Вдова писателя Довлатова рассказала в нью-йоркском ресторане «Самовар», что муж не пил в Америке месяцами

16 Сентября 2005

ЕЛЕНА ДОВЛАТОВА: любит посидеть за столиком Бродского и вспомнить мужа

Сергей МЕНАКЕР (фото)

Про русский ресторан «Самовар» в центре Манхэттена ходят легенды. Любая популярная личность из России считает своим долгом посетить это знаменитое место. Его владельцы Михаил БАРЫШНИКОВ, Роман КАПЛАН и Иосиф Бродский сделали из ресторана своеобразный русский клуб, куда эмигранты приходят со своими радостями и горестями.

Накануне третьего сентября, когда Сергею ДОВЛАТОВУ могло бы исполниться 64 года, мы встретили там его вдову Елену и дочь Катю.

Елена сидела в углу заведения за дальним, когда-то любимым столиком Бродского. Рядом, в память о бывшем совладельце заведения, висит его портрет. Перед Довлатовой, как и на многих столах, стоял обязательный графинчик с клюквенной водкой. Его приносят личным гостям владельца «Самовара» Романа Каплана.

- Вы часто ходили в «Самовар» с Сергеем?

- Это было одно из наших любимых мест. Мы встречались здесь с Бродским. Иосиф обычно сидел прямо за этим же столиком, где сейчас мы. Он часто пел для посетителей. Любил военные песни: «На позицию девушка провожала бойца…», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…», «Вспомню я пехоту и родную роту и тебя за то, что дал мне закурить…»

Другой владелец «Самовара», Миша Барышников, до недавнего времени мог запросто, при публике играть на фортепьяно. Вот этот белый рояль подарил ресторану сам Миша. Раньше, когда мы ходили сюда с мужем, здесь стоял старый черный рояль. Но однажды на нем поиграл Юрий Башмет, а после сказал, что рояль плохой и надо бы его заменить. В добавок к своим словам он дал триста долларов, потом кто-то еще дал двести… Об этой складчине стало известно Барышникову, и он тут же привез в «Самовар» этот белый, а на собранные деньги устроили вечеринку.

- Здесь, наверное, успела погулять вся российская богема?

- Даже поработать. В «Самоваре» разносила борщи и пельмени знаменитая киноактриса Елена Коренева. Она приехала в Америку после ссоры с Кончаловским. Жила с каким-то бисексуалом, потом с наркоманом. А потом Бродский пригласил ее работать в «Самовар». Здесь она переборола свои житейские неурядицы, восстановила психику и вернулась в Россию.

- Михаил Барышников часто сюда заходит?

- Он сейчас бывает редко. Живет с семьей в загородном доме, преподает, иногда устраивает благотворительные концерты в различных церквях. Последний раз он выступал в поддержку больных СПИДом. Билет на его концерт в мормонском храме стоил около $ 1500.

- А вы по-прежнему живете в Нью-Йорке?

- Да, в районе Квинс. На последнем этаже высотного дома. Там замечательный вид из окна. Можно смотреть часами на Гудзон, на манхэттенский мост.

- У вас есть время смотреть в окно?

- Конечно. Я, как американская гражданка, получаю пенсию. Иногда подрабатываю - набираю тексты. Занимаюсь корректорской работой. Писать мемуары или рассказы не собираюсь.

- А как же дети?

- Они со мной не живут. Катя окончила университет сначала в США, потом в Англии. Долгое время жила в Лондоне, работала в Москве. Сейчас мотается между Россией и Нью-Йорком, ищет себя. Ей уже за тридцать. По здешним меркам, она вот-вот должна начать думать о ребенке. Но Катя что-то не торопится. Я думаю, что ей мешает жизнь в двух измерениях. Надо остановиться и выбрать одно из них - либо русское, либо американское.

Николай окончил школу, приобрел специальность, связанную с электричеством. Он высокий, длинноволосый, ходит в больших, едва не сваливающихся штанах и огромных футболках. В общем, типичный американский ребенок.

- Говорили, что одно время он страдал от наркотической зависимости?

- Я об этом не слышала. Мы с ним не часто видимся. Он живет за городом с другом.

- В России издают множество книг Сергея Довлатова. Семья получает от издательств какие-то гонорары?

- Ни копейки. У меня есть к ним огромные претензии, но разбирательства по этому поводу в суде кажутся мне бессмысленными.

- Вам понравился «памятник» Довлатову в Петербурге?

- Мы так и не поняли, почему память Сергея надо было увековечить пивным ларьком. В России о Давлатове вообще странное мнение сложилось. Сергей предстает там в образе пьяницы, который в перерывах между запоями писал хорошие книжки.

Довлатов не скрывал свою любовь к выпивке, но при этом он ежедневно вставал в шесть утра и садился за письменный стол. На самом же деле он не пил месяцами и был абсолютно другим человеком, чем его представляют случайные знакомые.

- Но он сам нередко упоминал о своем пьянстве в книгах.

- Только дураки могут верить, что все написанное Сергеем было на самом деле. К сожалению, дураки у нас, по-прежнему, в большинстве.

Как закипел «Самовар»

Первым и единственным владельцем «Самовара» был Роман Каплан. Но, в одно время, когда закрылись стоящие вокруг ресторана театры и публика перестала после спектаклей заходить к Роману на ужин, «Самовар» начал прогорать. Тогда, спасая бизнес, Каплан позвонил своему старому ленинградскому знакомому Иосифу Бродскому.

Бродский в это время (1987 год. - Н.Р.) только что получил Нобелевскую премию.

- Я ему позвонил и сказал: «Чувак, ты в первый раз в жизни в богатстве, а я в полном банкротстве. Я понимаю, что могу тебе не отдать долг никогда, но поэтому предлагаю долю», - вспоминает Роман. - Он отвечает: «Надо поговорить с Мышью». А Мышью Иосиф называл Барышникова, потому что звучит похоже Миша - мышь. Они вошли в наше содружество и дали деньги. Но самое главное они дали ресторану свои имена, что дороже всяких денег. Люди потихоньку стали узнавать нас, и «Самовар» возродился.

Источник: http://www.eg.ru/publication.mhtml?Part=16&PubID=7199&Page=40

ОГОНЕК

СЛУХИ О ГЛОБАЛЬНОМ ПЬЯНСТВЕ ПИСАТЕЛЕЙ
СИЛЬНО ПРЕУВЕЛИЧЕНЫ

Евгений РЕЙН:

СЛУХИ О ГЛОБАЛЬНОМ ПЬЯНСТВЕ ПИСАТЕЛЕЙ СИЛЬНО ПРЕУВЕЛИЧЕНЫ

В Ленинграде тогда было несколько литературных компаний. Первая, знаменитая, -- Глеба Семенова. Туда входили Кушнер, Горбовский, Битов, Леонид Агеев. Потом группа университетских поэтов -- Шестинский, Торопыгин, Гусев. И была наша компания -- Бродский, Найман, Бобышев и я. И вторую часть как бы нашего коллектива составляли Уфлянд, Лосев, Красильников, Михайлов и поразительнейший человек Александр Кондратов по кличке Сэнди Кондрат. Для них водка была божеством. Они как-то духовно определили, что водка есть величайшее состояние человека. И доказывали это на практике -- пили день и ночь. При этом с ними случались ужасные истории. Например, замечательный поэт Еремин бросился к 8 часам вечера, чтобы успеть до закрытия магазина за водкой. Поскользнулся и сломал бедро. Ему ампутировали левую ногу, так он и прожил с одной ногой всю жизнь. Из-за водки умер гениальный человек -- Миша Красильников. Мы, конечно, тоже выпивали, но все-таки важна была компания, и потом, мы всегда старались пить гастрономически -- с закуской. В Питере было несколько ресторанов, где нас хорошо знали. Дело в том, что многие уже неплохо зарабатывали.

В то время я еще любил хорошие сухие вина и хороший коньяк. Но со временем полностью перешел на водку. Что это лучший напиток, мне рассказал Бродский, который был толковый во многих делах. Он объяснил, в чем дело. Оказывается, в любом вине есть какой-то процент смолы, которая очень плохо действует на сосуды. И он меня так убедил во вреде вина, что я уже почти его не пил, хотя очень любил. А вина в Ленинграде были в невероятном изобилии -- киндзмараули, хванчкара... Натуральные, а не подделка, как сейчас. Бродский вино тоже не пил, а пил в основном «Бушмель» -- это лучший вид виски. Почти все виски делаются из ячменя, а «Бушмель» -- из пшеницы. И это очень вкусно.

Сам Бродский мог выпить очень много, но не был ни алкоголиком, ни запойным пьяницей. Если он три месяца не прикасался к алкоголю, то спокойно это переживал. (В отличие от Горбовского, который любой ценой утром должен был принять дозу и которому было все равно -- водка это, кодеин, какие-то мази или настойка для мозолей. Употреблялось все.) Бродский под настроение мог выпить бутылку коньяка или виски. И это я видел своими глазами. И еще он не страдал похмельем. Хорошие напитки появлялись в доме Бродского, когда приезжали иностранцы. Первым делом он посылал их в «Березку» за сигаретами и алкоголем. Поэтому у него часто были джин, виски, хороший коньяк.

А рестораны Бродский ненавидел -- не умел себя в них вести, и всему предпочитал пельменную, шашлычную, рюмочную, где чувствовал себя уверенно. В ресторане он комплексовал по поводу официантов, ему казалось, что все смотрят на него с подозрением и подсмеиваются, догадываясь, что денег у него нет. Тем более что часто он ходил в ресторан за чужие деньги. И хотя никто на него денег не жалел, он это очень переживал и не хотел быть вечным нахлебником и приживалой. Но потом, через годы, когда я посетил его в Америке, он стал человеком сугубо ресторанным. Чем дороже ресторан, тем охотнее он туда шел. По-видимому, поменялось место в жизни. Вернее, он его получил.

А вот Аксенов во все времена невероятно любил красивый разгул. Я помню поразительную историю. Аксенов приехал из Америки (это год, наверное, 1962-й), и ему было невероятно скучно в Ленинграде. И я его познакомил с первой ленинградской красавицей, которая потом была женой Довлатова -- Асенькой Корф. И Аксенов задумал дать нам гранд-бал. А у него не было рублей, но было 200 долларов. И он нас повел в валютный бар «Астории», что по тем временам было опасной идеей. Нас долго не пускали и проверяли, но потом почему-то разрешили пройти. И вот первая моя валютная пьянка была в баре «Астории» с Васей и Асей. Мы заказывали джин, тоник, виски, бутерброды с зернистой икрой и неслыханное по тем временам новшество -- пепси-колу. А зернистая икра стоила дешевле пепси-колы.

Еще мы ходили в буржуазные дома -- к Люде Штерн и сестрам Толстым -- Кате, Тане и Наташе, внучкам Алексея Николаевича Толстого. Ходили и ко мне. У меня была уникальная ситуация -- отдельная жилплощадь в самом центре на Троицкой улице, у Пяти углов, в одном доме с Довлатовым. Здесь можно было и выпить и заночевать. Я припоминаю, что встреч без алкоголя вообще не было никаких. Но важно было, сколько. Если пиво, то надо было иметь ящик. Если водка, то надо было иметь закуску -- бекон, кильки, пельмени. Все-таки без закуски старались не пить.

Однажды ко мне в гости из Москвы приехал Генрих Сапгир. Он написал книгу стихов «Псалмы» и сказал, что хочет их почитать. Купили водки-закуски. Назначили встречу на семь часов. Вдруг часов в шесть -- звонок в дверь. Открываю -- стоит совершенно пьяный Горбовский и говорит: «Если я сейчас пойду по улице, меня заберет милиция, я должен пересидеть у тебя». А я не хотел сводить Сапгира и Горбовского, потому что они очень недружелюбно друг к другу относились. Я ему все это сказал. Он находчиво вспомнил о моем огромном персидском ковре и предложил, чтобы я его замотал в этот ковер, и он выспится. Так и сделали. Приходит Сапгир, приходят гости. Сапгир начал читать, и вдруг из ковра голос Горбовского: «Какое говно». Все делают вид, что ничего не замечают. Сапгир продолжает читать, а через пять минут из ковра опять донеслось: «Говнище». Тут Сапгир понял, в чем дело, бросился, размотал ковер и, если бы не мы, избил бы Горбовского до смерти. Пришлось Горбовского тогда выгнать. Сам Горбовский, надо сказать, выпивал немало. Я своими глазами видел, как он брал бутылку водки, выливал в кастрюлю, подогревал, потом выливал в глубокую тарелку и крошил в нее черный хлеб. Говорят, что Петр I так лечился от хворей.

Мы жили, как я уже говорил, в одном доме с Довлатовым. Он в одной комнате с мамой Норой, я в отдельной квартире. Поэтому у меня он появлялся каждый день. У него была маленькая собачка Глаша, и летом он приходил ко мне в шлепанцах, даже не надевая ботинок. Мы выпивали пиво, которое я очень любил, и дюжина всегда была в холодильнике. Частенько закусывали раками -- они были вполне доступны и стоили на рынке 3,50.

Сам же я жил у Довлатова в Эстонии и в Михайловском и знал всех его героев -- людей, которых он описал в «Заповеднике». Там пили много, и дело было поставлено довольно круто. Как-то пьянствовали в избе Довлатова. Был ноябрь, шел дождь. И он так напился, что упал на землю и заснул. Утром я обнаружил его в замерзшей луже. Лед приковал его к земле, и я лопатой разбивал этот лед. И при этом он не заболел. Правду говорят, что с пьяным ничего не случается.

И еще трудно сказать, как пьянство -- положительно или отрицательно -- действует на людей творческих. Я спрашивал у Довлатова, как он может писать, если впадает в такие запои. И он говорил: «Женя, как только я выхожу из запоя, я попадаю в идеальное творческое состояние». И это действительно очень творческое состояние, я это знаю по себе. И сам написал много стихов об алкоголе. Русская литература без пьянства невозможна. Чудовищно пили символисты -- Бальмонт, Брюсов. Они все пили шустовский коньяк -- армянский, который на рынок поставил русский купец Шустов, и выпивали по 5 -- 6 бутылок в день. Вот было здоровье у людей. И женщины, их подруги Петровская, Люба Блок, не отставали.

Но на самом деле я думаю, что наша доза на человека была тогда небольшая -- 250 г водки. Тем более что была и другая посудная система. Продавали мерзавчик -- 100 г. Продавали четвертинку, она называлась «маленькая». Ну а потом уже бутылка. Мы чаще пользовались четвертинками. Но дело даже не в количестве водки, а в том состоянии, в которое приходил человек.

Моя жизненная позиция основывалась тогда на лозунге английских профсоюзов: «Пьянство -- проклятие рабочего класса!» Я переделал, и зазвучало по-новому: «Работа -- проклятие пьющего класса!» Мы были молодые и исполненные сил. И как-то все устраивались. Кто не умел зарабатывать пером, шел в котельную. Бобышев был смотрителем артезианских колодцев. Найман что-то переводил. Кушнер преподавал в тюрьме русский язык и литературу. Хотя Кушнер вовсе не выпивоха, но свои 5 -- 6 рюмок он выпивает всегда. И Ахматова всегда выпивала 5 -- 6 рюмок водки. Ахматову тоже какой-то человек уговорил, что пить можно только водку, поскольку именно она сосуды расширяет, а коньяк и вино сужают. И Ахматова, считая меня самым толковым человеком, посылала всегда в магазин. Она говорила: «Женя, купите огненной воды, ветчины и сыра Рокфор». Чаще это происходило в такой компании: Анна Андреевна, Бродский, Найман, я. Иногда кто-то из Москвы приезжал. Выпивали на даче в Комарове. Потому что в городской квартире хозяйкой была такая Ира Пунина, падчерица Ахматовой, которая очень не любила, когда там пьянствовали.

А вот еще было замечательное собрание. Случился суд по поводу наследства Ахматовой. И приехала из Москвы Надежда Яковлевна Мандельштам. Когда вышли из здания суда, она открыла сумочку и достала довольно крупную сумму -- около 200 рублей. И сказала, что это первый гонорар Мандельштама, которого напечатали в журнале «Простор». Она пожелала, чтобы все эти деньги до последней копейки были пропиты. И опять же она решила, что я самый толковый, и отправила меня в магазин, где я накупил невероятное количество деликатесов и водки, коньяка и шампанского. И мы пошли к Бродскому (его родители куда-то уехали) и в его квартире, где он обладал знаменитыми полутора комнатами, устроили замечательные посиделки. Надежда Яковлевна осталась довольна в высшей степени. Замечательно, что она и Бродский вдруг дико поспорили о том, что такое метафизика. И пока мы пьянствовали, они кричали друг на друга, ссылаясь на Ницше, Гегеля, Канта. А вообще во время застолий довольно часто читали стихи -- иногда свои, новые, иногда Цветаеву, Мандельштама, Пастернака.

Все были молодые и прекрасные, и все встречи происходили за накрытым столом. А что такое рюмка водки? Она раскрепощает душу. Сейчас все, о ком мы говорим, пьют гораздо меньше. Как сказал один наш друг, лучше бы мы в молодости, когда было много других радостей, пили меньше, а сейчас, когда это полезно для здоровья, больше.

Записала Екатерина ВАРКАН

Источник: http://www.ogoniok.com/archive/2003/4797/18-40-41/