Какая-то невероятная целеустремленность
и зримое внутреннее горение.
Почти идеал романтического порыва вверх, подчеркнутый светом...
БРОДСКИЙ У АХМАТОВОЙ
К ахматовскому флигелю Фонтанного дома не подойти: питерская весенняя грязь, прячущаяся за подкрашенным наспех фасадом дворца, превратила старинный сад в болото. Дорога на выставку, посвященную двум жизням - российской и американской - Иосифа Бродского, проложена узенькими жердочками, утопающими в хляби. Поднявшись по лестнице флигеля - Музея Ахматовой, первое, что видишь, - дом Мурузи, где в коммуналке жила семья Бродских.
Фотография дома Мурузи - крупная, во всю стену. В выдвижных ящиках - подлинные вещи, письма, фотографии. Один из главных экспонатов выставки - старый, желтовато-коричневый китайский чемодан, с которым Бродский навсегда уехал из России. Он лежит теперь на открытых "антресолях" дома Мурузи. Бродский вспоминал: "Я жил когда-то в городе, где на домах росли статуи..." На одном из фото - ветхий диван, прикрытый старым покрывалом, связки книг и фанерная перегородка, делящая комнату пополам. Смешно и грустно читать музейную надпись к фото: "Интерьеры комнаты семьи Бродских". Она и теперь коммуналка, эта огромная квартира со всеми вполне советскими приметами: кучей звонков у входной двери, тусклой лампочкой в коридоре и традиционными дружелюбными соседями. Некоторое время назад Альфа-банк выкупил комнату Бродских с тем, чтобы с нее начать обустройство в квартире музея поэта. (Если идея реализуется, то Музей Бродского станет филиалом Музея Ахматовой.) Теперь в Питере мрачновато шутят: дескать, самое дорогое жилье в городе - это коммуналка дома Мурузи. Едва только представители банка оговаривают с владельцами комнат цену, как те вновь поднимают ее. За каждую из них уже можно купить неплохую двух-трехкомнатную квартиру. Но банкиры и музейщики не теряют надежды. А пока на выставке в Фонтанном доме идет неспешный рассказ о двух жизнях поэта. "Из бесконечных бесед, которые я веду с вами днем и ночью, вы должны знать о всем, что случилось и что не случилось. И вот уже славы высокий порог, но голос лукавый предостерег" - подлинник письма Анны Ахматовой. Российская часть экспонатов - из фондов Музея Ахматовой и Российской национальной библиотеки. Большинство из представленного на выставке когда-то было архивом Якова Гордина, ныне главного редактора журнала "Звезда", с юных лет дружившего с опальным поэтом. До начала 90-х годов Гордин хранил у себя оставленные Бродским письма, рукописи, книги и даже его письменный стол. А когда наступил конец советской эпохи, Гордин все передал музею и библиотеке.
Дом Мурузи "смотрится" в противоположную стену экспозиционного зала - зеркальным отображением его кажется такая же огромная фотография американского дома поэта. Со дня на день в Музей Ахматовой должна прибыть американская мебель, опоздавшая к открытию. Из Америки приехали фотографии, книги, рукописи на английском и русском языках (кстати, сама инициатива выставки "Ленинград - Венеция - Нью-Йорк" принадлежит генконсульству США, профинансировавшему ее). В Америке было все: успех, комфорт, благополучие и ностальгия - "монумент из тяжелого сна". 24 года жизни вне России и великолепный калейдоскоп стран и городов - география бытия и поэзии. О поэзии - видеоэссе Бродского, которое можно посмотреть и послушать на выставке. Среди документов российского периода - сборник стихов Давида Самойлова. На нем напутствие автора, сделанное в 1963 году: "Держитесь, Бродский, вы прекрасный поэт, и хлопот с этим делом хватит вам на всю жизнь". Хватило и после.
Источник: http://www.inauka.ru/museum/article31248.html
ЕВГЕНИЙ РЕЙН: "СВИДЕТЕЛИ ОБВИНЕНИЯ НЕ ЗНАЛИ, О КОМ ИДЕТ РЕЧЬ"
18 февраля 1964 года Иосифа Бродского в первый раз привели в суд
Алексей ФИЛИППОВ
18 февраля 1964 года Иосифа Бродского в первый раз привели в суд. Впереди были приговор, ссылка и слава. За плечами - жесточайшее личное разочарование. Стихи, посвященные М.Б., принадлежат к вершинам русской любовной лирики; прототип лирической героини ленинградская художница Марина Басманова той зимой оставила Бродского ради его приятеля поэта Дмитрия Бобышева. Отношения сложились в сюжет, где были и объяснения, и бешеная ревность, и страшная сцена в избе, в которой Бродский жил во время ссылки: соперники оскорбляли друг друга и поглядывали на топор. Отстоявшись и вызрев, этот опыт стал основой для творчества. В сущности, Бродский многим обязан юношескому разочарованию - из-за него он сломя голову кинулся навстречу тем, кто его подстерегал, и обрел свою судьбу.
18 февраля будущий лауреат Нобелевской премии выслушал речь обвинителя, называвшего его тунеядцем: организаторы процесса не подозревали, что они входят в историю литературы.
Иосиф Бродский и Евгений Рейн познакомились почти полвека назад: оба были молоды, оба жили в Питере, и тот, и другой болели поэзией - Рейн вполне мог стать обвиняемым вместо Бродского. О том, что было до и после суда и как проходил процесс, рассказывает непосредственный свидетель происходившего.
- Как вы познакомились с Бродским, что у вас была за компания?
- Компания любителей российской словесности сложилась, когда я был студентом механического факультета Ленинградского Технологического института имени Ленсовета. В одной группе со мной учился ныне проживающий в США Дима Бобышев - симпатичный, способный мальчик, но еще совершенно темный по части поэзии. На химическом факультете Техноложки числился Анатолий Найман, впоследствии ставший секретарем Ахматовой. Среди нас троих я считался старшим: я уже много прочел, знал русских поэтов ХIХ века, всего Блока, Маяковского, советскую поэзию...Мы дружили с ныне покойным Ильей Авербахом, впоследствии знаменитым кинорежиссером, талантливыми поэтами Сергеем Вольфом и Александром Кушнером, Андреем Битовым, тогда еще писавшим стихи...
А Бродский появился позже.
Я впервые увидел его году в пятьдесят восьмом, когда у меня был вечер в одном из ленинградских Домов культуры. Он выступил на нем и упрекнул меня в том, что я декадент... Я не очень его запомнил.
А осенью 1959 года, когда я уже успел окончить институт, поработать и поругаться в Пятигорске и вернуться в Ленинград, меня пригласил в гости мой приятель Ефим Славинский (он эмигрировал в Англию и всю жизнь проработал на Би-би-си). Когда я приехал, Славинский и его друг Леня Ентин (нынче он в Париже) выскочили мне навстречу, и взмолились: "Бога ради, спаси! Пришел мальчик, который не дает нам спокойно выпить: все время читает свои дурацкие стихи..."
Это был Бродский.
Он показался мне очень симпатичным и совсем не бездарным человеком. Бродский работал в геологических партиях и как раз собирался в поездку. Вернувшись, он заглянул ко мне, и его стихи уже были совсем другими...
Так мы подружились.
Вскоре я переехал от Исаакиевского собора к Пяти углам. Денег на грузчиков у меня не было, и Бродский вместе со мной таскал коробки с книгами и мебель. Новая комната принадлежала мне одному: она стала местом, где собиралась наша литературная компания. С этой поры мы почти ежедневно виделись с Бродским.
- Бобышева вы знали с института, с Бродским подружились, когда стали инженером. Две стороны треугольника налицо - как в компании появилась Марина Басманова?
- Она присутствовала в ней довольно относительно. Марина была невестой замечательного ленинградского композитора Бориса Тищенко. Потом у них что-то не получилось, связь порвалась, и у Марины начался роман с Бродским... К этому времени я уже учился на высших курсах киносценаристов в Москве. Но я постоянно ездил в Ленинград, и вся история с преследованиями Бродского (она началась в конце 1963 года) разворачивалась на моих глазах.
- Почему власти зацепились именно за него, ведь было же много и других поэтов-неформалов, потенциальных кандидатов в тунеядцы?
- Это мне до конца не ясно. Инициатором травли стал некий Яков Михайлович Лернер. Я его очень давно знал - он работал освобожденным секретарем профкома Технологического института. Это был темный жулик, явно связанный с КГБ, очень предприимчивый, с повадками незаурядного авантюриста. Гораздо позже Лернера судили за его махинации и посадили на восемь лет. А в наши времена он попался на каком-то воровстве в Технологическом институте и был уволен - местное начальство не стало выносить сор из избы и избавилось от Лернера без лишнего шума.
Бродский жил в Дзержинском районе города Ленинграда, там же размещалась контора со звучным именем "Гипрошахт". Лернер возник в ней в 1963 году, во время хрущевских указов по борьбе с тунеядством и народных дружин. Он работал завхозом "Гипрошахта" и одновременно возглавлял народную дружину Дзержинского района.
Дружинники ловили фарцовщиков, валютчиков и проституток, а Лернер захотел заняться идеологией: он решил бороться с диссидентами.
С этой идеей он побывал у первого секретаря ленинградского обкома Толстикова. Тот не совсем понял, что будет делать такая дружина, и, по слухам, сказал: "Устрой первый процесс, а мы поглядим, что получится. Если идеологически выйдет в дугу, мы тебя поддержим". Все это было утверждено в партийных и гэбэшных инстанциях. Будущая акция обсуждалась в обкоме комсомола, в нее были вовлечены партийные чины, а исполнителем назначили Лернера.
Тогда он начал искать жертву. Первым кандидатом, видимо, был я, хотя бы потому, что он знал меня по Техноложке. Но я работал инженером на заводе "Вперед", и меня нельзя было подвести под указ о тунеядстве. Лернер приезжал на завод, сидел в первом отделе, у прикрепленных к нам гэбэшников, меня вызывали туда, был запутанный, странный разговор...
Но я ему не подошел.
А постоянно менявший работу и в это время вообще ее не имевший Бродский оказался идеальной фигурой для показательного процесса. Он все время где-то выступал, появлялся на каких-то сомнительных с точки зрения властей сходках - и Лернер за него уцепился.
Бродского довольно долго обкладывали флажками. Мне показалось, что это - сугубо ленинградское дело, и, если его увезти в Москву, неприятности удастся пересидеть.
Так мы и сделали.
В Москве я пристроил его в семье Ардовых на Ордынке, где постоянно жила Ахматова, и поначалу все было очень хорошо. Но потом я позвонил его родителям в Ленинград (и Александр Иванович, и Мария Моисеевна были замечательные люди - отец, фотограф и журналист, прошел всю войну, мама чудесная была), и они сказали, что Лернер изо всех сил разыскивает Иосифа. Тогда мы положили его в Кащенко.
Любого из нас можно подвести под психиатрическую статью, а он был человек нервный... Но через две недели я его навестил, и он взмолился: "Женя, тут одни сумасшедшие, я с ними действительно сойду с ума! Доставай меня отсюда".
В Кащенко легче попасть, чем выйти, но помог замечательно ориентировавшийся в советской действительности Виктор Ефимович Ардов. Он позвонил главному психиатру СССР Снежневскому, тот попросил два билета на Утесова - и Бродского отпустили.
Две недели он жил на писательской даче под Москвой, а потом узнал, что в Ленинграде неладно: у Марины и Бобышева начался роман.
Он пришел в мою московскую квартиру на Мясницкую: "Женька, я уезжаю в Ленинград". Я говорю: "Тебя там немедленно арестуют!" А он: "Ну и наплевать, своей судьбы избежать нельзя. Я должен выяснить, что происходит с Мариной, дай мне денег на билет".
И я дал ему двенадцать рублей.
Он уехал и был арестован. 18 февраля начался процесс, на который почти никого не пустили. Бродского в результате отправили на психиатрическую экспертизу. Он настоял, чтобы его признали вполне вменяемым, и тогда состоялся второй суд, он проходил 22 марта на Фонтанке в клубе строителей.
Процесс пришелся на Масленицу, и мы с друзьями Иосифа, Ильей Авербахом и физиком Михаилом Петровым, пошли есть блины в ресторан гостиницы "Европейская". Там к нам присоединился другой приятель Бродского Роман Каплан (сейчас он хозяин ресторана "Русский самовар" в Нью-Йорке). А к четырем часам мы пошли на процесс.
Я был там с первой до последней минуты и видел, как из зала суда вывели стенографировавшую Фриду Вигдорову, московскую писательницу, самоотверженно защищавшую Бродского. (Она писала это тайком, зажав в ладонях огрызок карандаша и маленькие листочки бумаги).
Лернер чувствовал себя хозяином положения. Чтобы нас устрашить, он ходил по залу, держа громоздкий советский катушечный магнитофон "Днепр", и записывал все, что происходило в суде. Процентов семьдесят публики состояло из дружинников, но в остальном Лернер организовал процесс чудовищно небрежно. Бродского обвиняли в том, что он тунеядствует, но у него в это время уже были переводы. Свидетели обвинения не знали, о ком собственно идет речь. Один хотя бы сказал, что видел стихи Бродского: он нашел их у своего сына, и те его разлагают. Остальные обходились и без этого: они выходили, говорили, что никогда не видели Бродского, да и не хотят видеть такого подонка. А затем давали показания.
Адвокат показывала договоры, называла суммы гонораров - в среднем Бродский зарабатывал рубль двадцать в день. Судья Савельева ответила, что это и есть тунеядство: как можно жить на такие деньги!
Тогда Бродский сказал, что во время предварительного заключения он расписывался за сорок две копейки в день. Значит, на сорок две копейки жить можно, а на рубль двадцать нельзя?
Вся эта история во многом замыкалась на председателя Ленинградского отделения Союза писателей Александра Прокофьева. Кто-то прищемил его злой и веселой эпиграммой, и он думал, что ее сочинил Бродский. Комиссию по работе с молодыми ленинградского Союзписа возглавлял некто Воеводин, с прокофьевского благословения он родил удивительный документ:
"Настоящая справка дана в том, что И.А. Бродский поэтом не является".
Подпись и печать.
- В этой справке слышен голос Бога.
- Судью она устроила. Со стороны защиты выступали известный литературовед Эткинд, крупнейший германист Адмони и поэтесса Наталья Грудинина.
Безумная Савельева тут же стала их терроризировать. Кому-то сказала: "мы еще с вами разберемся". У кого-то отобрала паспорт. Адмони она называла Ашмониным: "Для меня вы Ашмонин!"
Судья никак не могла понять, что такое подстрочник: "Вы перевели часть книги "Кубинская поэзия". Вы что, кубинский знаете? Не знаете? Значит, вы пользуетесь чужим трудом".
Видные переводчики пытались объяснить ей суть дела, но это было бесполезно: "А почему вы вообще считаете себя поэтом? Кто вас им назначил?"
Бродский ответил, что это от Бога, и судья возбудилась еще больше.
Все происходящее выглядело чрезвычайно нелепо. Суд развалился даже по советским временам, и мы думали, что приговор будет очень мягким. Но в обкоме все решили заранее: Иосифу дали пять лет ссылки, и он поехал в деревню Норенская Архангельской области, за тридцать километров от железнодорожной станции Коноша.
- Почему же сразу после приговора его адвокат не подал апелляцию?
- Бродский сидел не по статье Уголовного кодекса, а по указу о тунеядстве. Приговор был окончательным.
24 мая 1965 года ему исполнялось 25 лет, и мы с Найманом поехали в Норенскую на его день рождения. У нас был огромный багаж: мы везли американские сигареты, пишущую машинку "Оливетти", водку, икру... Бродский снимал избу у очень симпатичного человека по фамилии Пестерев. В Великую Отечественную Пестерев попал в плен, после освобождения десять лет отсидел в отечественных лагерях и остался жить около своей зоны. Бродский очень дружил с этим Пестеревым и потом даже пытался выхлопотать ему пенсию - бывшие военнопленные ее не получали... Но из этого, разумеется, ничего не вышло.
Итак, мы приехали в Норенскую - а Иосифа нет.
Дело в том, что о любой своей отлучке он должен был договариваться в милиции на станции Коноша. Он уехал Вологду посмотреть, а по возвращении ему дали пятнадцать суток. Но мы нашли общий язык с милиционерами: за две бутылки водки они отпустили его на собственный день рождения. Найман вскоре уехал, а я прожил с Иосифом месяца полтора.
К Бродскому в деревне относились замечательно. Крестьяне совершенно не понимали, за что его сослали. Они приходили к нему, он выдавал им лекарства... Его приписали к совхозу, но работа была не ахти какая: каждый день он часа два что-то делал, потом возвращался, и мы обедали.
Хозяйством Иосиф заниматься не хотел. У него была огромная банка югославской ветчины, и он, закатав рукав, вытаскивал полную горсть мяса и ел, запивая ледяной водой из бочки.
Я пытался протестовать: "Вот супчик, давай поедим тушенки с картошкой..."
Бродский отвечал: "Я не хочу привыкать к этой жизни. Я не сдался".
Он переносил ссылку с достоинством и невероятной мудростью. Тогда он написал массу замечательных стихов, начал изучать английский, причем делал это очень интересно. Ему в подарок прислали антологии американской и английской поэзии - на языке, без русского перевода. По ним он и разбирался.
- К нему ведь и Басманова приезжала?
- Да, она была в Норенской... Я думаю, что и сын Иосифа - следствие ее визита в деревню.
За него хлопотали Чуковский, Маршак, Ахматова, даже Шостакович что-то подписал. И в августе 1965 года Бродского не реабилитировали, а амнистировали - простили.
- Когда он вернулся в Ленинград, собралась какая-то компания...
- Он приехал не в Ленинград, а в Москву, ко мне на Мясницкую, 13. Был август 1965 года, я заканчивал научно-популярный киносценарий, у которого вышли все сроки, и никого не ждал. И вдруг звонок в дверь, а на пороге Иосиф.
Бродский Иосиф Александрович
1940 (Ленинград) - 1996 (Нью-Йорк)
Сын фотографа. Окончил школу-семилетку, работал на заводе, участвовал в геологических экспедициях. Первая публикация собственных стихов Бродского в советской печати - стихотворение "Баллада о маленьком буксире" (журнал "Костер", 1962, № 11).
С конца 1950-х гг. стихотворения и поэмы Бродского широко распространяются в самиздате. Анна Ахматова, с которой он познакомился в 1962 г., считала его крупнейшим из поэтов молодого поколения.
В 1963 г. в ленинградской прессе началась инспирированная КГБ и руководством ленинградского отделения Союза писателей СССР травля Бродского. 13 февраля 1964 г. он был арестован по обвинению в "тунеядстве"; в марте того же года дело Бродского рассматривалось Дзержинским районным судом Ленинграда. Он был признан виновным в "паразитическом образе жизни" и приговорен к 5 годам ссылки.
Запись суда над Бродским, сделанная присутствовавшей на процессе журналисткой и писательницей Фридой Вигдоровой, стала первым правозащитным документом самиздата, образцом для последующих документальных материалов о политических процессах.
Бродский отбывал ссылку в Архангельской области. В сентябре 1965 г. он был помилован и вернулся в Ленинград.
В 1965-1972 гг. жил в Ленинграде, изредка печатая свои стихотворения и переводы. Подготовленная для издания книга стихов была отклонена советскими издательствами. В этот период его стихи публиковались в эмигрантских журналах "Грани", "Новом журнале", а также в альманахе "Воздушные пути" (вып. 4 и 5). В 1965 г. в Нью-Йорке вышел составленный без участия поэта первый сборник "Стихотворения и поэмы". Первый составленный самим поэтом сборник - "Остановка в пустыне" (Нью-Йорк, 1970) - стал итоговым для раннего творчества Бродского.
Эмигрировал из СССР 4 июня 1972 г. Поселился в Нью-Йорке. Преподавал поэзию в американских университетах, писал прозу и критические эссе на английском языке, получил широкое признание в научных и литературных кругах США и Великобритании.
В 1987 г. Бродский стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. Во время вручения премии в Стокгольме сказал: "Я совершенно убежден, что над человеком, читающим стихи, труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает".
В этом же году начал печататься в СССР, однако ни в Советский Союз, ни в постсоветскую Россию так и не приехал.
Похоронили Иосифа Бродского в Венеции.
Окололитературный трутень
"Вечерний Ленинград", 29 ноября 1963 г.
"...Несколько лет назад в окололитературных кругах Ленинграда появился молодой человек, именовавший себя стихотворцем... Приятели звали его запросто - Осей. В иных местах его величали полным именем - Иосиф Бродский... Он подражал поэтам, проповедующим пессимизм и неверие в человека, его стихи представляют смесь декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины. Жалко выглядели убогие подражательные попытки Бродского. Впрочем, что-либо самостоятельно сотворить он не мог: силенок не хватало. Не хватало знания культуры. Да и какие могут быть знания у недоучки, не окончившего даже среднюю школу?..
Тарабарщина, кладбищенски-похоронная тематика - это только часть невинных развлечений Бродского. Еще одно заявление - "люблю я Родину чужую..."
Какой вывод напрашивается из всего сказанного? Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. И их нужно строго предупредить об этом. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду".
А. Ионин, Я. Лернер, М. Медведев
Источник: http://www.inauka.ru/fact/article39890.html
Ранее
Cтраницы в Интернете о поэтах и их творчестве, созданные этим разработчиком:
[ Музей Иосифа Бродского в Интернете ] [ Музей Арсения Тарковского в Интернете ] [ Музей Аркадия Штейнберга в Интернете ] [ Поэт и переводчик Семен Липкин ] [ Поэт и переводчик Александр Ревич ] [ Поэт Григорий Корин ] [ Поэт Владимир Мощенко ] [ Поэтесса Любовь Якушева ]
Требуйте в библиотеках наши деловые, компьютерные и литературные журналы: [ СОВРЕМЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ ] [ МАРКЕТИНГ УСПЕХА ] [ ЭКОНОМИКА XXI ВЕКА ] [ УПРАВЛЕНИЕ БИЗНЕСОМ ] [ НОУ-ХАУ БИЗНЕСА ] [ БИЗНЕС-КОМАНДА И ЕЕ ЛИДЕР ] [ КОМПЬЮТЕРЫ В УЧЕБНОМ ПРОЦЕССЕ ] [ КОМПЬЮТЕРНАЯ ХРОНИКА ] [ ДЕЛОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ ] [ БИЗНЕС.ПРИБЫЛЬ.ПРАВО ] [ БЫСТРАЯ ПРОДАЖА ] [ РЫНОК.ФИНАНСЫ.КООПЕРАЦИЯ ] [ СЕКРЕТНЫЕ РЕЦЕПТЫ МИЛЛИОНЕРОВ ] [ УПРАВЛЕНИЕ ИЗМЕНЕНИЕМ ] [ АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ ]
ООО "Интерсоциоинформ"
