Спорные страницы
Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, август 2011 г.
Из письма луны М.: Зря ты не советуешься. Зла ведь никто не желает. Назначил сентябрь месяцем индийских лун. Лю предоставила транспорты, пилотов. Утром вышли прогуляться - но все вокруг забито юными индианками с детьми! Сколько их? Никто не знает! Как такое может быть? Было 5 000, подвиг, все помним, все в курсе. Все на первом этаже, несколько Островов, база в Москве. Это знают все, это - азбука нашей жизни. Но вот они приехали заранее на свой праздник - и азбука кончилась. В каком мы теперь классе? Или это уже Университет? Какой курс? Как они почкуются? Боже, сколько их??? Они уже проникли на другие этажи? У них есть документы? Как ты их пахал в Москве? Умеют ли они сживать-расжимать время? У них есть своя разведка? У них есть оружие? Они как-то контролируют свою численность? Или это простая экспансия микробного деления? Что будет тогда с нами всеми? Остров ХХХ ныне превращен в гигантский базар-вокзал-муравейник. Мы все стиснули зубы: это не война, но суровейшее испытание... В чем проблема? Продукты есть. Тепло - не замерзнем. От дождя и утренней росы им нужна крыша. Лю и рядовая С. поработали головой и руками (и, конечно, чем-то еще, чего мы пока не знаем, а рядовая С. своих секретов не выдает) - возникли 50 плоскостей с шатрами и палатками, съездами-лестницами-лифтами и т.п. ЛФ подбросила леталок с шариками и без - шастают в них над морем. Любуются, гарпунят рыбу, поют, смеются. Составили очередность на посещение наших подводных музеев старины - как-то немного все разрядилось. Мы можем дышать! Ц. М.
В преддверии 70-летия Иосифа Бродского OPENSPACE.RU начинает публикацию фрагментов воспоминаний его ближайшего друга
Книга воспоминаний Льва Лосева «Меандр» готовится к выходу в «Новом издательстве». К юбилею Бродского мы выбрали несколько фрагментов из посвященного ему текста «Про Иосифа», открывающего книгу Лосева.
Я старше Иосифа?
Меня не раз спрашивали: «Как вы познакомились с Бродским?» На этот простой вопрос я затрудняюсь ответить. Я не помню момента. Иосиф в моей памяти навелся на резкость из расплывчатой толпы полузнакомых. Помню, что впервые стал слышать о нем от неразлучных тогда Виноградова, Уфлянда, Еремина. Они насмешливо и беззлобно упоминали «В.Р.»
А к Осе отношение было дружелюбно снисходительное. Не то чтобы он действительно кричал своим картавым ртом: «Я великий русский поэт», — но, видимо, его патетическая манера чтения и поведения, космические претензии еще довольно корявых юношеских стихов старшим казались немножко комичными. Но, повторяю, это представление, возникшее у меня в ту пору на краю сознания. Меня особенно юная богема, шаставшая на Девятую линию, в ту пору не интересовала. Это был 61-й год, когда я, по возвращении с Сахалина, был сильно занят поисками пропитания.
Почти наверняка я его встречал, даже еще в университетские годы на каких-то поэтических чтениях, в каких-то компаниях, но не запомнил. Герасимов, с его феноменальной памятью, помнит, что познакомил меня и Нину с Иосифом на Невском возле кинотеатра «Титан» вскоре после нашего возвращения с Сахалина, то есть зимой 1961 года. Не помню, и даже Нина не помнит. Вместо первого знакомства помню три эпизода. Весна или холодный летний день. Почему-то на Дворцовой набережной мы встречаемся с Наташей Шарымовой. Она убеждает меня почитать стихи Бродского, достает из торбы машинописные листки. Мне становится скучно от одного вида чрезмерно длинных, во всю ширину страницы, бледных (вторая или третья копия) машинописных строчек. Я как-то отговариваюсь от чтения. Потом осенью у нас на Можайской собирается компания читать стихи. Это у нас не часто, но бывало. Может быть, вообще только однажды. Кто был? Видимо, Виноградов, Уфлянд, Еремин. Лида Гладкая, с которой мы продолжали дружить по инерции после Сахалина. Москвичи Стас Красовицкий и Валентин Хромов, которые меня очень интересовали. Собственно говоря, по поводу их приезда и собрались. Были и другие, но не помню кто. Рейн? Его миньоны? Сапгир? Или Сапгир приезжал в другой раз?
Почему-то расселись не в нашей «большой» комнате, а вытащили стулья в коммунальную прихожую. Худосочный Красoвицкий, покраснев, пронзительным командирским голосом читает уже знакомые нам страшноватые талантливые стихи: «О рыцарь! Брунгильда жива!» Соседи Рабиновичи время от времени пробираются с застенчивыми улыбками на цыпочках в уборную. Иосиф, с которым мы, стало быть, уже знакомы, читает тоже довольно готическую балладу «Холмы». Я совершенно обалдел от неожиданного счастья. Я слушал и понимал, что слушаю стихи, о которых всегда, сам того не зная, мечтал, чтобы они были написаны. Потом, несколько лет спустя, я прочитал, изумляясь верности сравнения, у Кушнера: «И стало вдруг пусто и звонко, как будто нам отперли зал». Как будто дверь в прежде неведомое, просторное, огромное пространство вдруг открылась. О существовании этих просторов в русской поэзии, в русском языке, в русском сознании мы и не догадывались, обживая уже до нас обжитые углы. И сразу все то, чего я так не любил в стихах, стало не важно. Многословие, случайные, неточные слова, бедные рифмы — не важно, второстепенно. Открылась небывалая перспектива, и дух захватывало оттого, что там еще может произойти.
Когда Иосиф закончил, Гладкая честно сказала: «Ничего не поняла». Я ведь тоже мало чего понял. Кто кого убил? Почему? Что за городок описан? По географии вроде советский, но какой-то несоветский. Дольник, которым написана баллада, напоминал переводы с испанского, и какие-то смутные ассоциации с «Кровавой свадьбой» Лорки возникали сразу.
Вайль пишет, что спросил у Иосифа: «Относились ли вы к кому-нибудь как к старшему?» — и Иосиф сказал, что ко мне. Я этого не понимаю. Помню, удивился, когда в 76-м году Иосиф объяснял мне нечто про американскую жизнь и, как бы извиняясь, вставил: «Ну, на этот-то опыт я старше тебя».
Он младше меня на три года, но жил так интенсивно, что я с самого начала не воспринимал его как младшего, и мне казалось, что он на любой опыт старше меня.
Я изредка узнаю у него свои высказывания, но это ничего не говорит о старшинстве и авторитете. (Я имею в виду не редакторские замечания, которые он иногда учитывал, а то, что, кажется, осталось у него в подпочве памяти из наших просто разговоров и потом проросло.)
В очень содержательном интервью 81-го года (Анни Эппельбуэн) он в рассуждении о Пушкине повторяет мою незамысловатую метафору: Пушкин — линза, в которую вошло прошлое и вышло будущее. Я тогда начинал преподавать русскую литературу XIX века. Обзорный курс начинался с Пушкина, и я беспокоился, что у студентов так и останется на всю жизнь представление о том, что наша литература началась с Пушкина. Я им сказал, что до Пушкина было примерно столько же, сколько после Пушкина, и про линзу — что Пушкин был не лучше своих предшественников и последователей, а оказался той ослепительной точкой, в которой сфокусировалось прошлое и будущее. Иосиф, конечно, сказал это лаконичнее, эффектнее.
В комментариях к антологии Алана Майерса Иосиф пишет о Фете, что его стихи напоминают классическую японскую лирику. Это, наверное, тоже из моих рассуждений в классе, которые я ему пересказывал. Я предлагал студентам такой эксперимент: прочитать в английском переводе строфу стихотворения Фета или Алексея Толстого как самостоятельный текст и спрашивал, что это им напоминает:
Not a patch of blue in the sky.
The steppe is all flat, all white,
Only a raven waves its wings heavily to meet the storm *.
Или:
The last of snow is already melting in the field.
The earth is steaming warmly.
The blue iris blossoms and the cranes call each other **.
Студенты узнавали: японские хайку.
___________________
* На небе ни клочка лазури, / В степи все плоско, все бело, / И только ворон против бури / Крылами машет тяжело.
** Вот уж снег последний в поле тает, / Теплый пар восходит от земли, / И кувшинчик синий расцветает, / И зовут друг друга журавли.
Ссылки
Источник: http://www.openspace.ru/literature/projects/162/details/17444/
Иосиф Бродский
x x x
М.Б.
Я обнял эти плечи и взглянул
на то, что оказалось за спиною,
и увидал, что выдвинутый стул
сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
невыгодный для мебели истертой,
и потому диван в углу сверкал
коричневою кожей, словно желтой.
Стол пустовал. Поблескивал паркет.
Темнела печка. В раме запыленной
застыл пейзаж. И лишь один буфет
казался мне тогда одушевленным.
Но мотылек по комнате кружил,
и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
И если призрак здесь когда-то жил,
то он покинул этот дом. Покинул.
2 февраля 1962
Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, август 2011 г.
Биография Бродского, часть 1
Биография Бродского, часть 2
ООО "Интерсоциоинформ"
