Иосиф Бродский в геологической экспедиции. Начало 1960-х.
Источник: В.П.Полухина. Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха. СПб.: ЗАО "Журнал "Звезда"", 2008. - 528 с. - 180 руб.
(Вдруг кому-то интересно: сегодня - 12.11.2008 - видел книгу Полухиной и книгу Рады Аллой о Бродском в магазине
на Садовом кольце - 917-70-73; где-то в июле-августе заказал их, и вот книги пришли, а я успел уже раздобыть их в другом месте).
Интервью взято Натальей Шарымовой у Льва Лосева.
НА КОГО ОН ПОХОЖ? ВЫЯСНЯЕТСЯ - НИ НА КОГО.
Поэзия
Лев Лосев
- Леша, как ты начал писать стихи? У меня было ощущение, что ты писал еще в 60-х или раньше... Судя, по твоим интервью, потом что-то резко переменилось. А печататься ты начал уже здесь...
- Как раз в шестидесятые я ничего не писал. Не писал лирических стихов. Я что-то писал лет на десять раньше, в студенческие годы... в пятидесятые годы. Но я никогда не был удовлетворен тем, что у меня получалось и, вспоминая сейчас, я понимаю, что дело было не в комплексах, а действительно это были какие-то недо-стихи... Хотя есть люди, у которых лирическое дарование проявляется очень рано, в том числе было двое таких и среди друзей моей юности. Уфлянд уже в возрасте 18 лет писал прекрасные стихи. То же самое можно сказать о Сергее Куллe. Но вообще-то заблуждение думать, что в юности могут быть совершенные поэты. Это довольно редкое явление. То, что в моем кругу было целых два таких человека, - это, вообще, феноменально. Как правило, если мы посмотрим на великих поэтов, люди начинают писать по-настоящему хорошие стихи только в возрасте после 20-ти лет. А многие - после 25-ти лет. В этом смысле значительно более характерный пример Бродский, который написал гигантское количество стихов, будучи совсем юным, молодым человеком. В возрасте от 17-ти до 22-х лет, и некоторые из них были даже очень популярны среди ленинградской молодежи. Но теперь, оглядываясь назад, мы не можем там найти буквально ни одного действительно совершенного стихотворения. Там есть отдельные замечательные строки, замечательные образы, но, в основном, это такая масса ученических текстов, упражнений, экзерсисов. Это звучит банально, но - действительно, нужен какой-то жизненный опыт для того, чтобы получалось настоящая лирика. Вот, если у таких нормальных, я бы сказал поэтов, как Бродский, это начинается где-то после двадцати двух лет, то я, видимо, был какой-то особенно заторможенный в своем развитии, но, слава Богу, что у меня, по крайней мере, хватило ума и вкуса не настаивать на том, что я поэт, и забросить это дело.
Стихи, которые я могу считать настоящими стихами... они стали появляться сами собой, без всяких усилий, значительно позже - в середине семидесятых годов, примерно за год до моего отъезда из России в 76-м году.
Печататься я поначалу вообще не хотел. Опять-таки это не кокетство, а довольно распространенное явление среди лирических поэтов. Страх печатного текста. Ну, кроме тех, кто пишет стихи для того, чтобы произвести впечатление на девушек, или на начальство, или... уж не знаю на кого... А те, кто пишут лирические стихи по единственной причине, по которой их вообще следует писать, которые их пишут для самих себя, в качестве попытки достичь душевного равновесия, есть такое опасение, что если ты их раскроешь, передашь кому-то, то их магическая сила исчезнет.
Где-то в 75-м году я написал первое стихотворение, и прошло года три... За это время я их показывал только жене и двум-трем ближайшим друзьям. И вот, в 78-м, кажется, году один из этих близких друзей, Владимир Марамзин, который издавал тогда в Париже, вместе с Алексеем Хвостенко журнал "Эхо", в основном посвященный творчеству не-печатавшихся, не-подцензурных ленинградских поэтов и писателей, он взял да без моего спроса, без моего ведома, без моего разрешения напечатал подборку моих стихов в этом своем журнале. Это еще сопровождалось другим сюрпризом, он попросил Бродского написать заметку об этих стихах. С тех пор прошло тридцать лет, и о моих стихах писали довольно много, и ерунду всякую писали, и дельную критику. Но никто с той первой заметки не сказал мне столь лестного о моих стихах как Бродский тогда, который написал "когда я думаю, на кого он похож, выясняется, что ни на кого..." Ничего, конечно, более приятного пишущему стихи и сказать нельзя.
- Каков импульс, "гул", drive, который заставляет тебя писать?
- Я думаю что, хотя это может принимать разные формы, и в разные моменты жизни объясняться по-разному, но импульс, заставляющий человека писать лирические стихи, то есть душу изливать, говоря старинным языком, всегда - в основе своей, - всегда один и тот же: всегда что-то залечить в самом себе, что-то прояснить для самого себя, что-то, что тебя беспокоит, мучает, остается для тебя непонятным. И вот сознание оперирует не в нормальном, дневном, рациональном модусе, а в сумеречный момент между сном и бодрствованием, когда все ассоциации отпущены, тогда происходит какая-то пере-комбинация памяти, опыта, лингвистических блоков. Неожиданно для тебя самого рождается текст, который - в случае удачи - является ответом на твои заботы.
- Поэтические чтения 60-х. Ты - в каком-то интервью - рассказывал о Вечере в Ботаническом саду в Ленинграде, где читали Уфлянд и Бродский. Я про этот вечер узнала позже, не была на нем. Хорошо помню вечер в Доме писателей...Как ты считаешь, какова роль - вообще - этих устных чтений в "поэтическом, художественном процессе" тех времен. Были многочисленные ЛИТО, поэтические чтения часто проходили дома. В 60-е годы в Питере сложилась какая-то особая субкультура - был довольно большой круг людей, среди прочего или в первую очередь, интересующихся поэзией, и не принимающих участия в официозе. яла... То была уникальная ситуация.
О поэтических чтениях - полулегальных, на три четверти легальных или совсем нелегальных в шестидесятые годы писалось много. И в мемуарах, а теперь уже и в исторических исследованиях по культуре шестидесятых годов. Конечно, это было совершенно особое явление, и все факторы тогдашней исторической обстановки в России тут должны быть учтены. Все-таки каждое такое сборище имело всегда оттенок ритуала. "Мы собираемся здесь, потому что мы не согласны с официальной культурой. Мы собираемся здесь, потому что мы все вместе, мы - какая-то форма объединения, мы - какое-то общество, затоптанное тоталитаризмом, но - все-таки - общество". То есть, если исходить с позиции "искусства для искусства", "башни из слоновой кости", то сами по себе стихи, может быть, даже как-то страдали от этого. Конечно, это в разной степени присутствовало на разных поэтических вечерах. В некоторых случаях это имело явно политизированный оттенок. На вечерах - как раз - официально полу-признанных поэтов, таких как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава и так далее.
И наоборот, скажем, на поэтических чтениях Бродского собирались, в первую очередь, настоящие любители стихов. Но, тем не менее, эту ритуальность, политическую ритуальность этих сборищ надо учитывать. Это все, что я могу сказать по поводу этой уникальной ситуации.
- Мы с тобой были в 1961 году на вечере Роберта Фроста в Пушкинском доме во время его визита в СССР. Помнишь ли ты этот вечер - зал был битком, хотя совсем не все знали английский. Слушали очень напряженно, внимательно.
Вечер Роберта Фроста в Пушкинском доме в Ленинграде в сентябре 61-го года я, конечно, запомнил очень хорошо. В первую очередь потому что к тому времени Фроста в моем кругу знали довольно хорошо. Не в оригинале, конечно. Мой английский тогда и, я думаю, английский моих друзей был тогда не адекватен чтению поэзии в оригинале, но все-таки в хороших переводах из антологии Кашкина и Зeнкевича. Может быть, были какие-то другие переводы... Не знаю. Собственно говоря, в тот момент даже сам пытался переводить Фроста, настолько он меня увлекал... Вообще у меня нет таланта поэтического перевода, но тогда я еще этого не знал и перевел несколько стихотворений Фроста, и даже рискнул их отнести в журнал "Нева", где отделом поэзии заведовал поэт Сергей Орлов, известный, в общем-то, только одной строчкой: "Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат". Поэт-фронтовик, обожженный в танке. К моему удивлению Орлов, он был угрюмоватый мужчина, он эти мои переводы не без энтузиазма принял и напечатал в "Неве". Но они появились уже после визита Фроста.
Должен сказать, что в комментариях к сочинениям Иосифа Бродского, к седьмому, по-моему, тому, где напечатано эссе "О скорби и разуме", посвященное разбору стихотворения Фроста "Семейное кладбище", комментатор ошибается, говоря, что Бродский присутствовал на этой встрече с Фростом - Бродского в это время не было в Ленинграде.
Мне этот старик очень запомнился - не буду вдаваться в подробности. У меня есть даже стихотворение, где я его описываю, каким он тогда мне показался, "Норковый ручей". Я среди прочих пробился после выступления к Фросту, получил от него книжечку с автографом, она у меня до сих пор хранится.
Забавный момент там был такой, что увидел Фроста, послушал его чтение стихов, а потом уже прошло много лет, я уже сам жид в Америке,
и уже работал в Дартмутском колледже, с которым жизнь Фроста довольно тесно связана на протяжении многих лет. Он здесь начинал учиться когда-то,
здесь преподавал неоднократно, был "poet-in-residence"... Здесь, в Дартмуте, часть его архива хранится. И вот, разговаривая с кем-то из своих
коллег, это было уже минимум двадцать лет спустя, я упомянул, что я однажды видел Фроста в Ленинграде. На что этот мой коллега сказал:
"-Ну, конечно, я знаю, что ты видел Фроста..." Я говорю: "-Откуда?" "-Ну, потому что я видел твою фотографию с Фростом...".
"-Какую фотографию?" Выяснилось, что в книжке Ф.Д.Рива, американского слависта, который сопровождал Фроста в его поездке в
Советский Союз, есть несколько фотографий выступлений Фроста, в том числе в Пушникнском Доме. На одной фотографии Фрост идет по проходу, a рядом там сижу я и глазею на Фроста во все глаза... Как дурачок, которому показали что-то чудесное. Я, конечно, эту фотографию переснял, поместил в красивую рамочку. И теперь она у меня в офисе висит, чтобы производить впечатление на достаточно культурных посетителей.
- С каким чувством ты вспоминаешь прошлое, юность? Ведь, когда ты пишешь исследования, скажем, "Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии", ты обязательно касаешься и своей жизни.
- Я думаю, у меня было хорошее прошлое, хорошая юность. Я был исключительно удачлив. Мне кажется, мало кто был окружен таким количеством талантливых, ярких, оригинальных людей, каких мне довелось встретить в юности. Людей, которые повлияли на меня на всю мою жизнь. Которым я за все это очень благодарен. Многих из них уже нет и я вспоминаю их с нежностью. Конечно, в какой-то степени, когда я писал литературную биографию Бродского... Да, не в какой-то степени, а прежде всего, мне хотелось передать атмосферу этих времен, той эпохи.
- Как друг Бродского и исследователь, можешь ли ты пролить некоторый свет на слухи о работе Иосифа над сценарием к ф-у "Хрусталёв, машину!"?
- Я никогда в жизни не слышал о том, что Иосиф имел хоть какое-нибудь отношение к сценарию Германа.
Портрет Нины и Леши Лосевых. Работа Юли Беломлинской.
ПРЕПОДАВАНИЕ
- Ты преподаешь американским студентам. Появились ли среди них эмигрантские дети или дети новых русских из России?
Среди наших студентов последнее время появляются все чаще - просто поколения подросли - дети из русских эмигрантских семей или ребята, прямо приехавшие из России или из бывшего Советского Союза. По правде, ничего особенного я о них сказать не могу. Молодые люди как молодые люди. Самые разные из них мне попадались. В основном, все были очень симпатичные, некоторые очень хорошо образованные, очень хорошо подготовленные... Естественно, единицы. Большинство - мало чем отличаются от средних американских студентов. Я имею в виду тех с кем я имею дело.
- Если ты вспомнишь себя, студента ЛГУ, и посмотришь на своих студентов, обнаружишь ли какие-то точки соприкосновения, вне географии и времени?
- Конечно, разница между моими друзьями, моими однокашниками - студентами в ЛГУ 50-х годов и моими сегодняшними американскими студентами колоссальная. Это - разного качества студенты. Их объединяет только звание "студента". Обусловлено это, прежде всего, разными системами образования в Советском Союзе в те времена и в сегодняшней Америке.
В Советском Союзе без изменений продолжалась старая российская, европейско-континентальная, так сказать, система высшего образования, которая не очень отличалась от системы гимназического образования, основанная в принципе - упрощая многое, конечно, - на том, что студента надо нагрузить большим количеством информации по избранной им дисциплине. От студента, прежде всего, требовали загрузить свою память огромным количеством фактических знаний. Если он историк, то по истории. Если он филолог, то по филологии. Если он юрист, то по праву. И так далее, и так далее...
Как известно, англо-американская колледжская система либерального образования, которая является развитием европейской средневековой системы в более чистом виде, чем это произошло в континентальной Европе и в России, система "свободных искусств", сильно подкрепленная в XX веке прагматической педагогикой Джона Дьюи, она основана cовсем на другом. Основной ее принцип - научить студента самостоятельно мыслить, дать студенту навыки самостоятельной аналитической работы. И так далее, и так далее. То есть на практике это сводится к тому, что когда, скажем, к нам приезжает какой-нибудь гость из России, скажем, историк литературы и читает лекцию для наших студентов и преподавателей, то допустим, желая сделать что-то более понятным для них, он или она может сказать "Ну, стихи Пушкина этого периода это - более или менее то же, что и стихи Байрона". Пятьдесят процентов студентов, сидящих в зале, смутно знают, кто такой Байрон. А уж, какие стихи он там писал, они представления не имеют. Это не значит, что они тупые, необразованные и глупые. Это значит, что когда им нужно будет познакомиться с Байроном, они прекрасно его освоят. Но, конечно, мы пришли в 54-м году на первый курс ЛГУ, уже практически прочитав весь канон русской классической литературы и, в значительной степени, в переводах европейской классической литературы. И когда нам читали лекции, читали курсы по русской литературе разных периодов и по европейским литературам, то преподаватели говорили, рассказывали нам о чем-то, о материале, который мы, в основном, уже знали.
Здесь же практически, когда студентам предлагается курс, по, скажем, английской литературе второй половины 19-го века или по русской литературе 19-го века, основная работа студентов в этом курсе просто прочитать основные тексты.
- Смотришь ли ты на себя со стороны и как оцениваешь одну из своих "ролей" по жизни - профессор русской литературы в одном из лучших колледжей Америки, Дартмус-колледж?
- Я заканчиваю свою преподавательскую карьеру в конце этого академического года. Я выхожу на пенсию. По ощущениям я мог бы еще поработать... Но дело в том, что я не нахожу в себе большого преподавательского таланта. Я преподавал в Америке тридцать два года. Я думаю, что я делал эту работу честно. Студенты на меня никогда не жаловались. У меня с ними были хорошие отношения, но я не могу сказать, что это была моя страсть, что я очень люблю эту деятельность... Это - работа, хорошая, честная работа... Часто интересная, но, сложись жизнь немножечко иначе, я мог бы работать в какой-то другой области и не жалеть об этом. Работа...
ЕЩЕ ПОЭЗИЯ
Что касается об отношениях между мписанием стихов и этой моей работой... Я никогда в жизни не мог считать писание стихов работой... Меня всегда очень смешило или раздражало, когда вот члены Союза писателей, поэтической секции, в Советском Союзе говорили: "Я поработал... Я сегодня хорошо поработал..." Можно сказать, они не имели представления о том, как пишутся стихи. Потому что, по-настоящему... Ахматова, например, говорила: "Я никогда в жизни - хотела, но не могла заметить, сколько времени у меня уходит на то, чтобы написать стихотворение". Стихи... они происходят, грубо говоря. Как-то сами по себе. То есть, их можно доводить до ума, что-то поправлять в них, но... Я как-то в машине услышал отрывок по радио. Беседу с американским поэтом, не удалось узнать его имени, но он сказал, по-моему, замечательную вещь, что, будучи поэтом, считая себя поэтом по основному занятию, самая большая проблема, что делать с остальными 23-мя с половиной часами в сутки... Так что писание стихов - это не работа никакая. С другой стороны, для стихов годится любой, без исключения, жизненный опыт. Разумеется, что чем повседневная жизнь занята, то и идет в стихи. Если ты преподаешь в американском колледже, то это то же становится материалом для стихов прямо или в какой-то опосредованной форме.
ПОЛИТИКА И СОВРЕМЕННЫЙ МОМЕНТ
-Какие перемены в России последних лет ты считаешь наиболее существенными?
- Я боюсь высказывать прямые суждения о России, потому что в этой области нужно соблюдать такт. Если ты там не живешь, то суди... Не то, что я считаю, что нужно запрещать судить совсем, но суди в сослагательном наклонении... Между прочим, и когда живешь, то особенно резко высказываться не стоит, потому что изнутри то же не все видно и не все понятно. Культурно-политическую ситуацию в такой большой и сложной стране, как Россия, как-то кратко, формульно, однозначно, я думаю, оценить никто не может. Но если попытаться сказать что-то одно и существенное, то я всегда поражаюсь политической прозорливости Бродского. Все-таки его замечательный ум делал его иногда почти пророком. И вот, в эссе "О тирании" он объясняет, как рождается тирания и объясняет это очень просто: массы хотят стабильности, и тогда наверх приходит серый человек, в котором массы видят свое отражение. Так вот появляется тиран, появляется тирания...
- Кажется сейчас, после конфликта с Грузией, антиамериканские настроения в России еще больше усилились.
Сначала - лет десять назад, ведь, был только Задорнов... А сейчас телевидение, кино... Ты же смотришь российские программы...
Как с цепи сорвались... Что заставляет, на твой взгляд, российских политиков и политологов сочинять антиамериканские концепции,
и почему "народ" - я имею в виду, не только "простых", необразованных людей, но и гуманитариев, менеджеров среднего звена,
"работников ксерокса", эти концепции поддерживать, верить в них?
- Ну, что касается распространенного сейчас в России антиамериканизма... Я имею в виду, конечно, не профессиональных шавок,
науськивающих народ на Америку, всяких леонтьевых, пушковых...Несть им числа... А простых людей из разных слоев общества, то,
по-моему, этот самый антиамериканизм... Никакой в нем загадки нет - не бином Ньютона. Самый элементарный случай - комплекс неполноценности.
Тот самый комплекс неполноценности, cправляться с которым нужно из чувства собственного достоинства. Это очень унижает человека,
когда он дает волю таким иррационально-злобным чувствам. Когда он использует всякие пачкающие язык поганые выражения, вроде "америкосы",
"пиндoсы". А умные люди с этим справляются, потому что Америку россиянам или Россию американцам - и вообще всем всех -
нужно не обожать или ненавидеть. Просто подходить разумно, стараться понять.
- Как ты относишься к развивающемуся экономическому кризису. Полагаешь ли ты, что, как говорят пессимисты, "все будут стоять в очереди за супом"?
В экономике я ни хрена не понимаю. Так читал какие-то популярные труды, пытаясь понять о чем говорят экономисты. Но интуитивно я почему-то совершенно не боюсь нынешнего кризиса. Может быть, я в какой-то степени заражен той атмосферой, которую я ощущаю в американском обществе. Потому что, хотя и пресса иной раз выступаeт с апокалиптическими пророчествами, но, в общем, я не чувствую страха. Я очень сильно доверяю этому общественному чувству. Если бы действительно была большая опасность, люди бы больше боялись. Не так они наивны. Это общество исторически пережило немало экономических кризисов, так что опыт у него есть. Если бы это действительно была такая смертельная опасность, все бы так и опасались. Конечно, могут быть еще очень большие трудности. Так легко говорить, когда у меня - в недалеком будущем пенсионера - не Бог весть как богато, но худо-бедно - даже учитывая инфляцию, моя пенсионная будущность обеспечена. А будут люди, скажем, поколение моих детей, которым будет грозить период безработицы и прочие прелести. Но что-то никто из них особенно не паникует и, скорее всего, через год-полтора все как-то укантропупится...
ЕЩЕ И ЕЩЕ ПОЭЗИЯ
- Читаешь ли кого-нибудь из современных российских авторов? Встречаешься ли с кем-нибудь из них?
Современных российских писателей я читаю мало, не потому что я имею что-то против них или как-то против них предубежден. Но, во-первых, на старости лет читаешь ленивее. Получаешь больше удовольствия от медленного чтения. И неудержимо хочется перечитывать что-то прочитанное раньше. Так вот недавно я, лежа в больнице, перечитал два тома Бунина, два тома позднего Толстого... Это не только доставило мне громадное удовольствие, но и морально меня очень поддержало.
Поэтому судить о современной российской прозе и поэзии я не могу. Я знаю это только спонтанно, из моих спонтанных впечатлений большинство хорошие. Вот недавно я прочитал два сборника стихов Сергея Стратановского. Какой замечательный поэт!
- Чем ты сейчас занят?
В основном мне сейчас хочется писать мемуарные заметки. К сожалению, по разным обстоятельствам мне не удается уделять этому столько времени, сколько это требует. Ничего последовательного. Я пишу, что на память взбредет. Hекоторые фрагменты, естественно, слeпляются в какие-то блоки. Некоторые остаются самостоятельно стоящими. Кое-что из этого я опубликовал. Большой кусок прошлым летом в журнале "Звезда" в Петербурге, отдельный кусок о Михаиле Красильникове, как ни странно, на английском в нью-йоркском журнальчике - он появился и на русском в Интернете.
Я не могу сказать, когда я эту работу закончу. Потому что я ее не закончу никогда. Это все фиксация каких-то моментов памяти, а память продолжает работать до конца. Если, конечно, не дай Бог, не возникнут какие-то биологические препятствия...
Источник: интервью прислано Натальей Шарымовой для публикации на сайте (Sent: Wednesday, November 12, 2008 11:23 AM).
Поэт на фоне эпохи. Вышла хронология жизни Иосифа Бродского
Валентина Полухина «Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха»
Профессор Кильского университета, Великобритания Валентина Полухина – автор многих исследований и книг о Бродском, самые известные из которых, наверное, «Большая книга интервью» и двухтомник «Бродский глазами современников».
Новую книгу Валентины Полухиной историк и друг Бродского Яков Гордин называет энциклопедией: «Это совершенно уникальная вещь, такой книги не было, потому что в основе ее лежит максимально полная хронология. Собрать тысячи и тысячи данных обо всех, в том числе и мелких, событиях в жизни Бродского. Вот есть "Летопись жизни и творчества Пушкина", до 1927-го года ее делал один Цявловский, а потом, в течение десятилетий, создавал большой коллектив Пушкинского дома. Конечно, здесь временная дистанция работает на автора этой книги. Но, тем не менее, видно, какая это кропотливая работа. Это события, события, события, затем, в конце каждого года, библиография на разных языках, издания Бродского, и, кроме того, короткое историческое резюме, что происходило в этот год из крупных литературных и политических событий в мире, которые, так или иначе, Бродского задевали: вторжение в Афганистан, крушение советской власти, выход каких-то замечательных художественных произведений». А вот как сама Валентина Полухина говорит о рождении своей книги: «Это хронология, установление точных дат написания его стихотворений. Как вы знаете, очень трудно анализировать стихи, не имея точной даты их написания. Расхождение в датах очень большое. Даже когда речь идет о датах смерти родителей или присуждения американского гражданства. Всюду называется 1980-й год, а он получил его в 1977-м. Я устала отвечать на вопросы молодых исследователей, где, когда, что произошло. Таким образом, я составила хронологию просто для себя, для работы».
Если бы все сводилось к хронологии, эта книга была бы изданием только для специалистов. Но Валентина Полухина показала свои материалы Якову Гордину, и он предложил другую идею – прослоить сухую хронологию воспоминаниями, документами, письмами, большую часть которых сам же и предоставил. Яков Гордин говорит: «Как раз в это время в Музей Ахматовой, в фонд Бродского, поступили совершенно замечательные документы, касающиеся истории семьи. Ведь главные сведения о биографии, о жизни Бродского, мы черпаем, собственно говоря, из его собственных текстов»
Например, совершенно не проясненной оказалась биография деда Бродского. Яков Гордин рассказал ее уточненную версию: «Судя по тому, что говорил сам Бродский, дед был из николаевских солдат, из кантонистов. Чего ни при какой погоде быть не могло, потому институт кантонистов в 1856 году закончился, после смерти Николая I, и если дед был Николаевским солдатом, то отца Иосифа он должен был родить в 100 с лишним лет, что маловероятно. Но есть документы, за которые спасибо огромное родственникам Бродских, которые их сохранили и передали в Музей Ахматовой, и самому Музею Ахматовой, который дал возможность эти документы публиковать. С 1878 года там очень много любопытных бумаг, касающихся судьбы деда, который действительно был унтер-офицером, но, конечно, никаким не кантонистом и не николаевским, а александровским солдатом, Александра II. Он был в юности часовщиком и пошел в армию, очевидно, для того, чтобы получить некоторые права, большие, чем вообще полагалось еврею, живущему в черте оседлости. Он был полтавским мещанином. И после четырех лет службы унтер-офицером в киевском интендантстве, он получил прекрасные характеристики. Тут, в частности, сказано, в одном из документов, что «был поведения отличного и служебные обязанности выполнял с полным усердием». За то, что он «был поведения отличного», он получил право жить, очевидно, в любом городе Российской Империи. Он тут попутешествовал. Есть свидетельство, очень славное, участкового пристава города Твери, где он пишет, что такой-то и такой-то «под судом и следствием не состоял, ни в чем предосудительном замечен не был». В конце концов, он обосновался в Петербурге и открыл часовую мастерскую. Он женился на кронштадтской мещанке. Я не думал, что евреи населяли, отчасти, и Кронштадт. Все-таки это крепость, но, тем не менее, там он нашел он себе невесту, Рахиль, которая, что любопытно, тоже владела часовым мастерством, и когда он умер, то она, уже в советское время, в 1920-е годы, во время НЭПа, была таким кустарем одиночкой. Есть свидетельства ее, что она на дому чинила часы».
Надо заметить, что таких сведений, да еще в такой полноте, никогда не бывало еще в книгах о Бродском. Здесь вообще очень много ранее никогда не публиковавшегося - и документы, и выдержки из писем, не говоря о воспоминаниях, часть из которых была написана специально для этого издания. Впервые с такой полнотой отражены отношения Иосифа Бродского с отцом.
Яков Гордин рассказывает: «С родителями у него были некоторые сложности, поскольку они не очень понимали, почему нужно уйти из школы и вообще жить той жизнью, которой он жил. Потом они очень даже это осознали, но на моих глазах происходили очень жесткие сцены между ним и родителями. При всем при этом, Александр Иванович, конечно, сыграл, и Иосиф об этом писал, очень существенную роль в его воспитании. Он был вообще очень своеобразным человеком, с довольно бурной биографией, прошел три войны - финскую, Отечественную и японскую. Привез Марье Иосифовне кимоно, на столе у Иосифа стояла джонка китайская бронзовая. Он был морским корреспондентом, капитаном третьего ранга, потом вышел в отставку. Иосиф, в юности, любил позировать в его морской фуражке с крабом. Татьяна Никольская, прекрасно знавшая Иосифа и очень дружившая с его родителями, специально для этой книги написала большое эссе именно о родителях».
Валентина Полухина "Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха".
МТС и МДФ представляют фотовыставку Сергея Берменьева «Цой и другие…»
11 ноября 2008 года
ОАО "Мобильные ТелеСистемы", крупнейший оператор сотовой связи в России и странах СНГ, музей «Московский Дом фотографии» сообщают об открытии персональной выставки фотографа Сергея Берменьева «Цой и другие…», в экспозицию которой вошли портретные фотографии знаменитых современников.
Экспозиция выставки мастера художественного портрета Сергея Берменьева составляет порядка 170 работ, моделями для которых выступили известные деятели российской и зарубежной культуры, среди которых Виктор Цой, Аль Пачино, Лучано Паваротти, Шэрон Стоун, Тина Тернер, Мстислав Ростропович и другие. Выставка пройдет в центральном выставочном зале «Манеж» с 12 по 30 ноября.
«На протяжении многих лет МТС уделяет большое значение развитию социальных программ в различных областях: в образовании, медицине, спорте и культуре. Мы рады, что поддерживаемые нами культурные проекты в различных регионах России и в СНГ помогают миллионам людей испытать радость общения с искусством и познакомиться с творчеством выдающихся художников, чьи работы позволяют с новой стороны открыть для себя важные события, яркие эмоции и великих людей современности. Уверен, что выставка Сергея Берменьева станет настоящим подарком для ценителей фотографии, так как его работы раскрывают с новой, неожиданной стороны характер масштабных личностей», — отметил президент ОАО «МТС» Михаил Шамолин.
«Сергей Берменьев входит в мировую плеяду фотографов-портретистов. Уже сам выбор его персонажей демонстрирует всемирные культурные приоритеты в литературе, кино и театре, музыке, политике, социальной жизни. Сергей Берменьев – локатор, улавливающий тончайшие психологические нюансы и умеющий соединить их в одном образе с предельной концентрацией, его интересует внутреннее содержание человеческой личности и момент его проявления на снимке. Даже если мы не знаем имени персонажа портрета Сергея Берменьева, мы понимаем, что перед нами человек значительный и значимый. В его портретной галерее нет случайных людей и случайных снимков. Путешествие по этой галерее дарит нам радость переживания от встречи с человеческим достоинством», — сказала директор музея «Московский Дом фотографии» Ольга Свиблова.
О Сергее Берменьеве Мастер художественного портрета Сергей Берменьев, чье имя стоит в одном ряду с такими мэтрами фотографии, как Херб Ритц, Арнольд Ньюман, Ричард Аведон, в силу своей скромности и закрытости, мало известен широкому российскому зрителю. Он практически не проводит выставок в России, редко появляется на публике, не дает интервью прессе. Главную цель творчества художника можно обозначить как создание документального портрета времени, в котором он живет. Своим творчеством Сергей Берменьев охватил самые широкие слои общества. Ему позировали первые лица государств, великие актеры и режиссеры, генеральный секретарь ООН, лауреаты Нобелевской премии, музыканты, писатели и скульпторы, художники и фотографы — самые знаменитые, самые известные люди на нашей планете: Френсис Форд Коппола и Джек Николсон, Ричард Гир и Мстислав Ростропович, Лайза Минелли и Тина Тернер, Аль Пачино и Роберт Де Ниро, Хулио Иглесиас и Мирей Матье, Дэвид Боуи и Лучано Паваротти, Исаак Стерн и Иосиф Бродский, Лаура Буш, Мерил Стрип и Квентин Тарантино, Эли Визел и Эдвард Радзинский, Евгений Кисин, Майя Плисецкая и Владимир Войнович, Габриель Гарсия Маркес и Олив Стоун, Джульетта Мазина и Федерико Феллини — полный список насчитывает более 250 имен всемирно известных представителей культурной и творческой элиты.
