Зимой 1979 г. в 1-м номере журнала “Kenyon Review”
было опубликовано стихотворение Владимира Набокова “Demon” в переводе на
английский Иосифа Бродского[1]:
На первый взгляд, сам факт подобного перевода для творчества Бродского довольно
неожиданен. Особенности билингвизма двух великих русско-американских писателей
выходят за рамки настоящей краткой заметки[2],
отметим лишь, что оба пользовались заслуженной славой “совершенно уникальных
стилистов и требовательных (даже привередливых) переводчиков”[3].
Оба при этом воспринимались исследователями литературы русской эмиграции, как
образец “непримиримых антиподов, зеркальных противоположностей”[4].
Пути Набокова и Бродского пересекались лишь по
касательной. Так, Брайян Бойд, опираясь на свое интервью с Карлом и Элендеей
Проффер (апрель 1983), упоминает о том, как выслушав их рассказ о
писателях-диссидентах в СССР, Вера и Владимир Набоковы договорились о посылке
от их имени джинсов в подарок Бродскому[5].
При этом поэзия Бродского Набокова, явно, не слишком интересовала — его
волновали условия жизни поэта в Советском Союзе. Известна чрезвычайная
жесткость эстетических суждений Набокова, не подразумевавшего никаких скидок и
не признававшего авторитетов (“Я сужу по конкретным книгам, а не по их
авторам”), — но по отношению к писателям, находящимся по ту сторону железного
занавеса, он, похоже, согласен был сделать поправку на окружающую
действительность. Так, письмо 1969 г. Веры Слоним-Набоковой Карлу Р.Профферу
содержит следующее любопытное свидетельство:
“Благодарим за Ваше письмо, две книги и стихотворение
Бродского. Оно содержит много привлекательных метафор и выразительных рифм, —
говорит В.Н., — но испорчено неверно акцентированными словами, отсутствием
вербальной дисциплины и, в целом,
переизбытком слов. Однако эстетическая критика была бы несправедливой,
памятуя о страшном окружении и страданиях, подразумеваемых каждой строкой этого
стихотворения”[6].
Карлу Профферу мы обязаны и свидетельством об
отношении Бродского (конца 60-х годов) к Набокову:
“Бродский говорит, что за последние годы он открыл
только двух прозаиков, которые произвели на него сильное впечатление, —
Набокова и Платонова. Он знает “Защиту Лужина”, “Приглашение на казнь”, “Дар”,
“Лолиту” и “Аду”. “Лолиту” он читал настолько внимательно, что сумел обнаружить
в ней пародию на Т.С.Элиота даже в ее русском одеянии. Говорят, что Бродский
написал новую длинную поэму[7],
в которой очень чувствуются обманные ходы, характерные для Набокова”[8].
Зрелый Бродский, отдавая должное Набокову-прозаику,
к поэзии его, по многим свидетельствам, относился довольно сдержанно. Так, в
эссе “Поэт и проза” он не без иронии отмечает, что “все более или менее крупные
писатели новейшего времени отдали дань стихосложению. Одни, как, например,
Набоков — до конца своих дней стремились убедить себя и окружающих, что они
все-таки — если не прежде всего — поэты”[9].
Эссе это датировано 1979-м — годом, когда был
опубликован предлагаемый перевод из Набокова. Да и само стихотворение явно
взято из вышедшего в том же году в издательстве “Ардис”[10]
наиболее представительного тома стихов Набокова[11].
Приведем набоковский оригинал целиком:
Откуда прилетел? Каким ты дышишь горем?
Скажи мне, отчего твои уста, летун,
как мертвые, бледны, а крылья пахнут морем?
И демон мне в ответ: "Ты голоден и юн,
но не насытишься ты звуками. Не трогай
натянутых тобой нестройных этих струн.
Нет выше музыки, чем тишина. Для строгой
ты создан тишины. Узнай ее печать
на камне, на любви и в звездах над дорогой."
Исчез он. Тает ночь. Мне Бог велел звучать.
Берлин. 27.9.24
Выше упоминалось, что и Набоков, и Бродский,
переводя сами, были к переводам чрезвычайно требовательны. Известно, что
Набоков критиковал переводы из русской поэзии высоко ценимого Бродским
У.Х.Одена за “грубые ошибки, которые он легкомысленно себе позволил”[12].
Перевод Бродского, отличаясь чрезвычайной точностью (практически дословный),
при строгой рифмовке допускает некоторую строфическую вольность: вместо терцин
оригинала первых строф — рифмовка шестистишия.
Замечательно, что это — первый из опубликованных
Бродским стихотворных переводов на английский. Начав писать шуточные английские
стихи еще в России[13],
на протяжении многих лет сочиняя собственные английские стихи и совершенствуя
автопереводы на английский, переводил он чрезвычайно мало. Среди редчайших
исключений: переводы из Мандельштама, Цветаевой, Збигнева Херберта, Виславы
Шимборской — поэтов, которых (в отличие от Набокова-поэта) Бродский ценил
высоко.
Датируя начало своей англоязычной литературной
деятельности летом 1977 года, Бродский писал, что обратился к иному языку не “по
необходимости, как Конрад”, не “из жгучего честолюбия, как Набоков” и не “ради
большего отчуждения, как Беккет” — но из стремления “очутиться в большей
близости к человеку, которого <...> считал величайшим умом двадцатого
века: к Уистану Хью Одену”[14].
То есть подчеркивал, что единственным его побуждением было приобщение к
английской культуре и английскому языку. Естественно, что этот выбор
подразумевал невольную оглядку на писателя, встретившего свой конец на том же
пути и в том же 1977-м году. Опубликованный в 1979 перевод из Набокова выглядит
как запоздалое прощание и как окончание некоего подспудного спора.
К тому времени Бродский опубликовал довольно много
англоязычных эссе — и только четыре написанных по-английски стихотворения,
включая элегии на смерть Одена и Лоуэлла[15].
Автопереводами он еще не занимается. Опубликованное в том же номере “Kenyon Review” его стихотворение “1972 год”
переведено на английский Аланом Майерсом[16].
Сопоставление этих двух соседствующих под одной обложкой текстов чрезвычайно знаменательно.
Преисполненное гордого юношеского романтизма стихотворение 25-летнего Набокова
разительно контрастирует с апофеозом старения, написанным 32-летним Бродским.
Ключом к сопоставлению двух стихотворений служит
английское название, “Demon”, данное Бродским и отсутствующее у Набокова.
Бродский подчеркивает и без того очевидный лермонтовский подтекст
стихотворения: поскольку “звезды над дорогой” утрачивают в английском переводе
прозрачный отсыл к “Выхожу один я на дорогу”, он актуализует другой, не менее
явный, но более переводимый лермонтовский код. (В этом смысле и отступление от
терцин оригинала выглядит почти преднамеренным, устраняющим “лишние” дантовские
аллюзии.)
В стихотворении Набокова демон (с маленькой буквы)
соблазняет юного поэта высшей музыкой “строгой тишины”, позволяющей (в отличие
от исторгаемых человеком несовершенных звуков) хотя бы прикоснуться к истинному
совершенству. Демон, смущавщий Набокова в Берлине, статичнее и совершеннее
своего собрата, явившегося некогда 15-летнему Лермонтову и пленявшего его аж до
24-летнего возраста. Лермонтовский Демон, некогда ужаснувшийся тому, что “как
эдем, / Мир для меня стал глух и нем”, но и испытавший “неизъяснимое волненье”,
когда “Немой души его пустыню / Наполнил благодатный звук”[17],
обладает более глубокими метафизическими перспективами. Это Демон плодотворного
начального романтизма, отличный от постаревшего на столетие окультуренного
потомка.
Демон Набокова, жестом учителя указующий печать
“строгой тишины” “на камне, на любви и в звездах над дорогой”, в сущности,
принимает мир, сотворенный Тем, против Кого он восстал, и лишь лукаво призывает
не участвовать в его восхвалении. Ответ поэта предсказуем:”Мне Бог велел
звучать,” — не хватает только восклицательного знака. Демон же Лермонтова способен
на истинно романтическое презрение:
И дик и чуден был вокруг
Весь божий мир; но гордый дух
Презрительным окинул оком
Творенье бога своего,
И на челе его высоком
Не отразилось ничего.[18]
На Лермонтовский подтекст в творчестве Бродского
впервые обратил внимание Яков Гордин[19].
Лермонтовским фатализмом ("Я
жизни своей не люблю, не боюсь") и элегическим примирением с
неизбежность смерти окрашены многие стихотворения Бродского начала 60-х, в
которых содержится некий обобщенный эскиз фигуры "романтического поэта”.
Со временем образ Лермонтова приобретет в лирике Бродского многогранность,
многие черты его станут составляющими собственной "лирической
персоны" поэта. Лермонтовский мотив благодарности, открывающий мистерию
"Шествие" (СI, 79; "Пора
давно за все благодарить" — "За все, за все Тебя благодарю я..."), встретится и в "Разговоре
с небожителем" [СII, 361-367]:
"Там наверху... / услышь одно:
благодарю за то, что / ты отнял
все, чем на своем веку / владел
я...", и в стихах 1980 года: "Но пока мне рот не забили глиной,/ из
него раздаваться будет лишь благодарность" [CIII, 191].
Упомянутое програмное стихотворение “Разговор с
небожителем” (1970) служит своеобразной антитезой набоковскому “Демону”.
Параллелизм этих двух ночных разговоров заключается не только в природе
адресата (имеющей различную полярность), но и в упомянутом выборе между
молчанием и звуком. Бродский, в сущности, совершает выбор, обратный выбору
Набокова, и его “возврат дара” (“...тебе твой дар / я возвращаю — не зарыл, не
пропил”) восходит цветаевскому “возвращению Творцу билета”. Но даже этот
“возврат дара”, по Бродскому, еще ничего не значит, ибо к тишине следует придти
— она не обретается простым отказом от звучания. Бродский, для которого ранее
была характерна, по определению Льва Лосева, “просодическая атака”[20],
стремится в дальшем сделать свою речь максимально монотонной, приблизить ее к
голосу самого времени — “звучанию маятника”.
В стихотворении “1972 год”, напечатанном вместе с
переводом “Демона”, этот выбор совершается окончательно:
Данная песня - не вопль отчаяния.
Это - следствие одичания.
Это - точней - первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевающей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю. [CIII, 18].
Следующий за переводом “Демона” 1979 г. стал для
Бродского годом поэтического молчания: им не датировано ни одного
стихотворения. Воспоследовавшие через год стихи начинались: “То не Муза воды
набирает в рот” (СIII, 196).
Вышеизложенное имело своей целью не столько
благодарное сопоставление текстов ушедших, и даже не прояснение загадки выполненного Бродским перевода Набокова —
но и вполне актуальную попытку проанализировать характерные черты двух
разнонаправленных и влиятельных современных поэтических школ. Зазор между
автором-человеком и поэтом-творцом,
волновавший обоих поэтов и понимаемый каждым по разному, характерен как для
нынешних последователей Бродского, так и для ориентированных на поэзию Набокова
авторов “Московского времени” и их учеников. Впрочем, ни Демоны, ни Небожители
кажется, больше не являются...
Может быть, не к кому?
Куллэ Виктор Альфредович — поэт и литературовед,
кандидат филологических наук, автор статей о творчестве И.Бродского и
современной поэзии, комментатор выходящих в Санкт-Петербурге “Сочинений Иосифа
Бродского” (изд-во “Пушкинский фонд”). Главный редактор журнала “Литературное
обозрение”.
Примечания:
[1] Vladimir Nabokov, Demon.
Transl. from the Russuan by Joseph Brodsky // Kenyon Review (New Series). Vol.
1, # 1, Winter 1979, p. 120.
[2] Среди исследований, посвященных билингвизму Набокова и
Бродского, следует выделить: Galya
Diment, English as Sanctuary: Nabokov’s and Brodsky’s Authobiographical
Writings // Slavic and East European Journal. Vol. 37, No. 3, Fall 1993,
pp.346-361; David M.Bethea,
Brodsky’s and Nabokov’s Bilingualism(s): Translation, American Poetry, and the Muttersprache / Special Issue: Joseph
Brodsky. Ed. by Valentina Polukhina // Russian Literature. Vol. XXXVII-II/III,
15 February / 1 April 1995, pp. 157-184; David
M.Bethea, Joseph Brodsky and the Creation of Exile (Princeton, N.J.:
Princeton University Press, 1994).
[3] David
M.Bethea, Brodsky’s and
Nabokov’s Bilingualism(s), p.157.
[5] Brian Boyd, Vladimir Nabokov: The American Years. London: Vintage
International, 1993, p.570.
[6] Vladimir Nabokov,
Selected Letters. 1940-1977. Ed. Dmitri Nabokov and Matthew J.Bruccoli. New
York: Harcourt Brace Jovanovich, 1989, p.461. Пер. наш — В.К.
[7]Вероятно, имеется в виду стихотворная повесть “Посвящается
Ялте” (1969). См.: Сочинения Иосифа Бродского. 2-е изд. Т.II. СПб.: Пушкинский
фонд, 1997. С.292-306. Далее — С, с указанием тома и страницы.
[8] Карл Проффер, Остановка в сумасшедшем доме: поэма Бродского “Горбунов и
Горчаков” / Поэтика Бродского. Сб. ст. под. ред. Л.В.Лосева. Tenafly, N.J.:
Hermitage, 1986. С.139.
[9] Иосиф
Бродский, Набережная
неисцелимых. Тринадцать эссе. М.: Слово/Slovo, 1992. C.59.
[10] Возглавляемом
друзьями Бродского — Карлом и Элендеей Проффер.
[11] Владимир Набоков, Стихи. Ardis: Ann Arbor, 1979. C.145.
[12] Vladimir
Nabokov, Strong Opinions (a
collection of interviews, letters to editors, articles and 5 lepidoptera
articles). New York: Vintage International, 1990, p.151.
[13] Сохранился
датированный 22.I.69 перевод Бродским на английский стих. Владимира Уфлянда “В
целом люди прекрасны”. Факсимиле его см.: Мансарда. Лит.-худож. журнал. Вып. 1.
СПб., 1996. С.75.
[14] Иосиф
Бродский, Поклониться тени / Иосиф Бродский, Письмо Горацию. М.: Наш
дом — L’Age d’Homme, 1998. C.LVII.
[15] Joseph Brodsky,Elegy to
W.H.Auden / W.H.Auden: A Tribute. Ed. Stephen Spender. New York, 1975, p. 243; Joseph
Brodsky, Elegy: for Robert Lowell // New Yorker. Vol. 53, No. 37, October
31, 1977, p. 38.
[16] Joseph
Brodsky, 1972. Transl. from
the Russuan by Alan Myers // Kenyon Review. Ibid., pp. 31-34.
[17] М.Ю.Лермонтов, Сочинения в 2-х томах. Т. 1. М.: Правда, 1988. С.559, 573.
[19] Яков Гордин,
Странник / Special Issue: Joseph Brodsky, pp. 227-245.
[20] Лосев А. Иосиф Бродский. Предисловие // Эхо. Париж, 1980. № 1. С.
25.
Источник: http://magazines.russ.ru/slo/2001/1/kul5.html
Владимир Набоков в конце столетия
