Спорные страницы
Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, март 2010 г.
Иосиф Бродский
Петр Вайль. Поэты с имперских окраин
(Беседа с И. Бродским о Дереке Уолкоте)
Когда лауреатом Нобелевской премии по литературе 1992 года стал Дерек
Уолкот, во всех газетных сообщениях цитировался Иосиф Бродский: "Это лучший
из пишущих по-английски поэтов". Дело не только в том, что один нобелевский
лауреат похвалил другого, но и в близости этих имен и этих литературных
фигур: в том, что Бродский произнес свои слова десятью годами раньше, что
написал о нем эссе в книге "Меньше единицы", что они друзья, что, наконец,
поэтические судьбы их схожи.
Оба - осколки империй.
Иосиф Бродский - уроженец Ленинграда, житель Нью-Йорка, эмигрант из
СССР, гражданин США, русский поэт, американский поэт-лауреат, англоязычный
эссеист.
Дерек Уолкот - уроженец Сент-Люсии, британской колонии из архипелага
Малых Антильских островов в Карибском море, проведший молодость на
Тринидаде, живущий в США профессор Бостонского университета.
Как только его остров получил независимость, Уолкот одним из первых
сменил подданство Британской империи, в которой не заходило солнце, на
гражданство Сент-Люсии, имеющей двадцать пять миль в длину.
Поразительно, но этот островок величиной с булавочный укол на глобусе,
со ста пятьюдесятью тысячами жителей, произвел на свет уже второго
нобелевского лауреата, став абсолютным чемпионом мира по числу шведских
премий на душу населения. Первым был экономист Артур Льюис, и если учесть,
что благополучие Сент-Люсии зиждется на одной-единственной статье дохода -
банановом экспорте, - премия по экономике выглядит иронически. Зато
поэтичность Карибских островов никогда не подвергалась сомнению. "Чудесной
реальностью" называл эти места Алехо Карпентьер, "сюрреалистическими" -
Андре Бретон (может, это отчасти объясняет премию Льюиса?). Другом молодости
Уолкота был В. С. Найпол - один из самых блестящих англоязычных прозаиков и
эссеистов нашего времени, родившийся на Тринидаде в семье выходцев из Индии.
В жилах самого Дерека Уолкота смешались британская, голландская и
негритянская кровь, обе его бабки вышли из семей рабов, его первым языком
был креольский диалект, английский же, в котором он достиг виртуозности,
Уолкот учил в юности как иностранный. Как не добавить тут, что русский еврей
Бродский удивляет многих американцев и англичан глубиной понимания
английского поэтического языка.
Итак, когда Нобелевскую премию по литературе получил Дерек Уолкот,
самым логичным представлялось поговорить о нем с Иосифом Бродским,
удостоенным нобелевской награды пятью годами раньше.
- У вас неплохой обычай - вместо того, чтобы дружить с"нобелями", вы
заводите друзей, которые"нобелями" становятся.
- Я действительно страшно рад. Рад, что это именно Дерек.
- Как вы познакомились?
- Это год 76-й или 77-й. Был такой американский поэт, замечательный -
Роберт Лоуэлл. Мы с ним, можно сказать, дружили. В один прекрасный день мы
сидели и предавались рассуждениям - кто чего стоит в поэзии по-английски. И
он мне вдруг показал стихи Дерека Уолкота, это было длинное стихотворение
"Star-Appled Kingdom", что-то вроде "Звездно-яблочного царства", такой вот
идиотский перевод. На меня это произвело довольно сильное впечатление. А с
другой стороны, я подумал: ну замечательное стихотворение, но ведь
замечательные стихи пишут все.
Через некоторое время Лоуэлл умер, и на похоронах его мы с Дереком
впервые встретились. И оказалось, что у нас один и тот же издатель - Роджер
Страус (нью-йоркское издательство "Фаррар, Страус энд Жиру". - П. В.). Если
теперь прибавить Дерека, он выпускал книги двадцати нобелевских лауреатов.
Так вот, в издательстве я взял сочинения Уолкота и тут понял, что то
стихотворение не было, как говорят, отдельной творческой удачей, не было
исключением. Особенно сильно мне понравилось длинное, в книгу длиной,
автобиографическое сочинение в стихах - "Another Life", "Иная жизнь".
Вы знаете, во всякой литературе существуют, особенно на определенном
этапе, такие основополагающие (на какой-то период) произведения. У нас это
"Возмездие" Блока, или потом "Лейтенант Шмидт" Пастернака, или там еще
что-нибудь. То, что создает в поэзии как бы новую погоду. Вот "Иная жизнь"
- такая новая территория. Не говоря о том, что территория, описываемая в
этих стихах, буквально другая - и психологически, и географически. И методы
описания несколько специфические.
Потом, году в 78-м или 79-м, мы оба, Уолкот и я, оказались членами жюри
журнала "Международная литература сегодня", который издается в Оклахоме и
раз в два года вручает премию, ее получали Эудженио Монтале, Элизабет Бишоп
и другие. Там тринадцать человек членов жюри, и каждый предлагает своего
кандидата. Я предложил Милоша, а Уолкот - Найпола, это его почти земляк.
Между прочим, слухи до меня доносят, что и в Стокгольме они шли голова в
голову. Выиграл Уолкот, а они довольно большие друзья.
- В Карибский район Нобелевская премия теперь попадет не скоро, а
Найпол хоть и моложе Уолкота на два года, но и ему шестьдесят.
- Но это в скобках. А в Оклахоме в финале - там такой олимпийский
принцип, навылет, - оказались Милош и Найпол, и в результате выиграл Милош.
Я понял, что Уолкот уступил своего кандидата моему, и спросил его, почему?
Он говорит - и это показывает, что есть Уолкот как поэт, - он говорит,
видишь ли, я уступил совсем не по той причине, какую можно представить. Дело
не в опыте Восточной Европы, нацизме, Катастрофе и так далее. То, что
происходило и происходит по сей день у нас в архипелаге, ничуть не уступает
катастрофе поляков или евреев, в нравственном отношении особенно. Критерии,
говорит Уолкот, совсем другие: мне нравится, когда за тем, что я читаю -
будь то поэзия или проза, - я слышу некий гул. Гул сфер, если угодно. Так
вот, у Найпола я этого не чувствую, а у Милоша - да. И с тех пор - не с
этой фразы, а с Оклахомы вообще - мы очень сильно подружились.
- Вы именно такое слово употребляете? "Друг" ведь куда сильнее, чем
"friend".
- Вы знаете, это человек поразительного тепла. То есть от него исходит
эманация. Причем это не какие-нибудь кашпировские дела, просто в самом деле
- тепловая волна, да? Когда я с ним, я всегда в этом поле. Действительно,
как будто он перегрет на солнышке, - учитывая то, откуда он взялся.
- Я однажды был в компании, где находился Уолкот, и хорошо помню, что
вокруг него все время стоял хохот.
- Это правда. Он человек с фантастическим чувством юмора. Причем он
ужасно живой, ему все время что-то приходит в голову. И вообще, чтобы он
лежал, тьфу-тьфу, болел, скучал, гнил - этого я не помню. За последние
двадцать лет это самый близкий мне человек среди англоязычных. Мы с ним были
в самых разнообразных обстоятельствах в этом, да и в том полушарии.
- Во всех сопутствующих присуждению Нобелевской премии статьях
цитируются ваши слова: "лучший поэт английского языка"...
- Я действительно так считаю. А меня цитировать им приходится потому,
что я о нем писал, и много. Не то чтобы я этим горжусь... Хотя нет, горжусь,
что это я? Горжусь и могу даже этим хвастать.
- В книге "Меньше единицы" в статье об Уолкоте"The Sound of the Tide"
("Шум прибоя") вы пишете, что Уолкот - вне школ. А в чем его, как вы
выразились, "основополагающее" значение? О каких "новых территориях" идет
речь?
- В этой статейке я перефразирую Мандельштама: "Вот уже четверть века,
как я <...> наплываю на русскую поэзию". Уолкот вот так наплывает на
английскую поэзию и теперь наплыл полностью. Чем он замечателен? Это
классицистическая манера, которая не является альтернативой модернизму, а
абсорбирует модернизм. Уолкот пишет размером, чрезвычайно разнообразен в
рифме. Я думаю, что человека, который по-английски рифмует лучше, чем
Уолкот, - нет. Далее: он очень красочен. Цвет ведь, на самом деле, - это
духовная информация. Если говорить о животных, то мимикрия - это больше,
чем приспособление, да? Что-то это означает. За всем этим стоит довольно
длинная история - ну хотя бы эволюция, а это немало, между прочим,
побольше, чем история. Дерек - поэт адамический. То есть он, в конце
концов, пришел из того мира, где не все осмыслено и не все поименовано. Этот
мир не так уж давно и заселен. Не очень освоен западным человеком. Белыми.
Там большинство пользуется еще понятиями, которые, в известной степени, еще
не полностью опосредованы опытом и сознанием.
- Что-то подобное мы наблюдаем в феномене латиноамериканского романа,
где к мифу ближе, чем в рафинированной Европе или Северной Америке.
- Дерек по расе - негр. У него там, правда, много намешано. Но когда
вы рождаетесь подданным Британской империи и цветным, то оказываетесь в
довольно диковинном положении. Если поприще ваше - культура, то выбор очень
ограничен. Либо погрузиться в ностальгию по каким-то несуществующим корням,
потому что традиции нет никакой, за исключением устной. Либо - отправиться
в поисках приюта в культуру хозяев. Первое удобно, потому что там нет
ничего, никакой терминологии, исключительно сантименты.
- И потом, ты там первый. Я в молодости жалел, что не родился
представителем какого-нибудь крохотного северного народца: к тридцати годам
можно иметь собрание сочинений и все вытекающие последствия.
- Во всяком случае, поддержку находишь себе моментально. Аудиторию и
так далее. И думать особенно не надо, надо, главное, - чувствовать.
- Во втором вами описанном случае конкуренция совсем иная, конечно.
- Все сложнее. Вы попадаете в историю культуры, которую надо
осваивать, с которой - бороться и так далее. Огромный мир, где
сформулировано довольно много. Это может раздавить. Не говоря о том, что от
твоих земляков постоянно идут упреки, что продался, как говорят,
большевикам.
- В данном случае - Большим Белым Людям.
- Большим Белым Людям, да. Большой культуре. Но такова сила и
интенсивность таланта Уолкота, как и Найпола, что они, придя ниоткуда, не
просто и не только освоили английскую культуру. Желание их найти себе место
и найти миропорядок было таково, что они вместо того, чтобы обрести приют в
английской культуре, пробурили ее насквозь и вышли с другой стороны еще
большими чужаками, чем вошли.
- Они не нивелировались в мощной традиции, а только закалились и еще
усилили свою специфику. То есть раньше эта специфика была даровой, просто по
происхождению - карибские влияния, африканские, индийские, - а потом стала
настоящей индивидуальностью. Но коль скоро Уолкот и Найпол пишут
по-английски, это на благо все тем же Большим Белым Людям.
- Люди эти уже не те. И мир не тот. Благодаря таким, как Уолкот и
Найпол, между прочим. А Дерек ведь получил классическое английское
образование. Классическое английское колониальное образование.
- Кстати, эта Сент-Люсия - удивительное место. Там доход на душу
населения в десять раз меньше, чем в Штатах, а грамотность - девяносто
процентов, на высшем мировом уровне.
- Дерек учился в университете Вест-Индии, потом околачивался в Англии,
путей разных было много. Но зоной его, его сферой стала поэзия.
- Занятие принципиально индивидуальное. Но ведь Уолкот - еще и
драматург.
- Он занялся сочинением стихотворных драм, потому что: а) его
интересовал театр и б) для того, чтобы дать массе талантливых людей, своих
земляков, работу. В его пьесах много музыки, калипсо, чего хотите.
Темперамент такой. Притом что страсти - вполне шекспировские.
- Мне кажется, Дерек Уолкот - полномочный представитель некой
характерной для нашего времени плеяды. Прежде всего, он сам как нельзя лучше
отвечает вашим строчкам: "Если выпало в империи родиться, лучше жить в
глухой провинции у моря". Вот Уолкот, вот Найпол - с Карибских островов.
Годом раньше Нобелевскую премию получила Надин Гордимер из Южной Африки. Там
же, в ЮАР, есть Котци, которого вы сами не раз называли одним из лучших
англоязычных прозаиков. Есть Салман Рушди. В Стокгольме, говорят,
обсуждается кандидатура ирландского поэта Шеймуса Хини. Все это цвет прозы и
поэзии на английском языке, и все это - не англичане, не американцы, все
аутсайдеры. Что происходит?
- Происходит то, о чем сказал еще Йейтс: "Центр больше не держит". И
он действительно больше не держит.
- Империя хороша руинами?
- Не столько руинами, сколько окраинами. А окраина замечательна тем,
что она, может быть, конец империи, но - начало мира. Остального мира.
И вот на окраине империи, где-то на острове в Карибском море появляется
человек, который начинает читать Шекспира. Шекспира и все остальное. Он не
видит легионов, но он видит волны и пальмы, и кокосовые орехи на берегу, как
шлемы погибшего десанта.
- Уолкот пишет же: "Море - наша история". И в другом месте: "Мой
народ возникал как море, без названья, без горизонтов". А у вас, между
прочим, в северо-западном углу другой империи, тоже было море, тоже имеющее
первостепенное значение, если судить по этим стихам:
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос...
Если окраина империи, центр которой "не держит", империи, которая
распадается, как наша, или уже распалась, как Британская, если все это столь
плодотворно, то не стоит ли ждать сюрпризов от российских окраин?
- Надо надеяться, нечто аналогичное произойдет. Хотя у нас все эти
окраины не отделены друг от друга географически, представляют собой некое
континентальное целое. Поэтому такого ощущения отрыва от центра нет. А это
очень важное, по-моему, ощущение. И людям, говорящим по-английски, есть
смысл поблагодарить географию за то, что есть вот эти острова. Но тем не
менее и в случае с Россией может что-то сходное произойти, исключать этого
не следует.
- Мне кажется, молодость той культуры, которую - вместе с
традиционной - несет человек имперской окраины, связана и с объяснимой
смелостью, если не сказать - дерзостью. Вот, например, Уолкот отважился на
эпос: его 325-страничный "Омерос" - переложение "Илиады" и "Одиссеи" на
карибский лад. Эпос в наше время - не анахронизм ли?
- Не знаю. Для писателя - нет. Для читателя - нет.
- Почему же современного эпоса не существует или почти нет?
- А потому, что у всех кишка тонка. Потому что мы все более и более
тяготеем к малым формам: все это естественно. Ну нет времени у людей - у
писателя, у читателя. И конечно, в попытке эпоса есть момент нахальства. Но
"Омерос" - это замечательные стихи, местами фантастические. Но настоящий
эпос Уолкота - это "Иная жизнь".
- И традиционно: насколько Дерек Уолкот знаком с русской литературой?
- Он знает прекрасно, в английских переводах, Пастернака и
Мандельштама - и очень от них внутренне зависим. До известной степени,
где-то между ними он сам и находится как поэт. Уолкот - поэт фактуры,
детали, и это его сближает с Пастернаком. А с другой стороны, - отчаянный
тенор Мандельштама... Я помню, в той же Оклахоме мы сидели, болтали и
выпивали. Дело в том, что там всем членам жюри давали по бутылке виски
"Баллантайн" в день, а Дерек тогда уже не пил и отдавал это мне. И я его
развлекал тем, что переводил по памяти, строчка за строчкой, разные
стихотворения Мандельштама. И помню, какое сильное впечатление на него
произвела строчка "И над лимонной Невою, под хруст сторублевый/ Мне никогда,
никогда не плясала цыганка". Дерек был просто вне себя от восторга. И потом
он сочинил стихи, посвященные моей милости, где он эту строчку обыгрывает.
Еще он мне не раз помогал, переводя вместе со мной мои стишки.
- Я думаю, Уолкота в мандельштамовских и в ваших стихах, помимо
прочего, привлекает классицистичность. Не зря он сам так тяготеет к
античности и так ему нравится сопоставлять свой архипелаг с греческим.
- Совершенно верно, у него эта тенденция чрезвычайно сильная - думать
о своем архипелаге, Вест-Индском, как о Греции. Он переворачивает каждую
страницу, как волну, - назад.
<1992>
Источник: http://lib.ru/BRODSKIJ/brod_interviews_ru.txt
Компьютерная графика - А.Н.Кривомазов, март 2010 г.
| Биография Бродского, часть 1 | Биография Бродского, часть 2 |
| ООО "Интерсоциоинформ" |
|
