня уже была к тому времени книга с автографом Бродского, но он всем делал одну и ту же надпись: "Такому-то - свою лучшую часть", а тут - персональное посвящение. "Где же она?" - спрашиваю, а Высоцкий: "Погоди, разберусь с вещами, найду и отдам". Багаж он распаковал, но книжки той не нашел. При встрече я ему попенял: "Володя, ну как же так?"...
- ...имей, дескать, совесть!
- "Ты меня так обрадовал, а теперь что же?". - "Миша, ума не приложу - куда-то эта книга запропастилась". - "Как же она могла пропасть? Тебя что, шмонали?". - "Нет". - "Ты дал кому-то ее почитать?". - "Нет". Я даже обиделся на Володю, хотя его обожал.
Это был 78-й год. В 80-м Высоцкий умер, в 96-м не стало и Бродского, я съездил в Израиль, вернулся, и вдруг в 98-м звонит мне Володина мама Нина Максимовна (она еще была жива): "Миша, приезжай - у нас для тебя радость". Я сразу догадался, в чем дело. Оказывается, она разбирала сундук со старыми журналами и нашла "Огонек", в котором лежала тоненькая-тоненькая книжка-малышка. "В Англии" она называется - издана к дню рождения Бродского тиражом 50 нумерованных экземпляров. Там на фронтоне изображена ниша и по обе стороны две фигуры: справа Геркулес с копьем, слева - Смерть с косой, и надпись:
 Михаил Козаков читает Дмитрию Гордону Иосифа Бродского: "Проснулся я, и нет руки, а было пальцев пять. В моих глазах пошли круги, и я заснул опять..." |
Входящему в роли стройному Мише, как воину в поле - от статуи в нише.- Привет с того света?
- Награда нашла, как говорится, героя! Я так вам скажу: у меня есть автографы изумительных людей: Некрасова, Окуджавы, Самойлова, Левитанского, Тарковского, Елены Сергеевны Булгаковой... Я горжусь ими, но эта книжица заменяет мне все неполученные Государственные премии, "Триумфы", "Овации" и "Турандот".
- Михаил Михайлович, я уверен, что будет совершенно логично, если напоследок вы прочтете стихи. На ваш выбор - любые...
- Я обычно теряюсь, когда просят: "Товарищ Маяковский, прочтите ваше лучшее стихотворение". Понимаете, стихи - они должны быть к месту, и хотя Бродский уж точно к месту, попробуй выбрать из того, что помню... (Пауза). Я прочитаю вам стихотворение малоизвестное. Только вдумайтесь:
Мои слова, я думаю, умрут, и время улыбнется, торжествуя, сопроводив мой безотрадный труд в соседнюю природу неживую. В былом, в грядущем, в тайнах бытия, в пространстве том, где рыщут астронавты, в морях бескрайних - в целом мире я не вижу для себя уж лестной правды. Поэта долг - пытаться единить края разрыва меж душой и телом. Талант - игла. И только голос - нить. И только смерть всему шитью - пределом.
Источник: получено в письме (Sent: Thursday, March 26, 2009 12:27 AM) от Ольги Шамфаровой.
Волнующее небо. Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, Москва, март 2009 г.
| Биография Бродского, часть 1 | Биография Бродского, часть 2 |
| ООО "Интерсоциоинформ" |
|
