Коллекция фотографий Иосифа Бродского

Зимняя кампания 1991 года

Стихотворение И.Бродского «На независимость Украины» – жестокий и довольно неожиданный выпад великого поэта. Оно было прочитано автором 28 февраля 1994 года на вечере в американском Квинси-Колледже, а затем, как в самиздатские времена, некоторое время ходило по миру в неточных списках.
Позднее появился вариант, верифицированный самим Бродским. Существует гипотеза, что стихотворение было написано раньше, еще в 1991 году. У меня она вызывает кое-какие филологические сомнения. В любом случае, это могло произойти не раньше последних дней года, ибо Украины провозгласила свою независимость только зимой, в конце декабря.

Сейчас, после торжественно отмеченных на Украине в 2008 и 2009 годах 350-летия разгрома русских под Конотопом и 300-летия Полтавской битвы, опус Бродского оказался приравненным к штыку – со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Разумеется, меня занимают политическое содержание этого произведения и стоящее за ними авторское настроение. Тем не менее, прежде чем переходить к политике, следует разобраться с поэтикой. То есть, со стихотворным текстом.

На независимость Украины

Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,

слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,

время покажет – кузькину мать, руины,

кости посмертной радости с привкусом Украины.

То не зелено-квитный, траченый изотопом,

– жовто-блакитный реет над Конотопом,

скроенный из холста: знать, припасла Канада –

даром, что без креста: но хохлам не надо.

Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!

Не нам, кацапам, их обвинять в измене.

Сами под образами семьдесят лет в Рязани

с залитыми глазами жили, как при Тарзане.

Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:

скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.

Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,

по адресу на три буквы на все четыре

стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы

с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.

Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,

а курицу из борща грызть в одиночку слаще?

Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.

Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,

брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый

отвернутыми углами и вековой обидой.

Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба

нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.

Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.

Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.

Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!

Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.

Полно качать права, шить нам одно, другое.

Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.

Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.

Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.

Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,

Нет на нее указа ждать до другого раза.

С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!

Только когда придет и вам помирать, бугаи,

будете вы хрипеть, царапая край матраса,

строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Сразу, при первом, даже нулевом (бывает и такое) чтении бросаются в глаза автоповторы или, если угодно, самоцитаты, что, вообще говоря, не то же самое. Да и просто цитаты.

Бродский начинает стихотворение с незамаскированной громоздкой, боюсь, неуклюжей парафразы первых строчек собственного «Одиссея Телемаку»:

Мой Телемак, Троянская война Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,

окончена. Кто победил – не помню. слава Богу, проиграно.

Создается ощущение, что речь идет о той же самой войне (перекличка поколений). Только ее современник и участник, Одиссей, еще не уразумел, чем она кончилась:

Не помню я, чем кончилась война,

и сколько лет тебе сейчас, не помню.

А вот автор, через сотни лет, наконец, знает. Одиссей еще надеялся, что победили греки (они же русские, поскольку речь изначально о второй мировой), но лишь потому, что заплатили дороже – потеряли больше людей. А кто дороже платит, тот и выигрывает (тендер):

Должно быть, греки: столько мертвецов

вне дома бросить могут только греки...

Но жизнь (и любовь, как мы увидим ниже) – не тендер. На протяжении трехсот лет молча предполагалось, что русские победили под Полтавой и оттого воссоединились с Украиной и с Киевом, собственной древней столицей. Мало того, они, вроде бы, начали с этой победы свой Золотой имперский век. Через несколько десятилетий Россия (вроде бы) сокрушит Фридриха Великого и присоединит большую часть грозной Польши, через столетие – разобьет Наполеона и создаст сильнейшую армию в Европе.

Выясняется, нет. Все не так. Не победили. Не сокрушили. Проиграли. Все проиграли. И Украину, и Киев, и, кажется, державу. И даже армию (см. «Кутузов»). В таком случае, кстати, и итоги второй мировой становятся сомнительными. Посмотрите на Грецию (ахейская Греция погибла как раз после подведения итогов Троянской войны), гляньте на Трою. То есть – на Россию и на Германию.

Теперь становится понятной вторая самоцитата. Слово «руины», да еще жестко зарифмованное, да еще в третьей строке четверостишия, у Бродского давно зарезервировано:

Вот и прожили мы больше половины.

Как сказал мне старый раб перед таверной:

"Мы, оглядываясь, видим лишь руины". …время покажет – кузькину мать, руины,

Взгляд, конечно, очень варварский, но верный. кости посмертной радости с привкусом Украины.

Прошлое, невозвратимое прошлое, разъяснил старый раб, раб со стажем – всегда руины. Развалины. То, чего больше не будет. То, что невозможно восстановить, да и нет смысла восстанавливать. То, что со вчерашнего вечера недостижимо и оттого бесполезно сегодня. Остается эти руины снести и на выутюженном месте выстроить что-то новое. Если есть силы строить.

Не стоить утешаться тем, что «руины» – это ради рифмы с «Украины». Литературоведческая аксиома гласит: для мастера не существует технических проблем. Гессе в «Игре в бисер» со вкусом разобрал эту темку. «Книжица» вместо «книги» у мастера не случайна, уж точно не ради лишнего слога. Все вынужденное – рифма, лишний слог, долгая гласная – является таковым лишь у дилетанта. А профессионал от дилетанта тем и отличается, что технику давно преодолел и прячет в ней поэтику.

Отлично. Но почему руины за спиной (всегда за спиной) – варварский, а не, напротив, просвещенный, прогрессивный взгляд? Увы, потому, что просвещенный и значит варварский. В дохристианскую (желающие могу назвать ее иначе) эпоху прошлое не имело немифологического значения; его сносили за ненадобностью и изношенностью – ради единственно ценного, почвы. Так, прямо на развалинах (руинах) слой за слоем возводились древние города. Лишь на некоем коротком, явно завершившемся метафизическом (ужасно оптимистическом) историческом этапе прошлое обрело ценность суммы прожитого в нем, а мы, сегодняшние, стали отражением былых мыслей и дел, поступков и грехов. Плинию (предполагаемому просвещенному автору стихотворения) это полагалось знать. Но сегодня мы, еще более просвещенные, снова варвары, ибо бежим вперед, не оглядываясь, не зная праведности и греха, создавая новые ценности и богатства в таком темпе, что все старое немедленно становится нищенским. Телевизор десятилетней давности, модное платье пятилетней или здание пятидесятилетней (если не именное) – это руины. Свалка. В лучшем случае, ретро. Выходит, для упомянутого раба русская история, неуклюже обернувшая исторические победы историей поражений, тоже сплошь руины. Достаточно на нее оглянуться. Вспоминается миф об Орфее и Эвридике, запрещавший оглядываться, смотреть за спину. Теперь мы понимаем, почему.

Я так и не сумел выяснить, что такое «зелено-квитный» (буквально «зелено-цветочный» или «зелено-цветной»). Наверняка тут кроется подвох, и хотелось бы знать, какой. Но вот

…жовто-блакитный реет над Конотопом,

скроенный из холста: знать, припасла Канада –

даром, что без креста: но хохлам не надо. –

это всего лишь нехитрый экскурс в украинскую историю, вовсе не обязательно ее искажающий, но уж точно выбирающий не самую красивую сторону. Существуют несколько версий происхождения украинского жовто-блакитного (желто-голубого) флага. Одна из них утверждает, что совпадение его цветов с цветами шведского флага не случайно – Карл XII якобы снабдил не имевших собственной единой символики солдат Мазепы шведскими штандартами, от которых и пошли затем украинские. Бродский принимает эту версию на ура, как само собой разумеющуюся, и, вдобавок, издевается над тем, что украинцы, поднимая шведский флаг (скроенный, на всякий случай, из канадского холста), сняли с него крест – «хохлам не надо».

До сих пор все понятно. С этого места и далее – вовсе нет. Бродский не просто «отпускает» Украину – он ее изгоняет:

Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:

скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.

Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,

по адресу на три буквы на все четыре

стороны…

Скатертью дорога? В самом деле? Ведь происходит ровно обратное – Россия изгоняется на восток, к великоросскому Смоленску, в Смутные времена, в XVII век. Стало быть, Бродский едва ли имеет в виду физическое выталкивание украинцев на европейские запад, север и юг (тем более, что он посылает их не на три, а на четыре стороны, в то время, когда одна из них, восточная, занята). Следует предположить, что «три буквы» здесь важнее «четырех сторон». Иными словами, речь скорее о разводе, т.е. раздельном образе жизни (ведении хозяйства), разных лояльностях, разных выборах, нежели о разъезде в духе «дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону». Правда, пресловутый принцип относительности движения (доэйнштейновский, галилеевский) утверждает, что пока мы смотрим на вещи изнутри, бессмысленно спорить о том, кто куда уходит: русские на восток или украинцы на запад. Верно, что они расходятся. Еще вернее, будущее у них разное. Налицо не столько изгнание, сколько расщепление. Разъезд во времени, которое и есть интересующее нас пространство. Если только не иметь в виду, что разъезжается и пространство – сама Вселенная.

Дальше самое интересное:

…Пусть теперь в мазанке хором Гансы

с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.

Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,

а курицу из борща грызть в одиночку слаще?

Вообще-то, жуткое саморазоблачение: пусть «теперь» немцы да поляки грубо ставят Украину раком; стало быть, до сих пор нечто подобное – только нежно, с любовью – проделывали с ней мы. Вообще, между нежнейшим сексом и изнасилованием разница эмоциональная, не физическая. Наш секс – добрый, их – злой. И еще: оказывается, в петлю мы лезли вместе, а вот курицу в борще они с нами делить не хотят. Естественно спросить: о какой петле речь? Но еще естественнее заметить, что курицу в борщ не кладут (и Бродский великолепно это знает). Курица борщ может только испортить. Борщ – не бульон.

На мой взгляд, существует только одна подходящая петля, в которую, по мнению Бродского, украинцы и русские могли залезть совместно – и добровольно. Это, разумеется, брак. Собственно, тут и доказывать нечего. Что есть брак, если не сумма секса, общей петли и испорченного борща, который только в браке и простителен? А после развода этот борщ так же отвратителен, как и секс. Бродскому с его крайне неудачной личной жизнью и, что важнее, негативным ее восприятием –

Приветствую тебя две тыщи лет

Спустя. Ты тоже был женат на бляди.

У нас немало общего.

– такая трактовка брака привычна. Закономерно также, что Украину и украинцев никто ни о чем не спрашивает. Они – очевидное женское начало, а тот, кто берет это начало в расчет, заведомо нарывается на неприятности. Впрочем, неприятностей (в браке) все равно не избежать.

Отсюда (только отсюда) и блестящая идея:

Плюнуть, что ли, в Днипро.

Именно так и поступают ревнивцы после чувствительного разрыва – плюют на самое дорогое, что есть у (недавнего) партнера. Забывая (или, напротив, никогда не забывая), что оно столь же дорого и для тебя. Для «русского имени и русской красоты» Днепр куда важнее Москвы-реки. Но неважно, наплевать, – у украинцев ничего кроме Днепра (который они так и так испортили – Днипро) нет, а у нас есть Волга… Впрочем, многие из этих рассуждений избыточны, даже излишни, ибо Бродский говорит прямо:

Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.

Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.

Стало быть, все это – не про политику, а, как часто бывает, про любовь.

Но любовь бывает разная.

Бродский бросает украинцам очень странное, языческое по природе своей, вообще говоря, богатое обвинение: они – порождение земли. Своей богатой, сочной (в отличие от бедной русской), порождающей курицу и борщ [едва ли не датской] почвы:

Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!

Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.

Полно качать права, шить нам одно, другое.

Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.

А русские, стало быть, порождены другой, более духовной стихией. Какой? Огнем? Воздухом? Можно только догадываться, впрочем, ясно, что не водой. Но оскорбленная ревность испортила и этот образ, который заодно обвинение. Ибо что такое «чернозем с подзолом»? Это смесь богатства с нищетой. Подзол – бедная, неплодородная почва, вряд ли украинская, никак не совместимая с черноземом. Это такой же оксюморон, как курица с борщом. Видимо, просто оттого, что у неверной жены ничего путного быть не может. Даже родителей.

Бродский признавался, что аж до 90-х годов, столкнувшись с сочетанием двух определенных русских букв, он автоматически начинал рисовать женские брови. А поскольку ему, сочинителю, эти буквы приходилось встречать часто, удивительно, что он хоть что-нибудь за свою жизнь написал. Но это так, легенда. На самом деле он во всех ситуациях неплохо выживал. «Как-нибудь перебивался». Заносил на счет – и все тут. А потом, как видно, аккуратно сводил счеты.

От текста осталось немного. Принято, более чем принято желать неверной жене не только неудач в карьере, в постели и на кухне, но и скорой мучительной смерти. Но смерть – вещь тонкая. Она не только искупает грехи, но и подводит неопровержимые итоги. О чем и о ком подумает неверная перед смертью? О родительском доме или последнем любовнике (который, конечно, не Ганс и не лях, а просто сосед по хутору)? Бродский (как всякий брошенный муж) надеется, что о нем, несравненном.

Отсюда матрас (именно в таком правописании), вернее, еще одна совершенно необходимая и живущая в правильном времени самоцитата:

Не надо обо мне. Не надо ни о ком.

Заботься о себе, о всаднице матраца.

Я был не лишним ртом, но лишним языком,

подспудным грызуном словарного запаса.

Это стихотворение (а в нем – запоздалое и неожиданное сведение счетов с одним ленинградским поэтом) сочинено в том же 1994 году, когда наш опус был если не написан, то отредактирован и оглашен. В обоих случаях – суровая месть, в обоих рифмованный – чтобы не перепутали – сексуальный матрас. Все-таки через «с», а не «ц», поскольку рифмуется раз с «Тарасом», два с «запасом».