Иосиф Бродский. Компьютерная графика А.Н.Кривомазова

Андрей Битов:
«Путешествие к другу детства» — P.S. Человек из параллельного мира

С детства я бредил путешествиями. Над кроватью висела карта мира — два обозримых, но непостижимых круга — восточное и западное полушария. Меня манила Монголия. Пржевальский был моим кумиром. Но здесь меня ждало разочарование: весь мир был уже открыт еще в прошлом, ХIХ веке. В Горный институт я поступил, потому что любил горы. Но и их я забросил, потому что — не Эверест. Там я и встретил снова своего антипода. Он полез не вверх, а вглубь: как залез в вулкан, так из него и не вылез.

Мне гораздо легче относиться к нему с восхищением, чем всерьез. Хотя бы потому, что я знаю этого 75-летнего мальчика с 1946 года. Наш лагерь оказался через десятилетия выдающимся. В нем проходили пионерскую службу будущие прославленный герой-полярник и депутат Артур Чилингаров, увенчанный поэт и мэтр Евгений Рейн, выдающийся физик-теоретик Александр Штейнберг, а один выдающийся бандит даже был расстрелян. Все мы теперь выглядим и чувствуем себя, как говорят, «по паспорту». И только Генрих ни в чем не изменился. Неизменность такого рода настолько же граничит с ограниченностью, как и с феноменальностью. Эталон, как в городе Севре близ Парижа. Или как в анекдоте: один еврей увидел бегемота и сказал: «Не может быть!». Думаю, что отношение Генриха ко мне аналогично, то есть взаимно. Параллельность наша бесконечна, как у Лобачевского. Сколько бы я ни менялся, он себе не изменял.

В 1963 году я слетал к нему на Камчатку, чтобы в этом убедиться, и убедился. Об этом и написана повесть «Путешествие к другу детства», сюжетной линией которой является перечисление «Двенадцати подвигов Генриха», начиная с детства, как у Геракла. Я опустил в повести многое ради того, чтобы ее напечатали: и то, как к нам с Глебом Горбовским был приставлен стукач, и то, что поводом для этого было убийство Джона Кеннеди, и то, как по звонку жены секретаря обкома была прервана телепередача «Наши гости», и то, как ее муж выселил нас из Петропавловска в 24 часа. Несмотря на всю эту автоцензуру, повесть вызвала подозрения у редакторов, и «для проходимости» я добавил подзаголовок, как бы уточняющий жанр «Наша биография», и главку «Рассуждение о подвиге и поступке», про себя имея в виду, что биография «нашей» не бывает по определению, а поступок — категория более высокая, чем подвиг. В результате повесть «прошла»; мое рассуждение о поступке, которого я стеснялся как конформизма, было подвергнуто суровой критике; яд же моей иронии в подзаголовке никого не уязвил, более того, через год я с удивлением обнаружил, что торжествующий телецикл, посвященный юбилею советской власти, так и назван «Наша биография».

Может, поэтому повесть неоднократно переиздавалась, и вовсе не потому этот текст не устарел, что хорошо написан, а потому, что ни в чем не устарел прообраз ее героя. Бесконечно возрос лишь список его подвигов. По-прежнему каждый из них неправдоподобен и каждый может быть подтвержден документально.

«Выставка-проверка документов», по выражению Юза Алешковского. Тут будет и справка о включении в отряд космонавтов для полета на Луну; и справка о понижении в должности из директоров в кочегары; и права на вождение вертолета и главный орден государства Никарагуа; и удостоверение академика и удостоверение генерала МЧС; и автограф-посвящение Иосифа Бродского; и свидетельство о рождении еще одного сына. Генрих был представлен и на Героя России и не получил звание лишь из-за чиновничьей придирки: по уставу он должен был иметь до этого хотя бы одну, хотя бы какую государственную награду — так у него ни одной не было. У нас до сих пор мало быть героем, чтобы стать еще и Героем... Остается лишь Книга рекордов Гиннесса: в ней есть результат Генриха, полученный в кратере действующего вулкана.

Есть что-то общее между танком, носорогом и гением: атака. Генрих никогда не отступит. Вот и сейчас я изо всех сил стараюсь ему позавидовать, а — не получается. Потому что он опять на своем месте, с которого не сойдет уже никогда. Но пройдет всюду. Каким-то образом.

Он проникает в любую приемную: мэра, министра, олигарха, губернатора. Причем без видимых или сомнительных ухищрений — главное, его несомненная уверенность, что его не могут не принять. Убедительно лишь отсутствие какой бы то ни было нервозности. Поэтому меня уже не удивляет появление его среди ночи у меня в больничной палате. Как он проник на охраняемую территорию, куда машины и днем не пускают? как проехал вплоть до моего корпуса? как его пропустил спящий охранник и дежурная медсестра? Удивляет меня лишь то, что он поручил охраннику присмотреть за машиной. И вот он везет меня по Третьему кольцу, прихватив за собой младшего своего отпрыска. Генрих ни секунды не сомневается, что знает, куда едет. Но едем мы как-то немножко долго. «Папа, а тебе не кажется, что мы проезжаем мимо нашего дома уже в третий раз?» — резонно спрашивает его сынок. Но главное, что мы доезжаем, и без аварий.

Поэтому я призываю всех чиновников и олигархов, замминистров и министров, премьеров и президентов проявить своевременно милость и сдаться на милость (все равно придется: прочитайте хотя бы мою повестушку) перед двумя его последними подвигами-проектами:

1. Промышленная добыча рения из вулканического газа (что выгодно и стратегически необходимо нашей оборонке и астронавтике); у академика Г.С. Штейнберга для этого уже готовы и вулкан, и лицензия, и технология, и патенты.

2. А также постройка действующего гейзера в Москве (уже выделен для этого островок за подписью мэра и прочих).

Я говорю Генриху: не проще ли построить такой гейзер прямо на территории Кремля? И он ничуть не удивляется. «Надо подумать», — ни тени сомнения, что и это возможно. Так что лучше сдаться. Расслабиться и получить удовольствие. «Удалиться под сень струй». Иначе забьет у вас однажды фонтан прямо из Лобного места. Генрих Ш. заслужил этот прижизненный памятник себе.

Артур Чилингаров:

— Трудные послевоенные годы свели меня с Генрихом Семеновичем в Ленинграде. Голодное детство, разруха, родители на работе, но уже тогда у него проявилась необычайная тяга к знаниям, которая сочеталась с хорошими спортивными способностями. Крепкий, всегда подтянутый юноша, он в 1954 году поступил в Ленинградский горный институт, который успешно окончил в 1959-м. И сразу же уехал далеко на Восток, в Хабаровское геологическое управление, где получил направление в Камчатскую геофизическую обсерваторию Сибирского отделения академии наук. И здесь, на крайнем востоке нашей страны, прошла вся его жизнь. Вулканы, кратеры, прогнозы извержений и землетрясений — вот круг занятий Генриха Семеновича на долгие годы.

Здесь он открыл новый минерал — рений, образующий значительные скопления, позволяющие проводить промышленную разработку, здесь он разработал методику получения редкоземельного концентрата за счет выделения рения и других металлов из вулканического газа. Здесь он подготавливал ежемесячные прогнозы ожидаемой вулканической активности, которые, как правило, оправдывались, и здесь же в 1999 году за три дня до начала извержения дал точный прогноз начала вулканической активности.

Он много сделал для нашей космической программы. В том числе занимался испытанием свойств вулканических пород для системы мягкой посадки на Луне, изучением лунных кратеров и испытанием специальных приборов и аппаратуры, предназначенных для работы на Луне.

Свое 75-летие Генрих Семенович встречает полным сил, энергии, новых творческих замыслов и планов.

Желаю ему крепкого здоровья, долгих лет жизни, новых успехов в науке и благополучия.

Евгений Рейн:

— ...И вот мы снова сидим с ним в саду небольшого грузинского ресторанчика возле Песчаной площади. Сейчас мы выпьем по рюмке и поговорим. Неужели мы еще не наговорились? Ведь мы знакомы — страшно подумать — с 1945 года, ни много ни мало 65 лет.

Удивительно, что за это время в моих глазах он совершенно не постарел. Лицо — словно высечено из твердого камня: небольшой шрам на левом виске и над губой, темная челка, падающая на правый висок. Его зовут Генрих Семенович Штейнберг. По специальности он геофизик, геолог, а точнее — специалист по вулканам. Вулканолог.

Многие годы жизни он провел на Камчатке и еще где-то на тихоокеанских островах, и еще дальше — в Латинской Америке. Везде, где дымят и извергаются эти таинственные горы. Работал на многих извержениях, в одиночку спускался в кратеры действующих вулканов. На Курилах нашел первый минерал рения — самого редкого металла, открыл и разведал единственное в мире месторождение этого дорогого металла; изучал гейзеры, испытывал луноход и готовился в космонавты. Много лет составлял прогнозы вулканической активности по Курилам и ни разу не ошибся. А в 1999-м, за неделю до извержения на о. Итуруп, предупредил об этом губернатора, мэра, службы МЧС, указав подтвердившуюся дату его начала. Он умеет всё: водит машину и трактор, самолет и маломерное судно, работал электриком и токарем, радиооператором и спасателем; его дипломы, свидетельства, удостоверения — это библиотека. А еще Генрих — доктор наук, член академии, ученых советов, редактор международного журнала, герой многих очерков, книг, фильмов.

А ведь когда-то мы были пионерами одного и того же пионерского лагеря под Ленинградом. Это был совсем небольшой пионерлагерь Союза архитекторов. И вот там-то, в одном пионерском отряде оказались Генрих Штейнберг, Андрей Битов (да-да, тот самый), Артур Чилингаров — тоже тот самый, замечательный кинорежиссер Костя Артюхов и я. В гости к нам с ближайшей дачи постоянно прибегал Сережа Юрский.

Лагерь находился в финском местечке Терийоки на берегу Финского залива. Его окружала бетонная дамба, которая и поныне находится на том же месте. И если хорошенько приглядеться к ее серой поверхности, то можно увидеть глубоко выбитые инициалы Г.Ш. — это память, которую оставил Генрих.

И вот мы сидим с Генрихом под опадающими кленами, и вдруг меня посещает необычайное чувство легкости — я не должен ничего доказывать, ни о чем не должен напоминать. Генрих и так знает мою жизнь едва ли не лучше, чем я сам. Впрочем, так же и я знаю его жизнь. Он тот единственный пожизненный друг, которого мне послала судьба. За его плечами давний Ленинград, дружба с Иосифом Бродским, Андреем Битовым, Глебом Горбовским, да и многое, многое другое.

Когда я думаю о немногих удачах, случившихся со мной, первым делом я вспоминаю эту дружбу.

Это, Генрих, моя благодарная память о нашей дружбе. С любовью, твой Евгений.

Генриху Штейнбергу

Ты да я отплывали из Владивостока
на пятипалубной трофейной громаде,
вот тогда и «раскинулось море широко»,
рыбьим жиром отсвечивая на закате.
Мы увидели новую землю и бухту
и дымок над заснеженною Авачей,
и фортуна тебя опознала, будто
надлежит ей бдительной быть и зрячей.
Попечитель гейзеров, хозяин вулканов
и голкипер юношеской команды,
кругосветный пловец в запредельных странах,
расскажи, как просторы твои громадны.
Как ныряют котики на Курилах,
вертолеты взлетают к небесной лаве,
как ракеты демонов огнекрылых
поджигают сопке ее возглавье.
Вот сидим на кухне и вспоминаем
побережье, где Финский залив прогнулся,
вышло — в Тихий он западает краем;
ты остался, а я зачем-то вернулся.
Нам четвертую четверть гремят куранты,
объясняя то, что было в начале,
да морской песок оседает у дамбы,
засыпая общие инициалы.

Михаил Козаков:

— Генрих — фигура выдающаяся, уникальная, принадлежащая и нашему, и не только нашему поколению. Я его знаю много-много-много лет и не перестаю удивляться его талантам. О нем снимают фильмы, пишут статьи. Он такой внезапный человек, вот что в нем удивительно. Вулканолог, ученый, смельчак невиданный. Каким испытаниям он только не подвергал себя: он рисковал жизнью, летал на самолетах, спускался в вулкан.

Не случайно с ним дружил Бродский. У Бродского нюх на таких людей.

Генрих — человек, знающий и любящий литературу, поэзию, театр. Играешь, бывало, спектакль, Генрих говорит: «Я хочу прийти». И он приходил, и не только в молодые годы. Для меня это удивительно. Даже коллеги по цеху не всегда ходят друг к другу на спектакли.

После спектакля можно было с ним сесть и поговорить, он очень интересный собеседник. Он и про свою науку так интересно рассказывает, что даже такой, ничего не понимающий в вулканологии человек, как я, заслушивался. Генрих несгибаемый человек. Ему ведь все непросто дается. Он настоящий несгибаемый мужик. Я желаю ему долголетия, здоровья и, как это ни парадоксально звучит, — новых успехов. Потому что он на них способен.

Александр Городницкий:

Великому вулканологу Генриху Штейнбергу с честной завистью к его киплинговской жизни, с неизменной дружбой и преданностью

— Генрих с самого начала взял курс на то, чтоб стать простым советским суперменом: играл в футбол в классе «А», закончил два факультета и уехал к вулканам, на Камчатку… Он всегда выбирал не только науку, но и образ жизни, и, оглядываясь назад, вспоминаю об этом с острой ностальгией как о неповторимом времени тех 60-х, в котором мы, словно ракушки, трилобиты в кембрийских глинах, навсегда останемся, определив ту эпоху.

Генрих настоящий мужчина во всех своих проявлениях. И в научной работе, которую всегда доводит до конца, и в своих экспедициях, и в своих неудачах. Даже в проигрышном положении он всегда верит в победу и рано или поздно ее добивается. «…Люблю тебя я до поворота…» — когда пою эту песню вспоминаю о Генрихе, потому что поворотов, каждый из которых грозит гибелью, в судьбе у него было много… И любовь была иногда — до поворота.

Сергей Юрсикй:

— Генрих всегда только что приехал и всегда скоро собирается уезжать. Он как привидение — и здесь и не здесь. Обитает на таком Дальнем Востоке, что дальше уже некуда. Я был однажды в его доме, там, в Южно-Сахалинске. И тоже было ощущение, что он вошел сюда, в свой дом, погостить, повидаться, а на самом деле он обитает еще дальше. В вулканах, где не ступала нога.

Это доброе привидение стало самым центром замечательного поколения, которое называют шестидесятниками. Он к своему серьезному юбилею сумел сохранить качества, которые с возрастом положено терять: энтузиазм, энергию любопытства к жизни, любовь к стихам, умение дружить. Я поздравляю моего друга с тем, что, будучи нашим ровесником, он умудрился быть моложе нас лет на 50. Генрих, здравствовать тебе и с праздником!

Комментарий Штейнберга на полях Рейна

В 1957-м за статью о французской живописи (об импрессионистах) в институтской стенгазете «Культура» студента 4-го курса Евг. Рейна исключили из института. Обычно за этим автоматически следовала повестка из военкомата и армия на срок от 3 до 5 (в зависимости от рода войск). На работу «лиц призывного возраста» без отметки из военкомата не принимали… Выручил я Женю, устроив его рабочим в геологическую партию на Камчатку: временных рабочих принимали без отметки военкомата… Три категории транспорта до Камчатки: рабочие — до Владивостока поездом (10 суток), Владивосток — Петропавловск пароходом (5 суток), ожидание парохода — до двух недель. Инженерно-технический состав: до Владивостока самолетом (Ил-14, скорость ~300 км/час) + 10 посадок = 1,5—2 дня лёта (если по трассе погода) и «командный состав»: Ленинград — Петропавловск самолетом (+13 посадок), до трех суток полета. Каждая посадка — это полтора-два часа. Одним словом, рабочие в пути — месяц, ИТР — две недели, начальство 3-5 дней, меньше недели.

Во Владивостоке, на перевалбазе, нашел Женю и дальше, на пароходе — вместе. Ну, а на Камчатке дороги разошлись: его партия работала на западном побережье, моя в Срединном хребте, в центральной высокогорной части Камчатки.

А к осени весенняя идеологическая кампания закончилась, и Женю, отработавшего почти пять месяцев рабочим и вернувшегося в Ленинград с положительной характеристикой, в институте восстановили… Правда, в другом институте, но это уже значения не имело, учиться оставалось год.