Жизнь любого писателя воспринимается публикой всего лишь как фон к его творчеству. «В какой-то момент, — признавал Иосиф Бродский, — биография и творчество перехлестываются — не только в сознании читателя, но и в сознании самого поэта; осуществляется некая самомифологизация» 10. Читателю приходится выбирать: довольствоваться ли сухими биографическими данными (родился, начал писать стихи, был судим, сослан, эмигрировал, преподавал, умер), или предпочесть мифологизированную версию жизни поэта.
Канва жизни, собственно, уже обозначена. Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде, «хоть и претит мне это название города, давно именуемого в просторечии Питером» 11.
Семья жила в коммунальной, на шесть семей, квартире, в полутора комнатах. «Нас было трое в этих наших полутора комнатах: отец, мать и я, — писал Бродский. — Семья, обычная советская семья того времени» 1.
Отец, Александр Иванович Бродский (1903-1984), был журналистом и фотокорреспондентом, после войны служил на флоте. «Он повидал шестую часть суши (обычное количественное определение территории СССР) и немало воды. (…) Война началась для него в 1940 году в Финляндии, а закончилась в 1948-м в Китае (…). В промежутке он эскортировал конвои в Баренцевом море, отстаивал и сдал Севастополь на Черном, примкнул — когда его корабль пошел ко дну — к морской пехоте. Был отправлен на Ленинградский фронт (…) и участвовал в прорыве блокады» 1. Мать, Мария Моисеевна Вольперт (1905-1983), «не сумев замаскировать свое мелкобуржуазное происхождение, вынуждена была отказаться от всякой надежды на высшее образование и прослужить всю жизнь в различных конторах секретарем или бухгалтером. Война принесла перемены: она стала переводчиком в лагере для немецких военнопленных, получив звание младшего лейтенанта в войсках МВД. После капитуляции Германии ей было предложено повышение и карьера в системе этого министерства. Не сгорая от желания вступить в партию, она отказалась и вернулась к сметам и счетам» 1.
Бродский писал: «Если кто-то и извлек выгоду из войны, то это мы — ее дети. Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий».
Это поколение, родившееся накануне войны, «когда крематории Аушвица работали на полную мощность, когда Сталин пребывал в зените богоподобной, абсолютной, самой природой, казалось, санкционированной власти, явилось в мир, судя по всему, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в этих крематориях и в безымянных общих могилах сталинского архипелага» 11.
Но милитаризация детства, «этот зловещий идиотизм», по мнению Бродского, не сильно повлиял на этику и эстетику его поколения.
После седьмого класса Бродский решил бросить школу и пойти работать. Он был фрезеровщиком на заводе («я столкнулся с настоящим пролетариатом. Маркс опознал бы их немедленно. Они — а вернее, мы — …спали в очередь, пили по-черному, грызлись друг с другом или с соседями на общей кухне или в утренней очереди к общему сортиру, били своих баб смертным боем, рыдали не таясь, когда загнулся Сталин, или в кино, матерились так густо, что обычное слово вроде «аэроплана» резало слух, как изощренная похабщина»), санитаром в морге, кочегаром, коллектором в геологических экспедициях. Самые ранние из известных его стихотворений относятся к 1957 году.
В конце пятидесятых годов поэт уже был известен в литературных кругах Ленинграда. Его стихи распространялись нелегально, по выражению Бродского, «еще до того, как появился сам самиздат».
Яков Гордин вспоминал: «Бродский с пятьдесят восьмого — пятьдесят девятого года много выступал публично — главным образом, в студенческих аудиториях. (…) Те черты его личности и поведения, о которых шла речь, реализовались в то время не только в тексте его стихов, но и в манере чтения. Она была неотразима и воздействовала на слушателей сильнейшим, ошеломляющим образом. (…) Бродский мог достигнуть такой интонационной интенсивности, что слушателям становилось физически дурно — слишком силен оказывался напор. Но суть была не в том. Чтение Бродским своих стихов было жизнью в стихе» 3.
В 1963 году в газете «Вечерний Ленинград» была опубликована разгромная статья о Бродском под названием «Окололитературный трутень». В 1964 против поэта было возбуждено уголовное дело по обвинению в тунеядстве. Бродского арестовали, судили и приговорили к пятилетней ссылке в деревню Норинское Архангельской области. Через много лет в одном из интервью Бродский признавался: «Я думаю, это даже пошло мне на пользу, потому что те два года, которые я провел в деревне, — самое лучшее время моей жизни. Я работал тогда больше, чем когда бы то ни было».
В 1965 поэту разрешают вернуться в Ленинград. Тогда же в Америке под эгидой Inter-Language Literary Associates выходит первый сборник его стихов — «Стихотворения и поэмы». Сам Бродский, по его словам, не имел никакого отношения к составлению этого сборника.
В 1972 году Бродский вынужден эмигрировать. Сам он не воспринимает этот шаг как начало нового этапа: «Жизнь никогда не представлялась мне цепью четко обозначенных переходов; скорее она растет как снежный ком, и чем дальше, тем больше одно место (или время) походит на другое».
Он живет в США, преподает, занимется литературной деятельностью. «Бродский относился к своей преподавательской деятельности без особого восторга. Бродский умел и любил говорить о литературе, но этим всегда приятнее заниматься не в тисках академического календаря, а в свободное от главной, литературной работы время. (…) Радости прирожденного педагога — отыскать жемчужное зерно в юношеской невнятице, заставить недоумка впервые в жизни задуматься — были чужды Бродскому. (…) Невежество, готовность пользоваться заученными формулами его раздражали, и он своего раздражения не скрывал» 6.
Бродский преподавал с 1972 года — сначала в Мичиганском, затем в Колумбийском и Нью-Йоркском университетах. Он читал курс лекций по истории русской поэзии, русской поэзии 20 века и теории стиха. В 1980 году Бродский принял постоянную профессорскую должность в так называемых «пяти колледжах» — расположенных неподалеку друг от друга в Массачусетсе старинных и престижных колледжах. Манера его преподавания никак не укладывалась в американские нормы и традиции: "Когда он чувствовал, что у студентов головы пошли кругом от этого каскада сравнений и парадоксов, он, чтобы подбодрить их, говорил: «Вы ничего не знаете, и я ничего не знаю, просто мое ничего больше вашего» 6.
В 1972 году вышла книга «Остановка в пустыне» — первый сборник стихов и поэм, составленный самим поэтом. В 1980 году Бродский получил американское гражданство (Бродский получил американское гражданство 11 октября 1977 г. в Детройте. - Прим. В.П.Полухиной).
«Если бы мы захотели определить жанр жизни изгнанного писателя — это была бы трагикомедия», — писал Бродский 12. Но при этом признавал: «Может быть изгнание и есть естественное условие существования поэта».
В 1986 году англоязычный сборник эссе «Меньше единицы» был признан лучшей литературно-критической книгой в США, а в октябре 1987 года Иосиф Бродский стал самым молодым в истории Нобелевским лауреатом по литературе. Известный американский писатель Джон Ле Карре впоследствии рассказывал:
— Да, мы были в этот момент вместе. Я привел его в этот китайский ресторан. (…) Когда я позвал Иосифа на ланч, я думаю, он принял приглашение по двум причинам: во-первых, у Рене Брендель не принято было пить, во всяком случае не столько, сколько ему хотелось бы, а во-вторых, конечно, ему надо было как-то убить время в ожидании новостей. (…) Так что пришла моя жена Джейн, мы втроем сели за столик и принялись болтать о том о сем, разговор о пустяках в духе Иосифа — о девушках, о жизни, обо всем, и тут Рене Брендель появилась в дверях. Она крупная немка, высокая, все еще говорит с легким немецким акцентом, весь авторитет и известность ее мужа как бы перешли к ней, и она говорит: «Иосиф, тебе нужно идти домой». А он говорит: «Зачем?» К этому времени он уже выпил два или три больших виски. А она говорит: «Тебе присудили премию». Он говорит: «Какую премию?» А она говорит: «Нобелевскую премию по литературе». (…) Когда мы вышли на улицу, он по-русски крепко обнял меня и произнес замечательную фразу. Он сказал: «Итак, начинается год трепотни» 7.
К началу девяностых Бродский стал в полном смысле слова «американским поэтом». В 1991-м ему присвоено звание поэта-лауреата США. «…Иосиф Бродский удивил серьезностью, с которой весной 1991 года принял свой титул американского поэта-лауреата — должность, которая предусматривала ответы на письма, изредка представление публике поэтов по своему выбору, офис в Библиотеке Конгресса, где находиться не обязательно, и жалованье тридцать пять тысяч в год. Он отказался на год от преподавания, сильно потеряв в зарплате, и вознамерился проводить — и проводил — в Вашингтоне примерно половину своего времени…» 5.
В октябре того же года он выступил в Конгрессе с программой, вызвавшей «оживленные — от восторженных до издевательских — отклики (…), дав заглавие своей речи — «Нескромное предложение». Предложение Бродского сводилось к тому, чтобы резко увеличить тиражи поэтических сборников и расширить их распространение, продавая, в частности, в супермаркетах и аптеках, поскольку в Америке существует давняя традиция торговать книгами и в таких местах, а не только в книжных магазинах. Только теперь на этих полках рядом с обычным набором любовных романов и приключенческих боевиков должны встать столь же дешевые и доступные сборники стихов» 5. Бродский говорил: «Сборник стихов ищет своих читателей. Единственное, что от книги этой требуется — лежать неподалеку» 9.
Умер Бродский в Нью-Йорке 28 января 1996 года, после инфаркта. Отпевание происходило в канун Сретенья, 1 февраля, в церкви Благодати, в нескольких кварталах от его нью-йоркского дома.
Полтора года местом временного пристанища было кладбище при церкви Святой Троицы в Манхэттене. Затем тело было перевезено и захоронено в Венеции, «на самом красивом в мире кладбище» 4 Сан-Микеле.
Источник: http://brodsky.alfabank.ru/biography/
Бродский был поэтом с «почти мистическим» отношением к языку. В интервью В. Рыбакову, опубликованном в газете «Русская мысль» в 1978 году, Бродский говорит о том, что писатель — это слуга языка, это орудие языка. «Единственная заслуга писателя — это понять те закономерности, которые находятся в языке. Писатель пишет под диктовку гармонии языка как такового, то, что мы называем голосом музы, на самом деле — диктат языка».
Не раз он рассказывал о своем впечатлении о прочитанном у Геродота в его «Истории» описании жизни скифов, где его поразила фраза: «И они были изумлены своим собственным языком». Это так потрясло его, что он потом проверил эту фразу по-гречески. Изумление языком в высокой мере было свойственно Бродскому-поэту.
Сквозь призму языка он воспринимал даже движение истории:
За сегодняшним днем стоит неподвижно завтра,
как сказуемое за подлежащим.
В заключение своей Нобелевской лекции Бродский сказал: «Стихосложение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».
Оказавшись в Америке, Бродский осваивал английский язык, начиная с пустого места. Еще в России, когда он отбывал свой срок на Севере, благодаря присланной из Москвы антологии английской поэзии он познакомился со стихами Уистана Одена, где были поразившие его строки о времени, боготворящем язык и прощающем всех, кем он жив. «Ход мыслей, которому это утверждение дало толчок», сопровождал Бродского всю жизнь. Там, на Севере, «у меня был здоровенный кирпич англо-русского словаря, и я снова и снова листал его, проверяя каждое слово, каждый оттенок». Он открыл для себя Одена, которого называл великим поэтом, лучшим в мире, наряду с любимой им Цветаевой. Позже, сразу после высылки, едва ступив на землю Австрии (тогда путь в предписанный ему Израиль лежал через Вену) и зная, что Оден живет там в маленькой деревне, он немедленно направился к своему кумиру по известному ему адресу, и «единственная английская фраза, о которой я знал, что не сделаю ошибки, была: „Мистер Оден, что вы думаете о …“ — и дальше следовало имя.»
Бродский объяснял в своем эссе, посвященном Одену, что принялся писать по-английски в 1977 году из стремления «очутиться в большей близости к человеку, которого я считал величайшим умом двадцатого века». «Это было просто желание угодить тени» (Оден умер в 1973-м).
Сравнивая свою ситуацию с набоковской в интервью Евгению Горному, Бродский говорит, что они находятся в разных позициях, так как для Набокова английский — практически родной язык, он говорил на нем с детства. Для Бродского же английский начался с восторга перед этим языком («Я без ума от английского языка»), ощутив который, он принял английский язык как иное средство освоения мира, не менее важное, чем русский, равно необходимое для него: если бы теперь «я был поставлен перед выбором — использовать только один язык, русский или английский, я бы просто сошел с ума».
Исследователи творчества поэта показывают, как быстро растет мастерство «английского» Бродского. Он преподает, занимается автопереводами, и уже в стихах 1977 года Elegy for Robert Lowell он достиг, по признанию критиков, уровня своих лучших русских стихов. Причина столь быстрого погружение в иноязычное поэтическое пространство заключена, по-видимому, в том, что, как писал Александр Батчан, «Язык для Бродского был первичнее истории, географии, культуры и других факторов, формирующих сознание. Используя марксистский жаргон, можно сказать, что язык для Бродского был „базисом“, а библейское „в начале было Слово“ он, похоже, воспринимал буквально… Поэтому его английская речь была постоянным творческим актом… И дело здесь не только в том, что английский не был для него родным, такие же отношения были у него и с родным, русским, языком».
Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи...
С сильной матовой белизной
в мыслях — суть отраженьем писчей
гладкой бумаги. И здесь перо
рвется поведать про
сходство. Ибо у вас в руках
то же перо, что прежде.
И в других стихах:
...я своим не подавился криком
и не окаменел. Я слышу Музы лепет.
Я чувствую нутром, как Парка нитку треплет:
мой углекислый вздох пока что в вышних терпят,
и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком.
На то она — судьба, чтоб понимать на всяком
наречьи...
Сам Бродский говорил: «Я мог быть довольно конгениальным по отношению к тому, что сам написал на русском…У меня нет стремления стать английским поэтом, Я перевел достаточно много своего на английский язык, и этого мне вполне достаточно».
Бродский очень тонко чувствовал оттенки обоих языков, глубоко понимал их различие понимал, как сложно воссоздать литературу народа средствами другой языковой культуры. Он говорил: «Мы жертвы своего языка. Жертвы как нация…» Особенно отчетливо заметны различия двух языков при переводе. «Тем переводы, между прочим, и интересны. В этом, если угодно, метафизическая сущность».
«Добросовестный переводчик, — писал Бродский, — постарается скопировать структуру… Но я никогда не знаю, останется ли в живых нюанс — а поэзия вся из нюансов, из лингвистических нюансов». Об английском Бродский говорил, что он не допускает множества нюансов. В качестве примера неудачного перевода в уже упомянутом интервью В. Рыбакову он приводил «никакой» перевод «Горбунова и Горчакова», стихотворения, которое он называл одной из самых своих серьезных вещей; Бродский вычеркнул его из книги переводов.
С другой стороны, считая поэзию наиболее экономичной формой мышления, «когда хорошее стихотворение на предельно сжатом пространстве покрывает громадные интеллектуальные и эмоциональные расстояния, часто достигая откровения», он признавал, что «ни к одному другому языку все это не относится в большей степени, чем к английскому».
Возможно, что именно сложности конгениального перевода русских стихотворений Бродского для англоязычных переводчиков служат причиной того, что английский язык Бродского является предметом постоянных разногласий и споров среди литераторов. Для одних он красноречив, для других — косноязычен, а то и безграмотен. Некоторых «в Бродском раздражает все: пышность его риторики, его антигероика, а главное — его репутация великого поэта». «Эпитеты «элегантно, проникновенно, глубоко» исчезают со страниц рецензий и статей, как только речь заходит об английских переводах стихов Бродского». Оценивая его английский стихотворный сборник, «Урании» (To Urania), Питер Портер вообще усомнился в том, что Бродский заслужил Нобелевскую премию. А Джеральд Смит сказал: «…что звучит у Бродского гениально по-русски, по-английски звучит только так себе, без божества».
Мнения бывали и совсем противоположные. Д. М. Томас в своей рецензии на второй английский сборник стихов Бродского «Часть речи» (A Part of Speech) пишет: «Всякий, кто устал от чтения добросовестно сделанных, умных городских стихов и утонченной иронии, или, напротив, от стихов нечленораздельных; кто не имеет ни малейшего желания открывать еще одну антологию «легких» стихов; или, листая литературные журналы, готов взвыть при виде еще одного отточенного, компетентного стихотворения, ничего не добавляющего его душе; кто устал как от общих, так и от темных мест в стихах, восстановит веру в поэзию, читая новый сборник Бродского».
И это притом, что уровень языка прозаических текстов Бродского-эссеиста никем не ставился под сомнение. Его первый сборник эссе «Меньше единицы» (Less than One), получив в Америке премию Круга критиков, был признан и в Англии «лучшей прозой на английском языке за последние несколько лет». Джон Ле Карре, хорошо знавший поэта, признался в одном из интервью: «Мне никогда не удавалось совместить Бродского, которого я знал, чей английский мне казался косноязычным, и Бродского, который вот написал же по-английски то, что напечатано на этой странице. Я всегда сильно подозревал, что имеет место сложный процесс перевода. Он пишет с утонченностью и с иностранным акцентом, что в грамматическом и синтаксическом отношении получается прекрасно и может быть сравнимо только с Конрадом».
Энциклопедия «Британника» называет Иосифа Бродского «американским поэтом и эссеистом русского происхождения», что является признанием его значения и для русской, и для английской словесности.
Поэт двух языков, сам Бродский в интервью Д. Глэду сказал: «Что касается меня, то внутри своего сознания я чувствую себя достаточно естественным образом. Думаю, что это вообще идеальная ситуация — быть русским поэтом и американским эссеистом. Вся история заключается в том, хватит ли у вас — а) души, и б) извилин на то и другое».
1. И. Бродский. Меньше единицы (Эссе) / В книге «Стихотворения. Эссе». (Серия «Зеркало — ХХ век») — Екатеринбург, 2001. 2. И. Бродский. Полторы комнаты (Эссе). Там же. 3. И. Бродский. Нобелевская лекция. Там же. 4. И. Бродский. Нескромное предложение (Лекция, прочитанная в Библиотеке Конгресса США). Там же. 5. И. Бродский. Поклониться тени (Эссе). Там же. 6. С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским /Вступительная статья Я. Гордина. (Серия «Литературные биографии») — Москва, 2000. 7. В. Соловьев. Вокруг Иосифа Бродского / В книге «Призрак, кусающий себе локти». Рассказы и эссе. — Москва, 1992. 8. Н. Кузнецов. Рецензия на книгу: Joseph Brodsky. Russian Literature. 1995 / Новое литературное обозрение. 1997, № 23. 9. V. Polukhina. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge, 1989. 10. Джоан Хэнлон. Интервью с Иосифом Бродским. Журнал The Iowa Review, № 4, 1978 / В книге «Иосиф Бродский. Большая книга интервью» (Составитель В. Полухина) — Москва, 2000 11. Анн-Мари Брамм. Интервью с Иосифом Бродским. Журнал Mosaic. A Journal for the Comparative Study of Literature and Ideas, VIII/1, 1974. Там же. 12. В. Рыбаков. Интервью с Иосифом Бродским. Газета «Русская мысль». 26 января 1978. Там же. 13. Евгений Горный. Интервью с Иосифом Бродским. Газета «День за днем», 8 сентября 1995. Там же. 14. Том Витале. Интервью с Иосифом Бродским. Журнал Ontario Review, № 23, 1985—86. Там же. 15. Джулиан Мей. Поэты за круглым столом. Запись радиопередачи с участием Иосифа Бродского. Журнал P.N. Review, № 4, 1988. Там же. 16. Людмила Штерн. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph. — Москва, 2001.
Источник: http://brodsky.alfabank.ru/langspace/
...Часть женщины в помаде В слух запускает длинные слова, Как пятерню в завшивленные пряди. («Литовский дивертисмент, 5»)
Губы
В городке, из которого смерть расползалась по школьной карте, Мостовая блестит, как чешуя на карпе... («В городке, из которого...»)
Мюнхен
...Я заранее Область своих ощущений пятую, Обувь скидая, спасаю ватою. («1972 год»)
Уши
Дух-исцелитель Я из бездонных мозеровских блюд Так нахлебался варева минут И римских литер... («Разговор с Небожителем»)
Часы (Мозер был одним из самых известных поставщиков часов в царской России.)
...Неколесный транспорт ползет по Темзе... («Темза в Челси»)
