Журнал "Звезда"
"Столетняя война" была опубликована в "Звезде" двумя годами позже (в N 1, 1999). -- С. В.
- "Столетняя война" -- одно из самых мощных и загадочных произведений
Иосифа Бродского -- была написана во второй половине 1963 года. По
драматическому стечению жизненных обстоятельств -- травля, арест, суд
-- "Столетняя война" не была закончена. Завершенная сюжетно, она
находилась в стадии напряженной авторедактуры, выбора вариантов тех или
иных строк. После вынужденного перерыва поэт уже не возвращался к этому
тексту. Таким образом, завершенным произведением "Столетняя война"
считаться не может.
- Незадолго до ареста И. Бродский отдал рукопись -- машинопись с чернильной правкой -- на хранение автору этого предисловия, у которого рукопись и находилась до 1995 года. (Она на короткое время вышла из-под его контроля в 1972 году, когда перед отъездом поэта из России Владимир Марамзин предпринял огромный труд по составлению машинописного свода произведений И. Бродского. "Столетняя война" была включена -- с согласия И. Бродского -- в предварительный состав пятого тома свода, куда должны были войти детские стихотворения, стихи на случай и незавершенные, но значительные вещи. Работа над томом была пресечена арестом Марамзина.)
- В примечаниях Марамзина к "Столетней войне" говорится о существовании двух экземпляров рукописи. Публикаторы располагают одним, выправленным самим Бродским экземпляром. Поскольку Марамзин не приводит никаких разночтений, то очевидно, что второй экземпляр являлся машинописной копией имеющегося -- без авторской правки.
- В настоящее время правленная автором рукопись хранится в нью-йоркском фонде И. Бродского.
- Хотя "Столетняя война" не была завершена, ввиду исключительного значения, которое она представляет как самостоятельное произведение и как звено творческого процесса того периода, текст тщательно подготовлен к печати для тома комментариев к "Сочинениям Иосифа Бродского" (издательство "Пушкинский фонд"), над этим томом в настоящее время работает Виктор Куллэ. (Уже ведется работа по научной подготовке других незавершенных и неопубликованных произведений Бродского, которые в свое время станут частью академического издания его сочинений.) Мы рады возможности познакомить читателя со "Столетней войной" в преддверии ее публикации в томе комментариев.
- Публикаторы, приводя все имеющиеся в рукописи варианты, оставили в неприкосновенности синтаксис произведения. Возможно, при дальнейшей работе автор изменил бы характер нумерации строф -- неравномерный в первой части и отсутствующий во второй. Однако нынешнее состояние -- неизбежное следствие незавершенности "Столетней войны".
- "Столетняя война" принадлежит к жанру "больших стихотворений", созданному И. Бродским. Для "больших стихотворений" -- в отличие от поэм -- характерно преобладание внутреннего сюжета над внешним. Это становится очевидным, если проанализировать ту стилистико-смысловую общность, в которую входит "Столетняя война".
- Не будучи любителем автоцитирования, я, тем не менее, позволю себе сослаться на свою статью, написанную в 1995 году: "В поэтическом массиве, созданном Бродским, проходит пласт, который сам по себе оправдал бы десятилетия духовного труда. Странно, но исследователи не воспринимают его как нечто цельное. Между тем именно в этом пласте обнаруживается единый смысл работы Бродского в культуре, тот вектор, которому он следует -- хотя стилистически и по-иному -- до сего дня. Это циклопический цикл, сравнимый по "величию замысла" (любимое выражение Бродского, восходящее к Пушкину) и по сложности расшифровки разве что с "пророческими поэмами" Уильяма Блейка. Цикл начинается "Большой элегией Джону Донну" (1963), затем следуют "большие стихотворения" того же года -- "Исаак и Авраам" и незавершенная "Столетняя война", "Пришла зима, и все, кто мог лететь..." (1964) и, наконец, "Горбунов и Горчаков" (1968). Эти тысячи строк объединены общей метрикой, общим метафорическим рядом, общими структурными приемами, но главное -- имеют общий религиозно-философский фундамент. Как у Блейка "пророческих поэм", это гигантский еретический эпос..." 01
- Нет смысла и возможности искать историческую основу "Столетней войны", несмотря на "историческое" название. К реальной Столетней войне -- вековой распре между английским и французским королевскими домами, развернувшейся на территории Франции в XIV--XV веках, "большое стихотворение" Бродского никакого отношения не имеет. У Бродского вообще нет исторических стихов в точном смысле слова. Он свободно включал исторические имена, реалии, события в нужный ему контекст, используя их как привычные символы. "Столетняя война" -- не более чем обозначение длительной кровавой бойни.
- "Столетняя война", как и весь цикл, насыщена словами-сигналами. В сложных смысловых сочетаниях во всех частях цикла возникают ключевые понятия -- птицы, холмы, кусты, звезды, снег. Особенно важны птицы, звезды, снег. Все эти ключевые понятия "выращены" в ранних малых стихотворениях Бродского, начиная с "Пилигримов". Птица-душа, впервые возникшая в стихотворении "Теперь все чаще чувствую усталость..." (1960), ставшая главным персонажем "Большой элегии", в "Столетней войне" трансформируется в птицу-ангела. Но в первых строфах это просто птица, летящая над полями, по которым скачет гонец.
- Летела птица. В этот миг под ней
- был только остров...
- И далее понятие "остров" пронизывает весь текст -- островом кажется и сам гонец, и луна, отраженная в воде, и весь материк, на котором разворачивается действие. Этот мотив яростно нагнетается к финалу:
- Всё острова -- поля, кусты, холмы,
- дома, ручьи, огни, кресты погостов,
- их метры, акры, грезы, сны, умы,
- глаза, уста и сердце -- остров, остров...
- Мы острова -- вокруг одна вода
- и мы, склонясь, глядим в нее устало...
- Драматизм уподобления всего в мире разбросанным среди огромных вод островам восходит к тому же Джону Донну, которого открыл в это время для себя Бродский. Ибо Донну принадлежат великие строки: "Ни один человек не может быть островом, так, чтобы ему хватало самого себя; каждый человек -- это кусок материка, часть целого; если даже один ком земли будет смыт в море, Европа станет меньше, так же, как если бы смыт был мыс или поместье твоего друга, или твое собственное; смерть каждого человека уменьшает меня, ибо я един с человечеством; и потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе". 02
- Человеческое одиночество, отъединенность от общности, трагизм и глубинный смысл смерти -- все это страстно волновало молодого Бродского. Остров -- как символ отъединенности, одиночества, встреченный им у Донна, пришелся как нельзя более кстати.
- Внешнее содержание "Столетней войны" чрезвычайно просто -- измученный гонец рыщет по мрачному ночному пространству, в поисках сражающихся армий, чтобы объявить о подписанном мире и остановить кровопролитие. Но когда он наконец находит поле битвы, то ничего предотвратить невозможно -- исступленные противники уничтожают друг друга...
- Антивоенный пафос "Столетней войны" очевиден и сегодня не очень понятен. Но в начале шестидесятых он таковым не казался. Атомная война представлялась вполне реальной. В 1962 году мир пережил Карибский кризис, который мог стать роковым для человечества. Через несколько месяцев после него Бродский писал в "Шествии":
- Кошмар столетья -- ядерный грибок,
- но мы привыкли к топоту сапог...
- всегда и терпеливы и скромны,
- мы жили от войны и до войны,
- от маленькой войны и до большой,
- мы все в крови -- в своей или чужой.
- Последняя строка неоднократно варьируется в "Столетней войне" -- в описании битвы. И смысловая многослойность "большого стихотворения" -- от политической реальности до вечных проблем -- была бы внятна современникам.
- Не только ключевые понятия, слова-сигналы "Столетней войны" берут начало в ранних стихах, но и сама фигура главного героя. В 1962 году Бродский пишет несколько стихотворений о всадниках, с таинственной целью пересекающих земное пространство.
- Кто там скачет в холмах... я хочу это знать,
- я хочу это знать.
- В "Столетней войне" по холмам скачет гонец, тщетно пытающийся предотвратить трагедию самоуничтожения людей...
- Помимо всего прочего "Столетняя война" чрезвычайно важна для исследователей творчества Бродского еще и потому, что в ней пересеклись культурные импульсы, дающие представление о том, чем жил в это время поэт.
- Известно восхищенно-завистливое отношение Бродского к "Божественной комедии" Данте. Уже цитированное его выражение "главное -- это величие замысла", которое не раз повторяла в письмах к Бродскому Ахматова, восходит к известной характеристике Пушкиным именно плана "Божественной комедии". Чтение Дантова "Ада" постоянно ощущается в "Столетней войне" -- и сами странствия гонца по равнине и холмам, покрытым грязью, и таинственный город, в который попадает гонец, --
- Увидел крепость. Въехал. Там закат
- один царил на узких красных шпицах... --
рифмующийся с адским городом Дит, чьи башни окрашены "багрецом", и поле битвы, где "мертвецы ушли по горло в снег", где все покрыто ледяным панцирем, слишком напоминает тридцать вторую песнь "Ада" с ледяным озером, в которое вмерзли грешные души...
- Но главное -- в "Столетней войне" есть грандиозное описание преисподней, подземного царства, жутко-пародийно повторяющего надземный мир. Именно оттуда -- еретический парадокс -- появляется ангел, принесший некоему государю ложный, бесполезный мирный договор, ради которого гонец проделал свой тяжкий бессмысленный путь... Огромный ангел, пришедший оттуда, "где Тартар воет страшно", безусловно, восходит к апокалипсическим грозным ангелам Иоанна Богослова...
- Начало шестидесятых годов -- время наибольшего влияния на Бродского Пушкина. Быть может, именно пушкинские штудии Ахматовой сыграли в этом главенствующую роль. Любимой статьей Ахматовой в ее пушкинском цикле была статья о "Золотом петушке".
- С "Золотым петушком" перекликается и "Столетняя война".
- Быть может, одним из толчков к написанию "Столетней войны" стала поэма в прозе Райнера Рильке "Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке", которую Бродский в 1963 году читал и слушал в переводе К. Азадовского. 03
- Песнь начинается так:
- День и ночь в седле, день и ночь в седле, день и ночь.
- В седле, в седле, в седле.
- В "Столетней войне" пересеклись самые разные линии и влияния, важные в то время для поэта, и, будучи переплавлены его темпераментом и уникальным мировидением, привели к созданию сочинения, которое даже в незавершенном виде чрезвычайно много говорит об одном из путей, лежавших перед Бродским. Он не пошел этим путем. "Столетняя война" -- последняя крупная вещь, построенная по принципу потока, напора несущихся на читателя слов и предметов, стержень которой -- движение сквозь пространство. Но в "Столетней войне" содержались и те принципы, которые были развиты в "Горбунове и Горчакове".
- Система перекличек прочно объединяет "Столетнюю войну" с другими частями эпоса. Кроме многочисленных деталей, совпадающих строк, есть и черты более принципиальные. -- В финале странствий Исаака и Авраама появляется ангел, разрешающий трагическую коллизию. В "Столетней войне" ангел, явившийся из земных глубин, своим появлением в финале знаменует провал, неудачу миссии гонца, крушение надежды. В "Горбунове и Горчакове" отчаявшийся Горбунов тщетно призывает Бога прислать ему ангела. И это возвращает нас к наивно-пророческим строкам из "Пилигримов":
- И, значит, не будет толка
- от веры в себя да в Бога.
- ...И, значит, остались только
- иллюзия и дорога.
- В "Столетней войне" дорога оказывается бессмысленной, а иллюзия умиротворения оборачивается кровавой драмой.
- "Столетняя война" завершается величественной, но горькой картиной бескрайнего моря, в котором люди-острова ищут "друг друга весь свой век во мгле". И тот же мотив моря как свободной, но недостижимой стихии, возникнув в "Исааке и Аврааме", проходит сквозь "Горбунова и Горчакова". Последние строки "большого стихотворения":
- Одна земля, одна земля всегда
- была у нас -- и вот ее не стало.
- Мы острова -- вокруг одна вода
- и мы, склонясь, глядим в нее устало.
- Что ж видим, братья. Кто в воде возник.
- Что зрит вода в упорном нашем взгляде.
- Как остров в ней дрожит наш смутный лик
- и ветер гонит тучи в небе сзади. --
с очевидностью восходят к первым строкам Ветхого Завета: "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою".
- Человек смотрит в водное зеркало, где должен отражаться Божий Лик, но видит только собственное одинокое отражение. Он остался один в мире.
- Пафос и "Столетней войны", и "Горбунова и Горчакова" -- крушение привычной, спасительной иллюзии.
- "Столетняя война" -- рубежное сочинение. С 1964 года начинается новый период работы Бродского. Возможно, потому он и не вернулся к работе над этим удивительным произведением. После вынужденного перерыва оно казалось ему пройденным этапом.
01 Подробно эта проблематика проанализирована в цитированной статье: Я.Гордин. "Странник". -- Russian Literature XXXVII (1995), North-Holland, с.227.
02 Цит. по рукописи Н.Н.Казанского и А.И.Янковского "Поединок со смертью", которая будет опубликована в "Звезде".
03 Идея связи "Столетней войны" с "Песнью" Рильке принадлежит Г.Ф.Комарову.
- Незадолго до ареста И. Бродский отдал рукопись -- машинопись с чернильной правкой -- на хранение автору этого предисловия, у которого рукопись и находилась до 1995 года. (Она на короткое время вышла из-под его контроля в 1972 году, когда перед отъездом поэта из России Владимир Марамзин предпринял огромный труд по составлению машинописного свода произведений И. Бродского. "Столетняя война" была включена -- с согласия И. Бродского -- в предварительный состав пятого тома свода, куда должны были войти детские стихотворения, стихи на случай и незавершенные, но значительные вещи. Работа над томом была пресечена арестом Марамзина.)
Я.Гордин. Величие замысла
- 1
- С той глубиной, в которой оспа спит,
- в двух пятнышках, с предплечьем слиться силясь,
- земля была изрыта тьмой копыт.
- Но всадники давно исчезли, скрылись.
- и след -- верней бы молвить -- "борозда"
- пошла туда, где три холма лысеют.
- Но он смотрел на глубину следа.
- Хоть сыпь зерно. Но что он мог посеять.
- Себя, должно быть... Слишком след глубок.
- Он оглянулся, в мыслях этих роясь,
- потом втянул повыше свой сапог
- и спрыгнул в грязь, увязнув в ней по пояс.
- Здесь будет легче так пройти коню.
- Сухой бугор найдя вблизи глазами,
- он веток наломал, и вот к огню
- придвинулись кусты, как будто сами.
- 2
- Теперь когда копыта дробный стук
- прервали вдруг, когда о тонкий вереск
- уж больше не елозит здесь каблук
- и ветер не свистит, стал слышен шелест.
- Он разрастался и стихал. Но там,
- где он смолкал, вперед его толкая,
- темнел сосняк, -- и тот по всем холмам
- вперед катился, как волна морская.
- Гонец был остров. Он был только тем,
- где этот вал со всем своим разбегом
- кончал свой путь у столь высоких стен.
- Какой он был... Вернее, конь был брегом.
- И вправду остров. Вон торчат кресты.
- На досках лак: должно быть раньше стол был.
- Он подошел, ловя рукой кусты,
- "Не привилась к ним оспа", -- вслух промолвил.
- 3
- Конь отскочил, как будто он от сна
- очнувшись, понял: рядом с ним зараза.
- А рядом вдруг открылись два пятна,
- похожие на два закрытых глаза...
- Как будто он почуял вдруг вблизи
- опасности смертельной злое жало.
- На самом деле -- рядом с ним в грязи
- упавшая туда оса жужжала.
- Он отскочил, и в этот миг седло
- (ослаб ремень, когда поджалось тело)
- на тощий бок ему тотчас сползло, --
- единственное то, что здесь блестело...
- За исключеньем сих гнилых кустов...
- Горел костер, взлетали хлопья сажи.
- Но всадник медлил возле двух крестов,
- один в грязи, один во всем пейзаже.
- 4
- Летела птица. В этот миг под ней
- был только остров. Поле было влажно.
- Чуть-чуть спустись, и все вдвойне видней
- ей стало б тут. Но сесть ей было страшно.
- И он рукою сделал резкий жест
- (закашлявшись уснувшей в складках пылью)
- и облакам достался третий крест,
- каким она была, расправив крылья,
- Уж нет ли для нее зерна здесь вдруг...
- Вернее, нет ли в море этом рыбы...
- Слетев бы к борозде, что сделал плуг,
- она нашла б лишь темной грязи глыбы.
- Нет, борозда была пустым-пуста.
- И вот уж крест почти исчез в просторе.
- На материк... вперед... в кольцо гнезда...
- Хотя и он -- всего лишь остров в море..
- 5
- Он поднял взгляд. Здесь все сулило снег.
- Клубилась туча. Было б слишком слепо
- пытаться тут устроить свой ночлег.
- "Не медли здесь" -- ему шепнуло небо.
- И конь вздохнул, вдыхая едкий дым.
- Слезился глаз (еще людское свойство).
- Но горизонт, как прежде, был пустым.
- Он вздрогнул и подумал: где же войско.
- Где войско -- закричал он. Но в ответ
- упали в грязь с небес пушинки снега,
- и вереск зашумел; за ним вослед,
- во всех оврагах отдаваясь, -- эхо.
- Потом все смолкло. Вновь он поднял взгляд.
- Седая туча все спускалась ниже.
- Он оглянулся и пошел назад,
- как циркуль ставя ноги в этой жиже.
- 6
- Огонь погас. Лишь конь зрачком сверкнул.
- Слеза просохла. Бок вздымался тощий.
- Он подошел и мокрый пепел ткнул
- и замер на мгновенье вместе с рощей.
- И снова шелест, как морской прилив,
- коснулся слуха. Но на то лишь время
- бесплотной пеной он к ушам приник,
- покуда тот не сунул ногу в стремя.
- Но в тот же миг, а может, чуть спустя,
- когда внизу пред ним кусты промчались,
- и ветер налетел на них, свистя,
- над дальним лесом, где следы кончались,
- узрел он пятна... будто стлался дым...
- и будто треск костра коснулся слуха...
- Он поскакал. И борозда пред ним,
- как нотный лист пред тем, в ком нет ни звука.
- 7
- Седло скрипит, подпруга чуть скрипит.
- Взлетает грязь, трещат, как выстрел, сучья.
- В ответ на кашель громко конь сипит.
- Все слишком шумно... Снять бы шпоры лучше.
- Он шпоры снял, к седлу пригнувшись вниз,
- меняя -- в левой, в правой повод грязный.
- Потом подбросил (в правой) обе ввысь,
- поймал и обернул их тряпкой красной.
- Кусты сцепились, он чрез них -- рывком,
- копыта погрузились в землю глубже.
- Он бросил взгляд в кусты -- ни в том, ни в том
- не видно войск -- и дернул повод тут же.
- Да, там, вдали, должно быть, вправду дым...
- И вот опять пред ним скользит округа...
- Он поскакал и борозда пред ним,
- как нотный лист пред тем, в ком нет ни звука. 1
- 1
- Луна взошла. А он все гнал коня.
- Из-под копыт взлетали искры тучей.
- Горел Сатурн. Но он все ждал огня.
- Как частокол, мелькал сосняк над кручей.
- Мелькали пни, объяты крепким сном,
- мелькнул овраг, где филин скрыт от взора.
- Лес, как забор. И все просветы в нем
- мелькали в темноте, как щели вора.
- 2
- Мелькали склоны, рощи, в них -- грибы.
- Летела грязь. Луна сосну толкала.
- Промчались сосны, ель, вдали дубы
- маячили -- но мысль о них -- мелькала.
- Мелькнул овраг. Мелькнуло море трав.
- Сырой травой в лицо гонцу пахнуло.
- Взлетели брызги, грудь коня обдав.
- Мелькнул ручей, и в нем луна мелькнула.
- 3
- И снова суша. Вновь подъем крутой.
- Он вверх взглянул. 2
- Луна лишь остров, скрытый той водой,
- которая туда с земли поднялась.
- Она вверху безмолвно волны мчит.
- А брег незрим (не прочитывается. -- Ред.) 3
- Молчит волна, над ней луна молчит. 4
- Плывет вода. И остров слышит шелест.
- 4
- Туда взметнуться, там бы мчаться, плыть.
- Нырять во тьме в провалах, лодкой черной.
- Волной бескрайней острый парус скрыть.
- И след укрыть, укрыть волной просторной.
- Там быть гонцом... Куда... Не все ль одно.
- Туда... оттуда... слишком все незримо.
- Земля оттуда только... только... дно. 5
- И сколько к островам ни мчись... все мимо, мимо.
- 5
- Свистел борей, свистела плеть во тьме.
- Склонялись вниз кусты в прозрачных ризах.
- Шумел овраг, один, на всем холме.
- Заветный лес уж был, должно быть, близок. 6
- 6
- Он на опушку выехал, и свет
- луны зажегся в крытых рябью лужах.
- Как прежде справа он увидел след,
- и, чуть привстав, взглянул вперед: о ужас.
- 7
- Не видно никаких костров. Лишь оз 6
- маячил там, как насыпь; нет лишь жести,
- чтоб рельсам лечь. Лишь остров трех берез
- там, на плато, шумел на этом месте.
- И, как безумный, не спуская взгляд
- с худой листвы, он влез с конем на насыпь:
- он издали их принял за солдат,
- которые вдали дерутся насмерть.
- 8
- Он оглянулся вспять и задрожал:
- стреляла темнота из всех орудий. 8
- И мир, что вез он, он к груди прижал,
- закрыл глаза и пнул ногой аллювий.
- 1
- Конь рыщет по равнине. Всадник спит.
- Витает снег, бесплотный ветер свищет.
- Шуршат шаги, умолкнул стук копыт;
- конь спит, -- пешком в округе всадник рыщет.
- 2
- Леса пусты, поля пусты, холмы.
- Пусты ручьи, в озерах также пусто.
- Одно лишь небо здесь полно зимы.
- Но даже снег летит не слишком густо.
- 3
- Нет войска, нет солдат. Какой-то бред.
- Гонец глядит. Но все в нем как-то слепо.
- Шумят кусты, трава... Когда б не след,
- он мог решить, что всех забрало небо. 9
- 4
- Увидел крепость. Въехал. Там закат
- один царил на узких красных шпицах.
- Грач украшал церковной крыши скат,
- но думать он теперь не стал о птицах.
- 5
- Здесь, во дворе, он вновь был как-то зряч,
- к тому же ставни, двери -- все открыто.
- Он громко крикнул; но взвился лишь грач...
- И вновь стучат в висячий мост копыта...
- 6
- Конь засыпает. Он слезает прочь
- и сам пешком бредет во тьме по следу.
- Овраги, склоны, крик из дальних рощ,
- совиный крик. И шелест справа, слева.
- 7
- Конь, пробудившись, мчит за ним. Огонь
- блестит в глазах, а в шенкелях -- улыбка... 10
- Но раз, взглянув, как приближался конь, 11
- внезапно побледнел он: здесь ошибка. 12
- 8
- Ошибка здесь. -- И, как слепой горбун, 13
- над бороздой склонился с жуткой дрожью:
- (ну да) конечно, здесь промчал табун.
- Без всадников здесь мчались кони... Боже!
- 9
- О ужас! Он затрясся. Как же так?
- Он полный страха взгляд на тучи поднял.
- Как мозг ему застлал столь страшный мрак...
- Ошибся дважды. Трижды -- поздно понял.
- И что страшнее: тот иль этот раз... 14
- Но тут он вспомнил два креста в болоте.
- Лишь человек так мог следить сейчас. 15
- Лишь человек... да черный грач в полете.
- 1
- Конь рыщет по равнине. Всадник спит.
- Бесцветный ветер хлопья снега мечет.
- Шуршат шаги, но смолкнул стук копыт:
- конь крепко спит, а всадник в поле шепчет:
- "Не смогут кони людям рыть могил..."
- И, так твердя, во тьме он версты мерит.
- А ветер тучей круг луны затмил
- и, словно жернов злобный, звезды мелет. 16
- Ни зверь, ни птица не кричат вблизи.
- Не воет волк, голодный пес не лает.
- Умолкли совы. Лес шумит. В грязи,
- как скорбный челн, один гонец ныряет. 17
- 2
- Куда все делись. Видно, как всегда,
- попрятались к себе, под землю, в норы,
- не кажут носа, спят внутри гнезда,
- в густой песок вперяют когти, взоры.
- 3
- Все стало тихо. Вновь пошли холмы.
- Подъемы в них намного стали круче.
- Повсюду в них уж все (гонцы) следы зимы
- заметны (были) лучше, с каждым часом лучше.
- А он все напрягал свой смутный взор: 18
- овраги, пни, -- все (стало) плыло слишком слитно,
- гудел борей, мелькал пустой простор,
- чем больше горизонт, тем меньше видно.
- 4
- На третий день он сам услышал лязг.
- Порыв донес бряцанье стали дальней.
- Но к ночи конь совсем в грязи увяз,
- и ветер смолк, и снова лес печальный
- стал страшно тих. Нет звезд и нет огня.
- Единственно, что здесь давало повод 19
- считать, что кто-то был здесь -- храп коня,
- когда гонец упрямо дергал повод.
- 5
- Лишь на заре им все ж удалось то,
- чего он жаждал ночью. -- Снова мчатся.
- Холмы кончались Там, вверху, плато.
- И войско там. Он в том готов ручаться.
- Уж больше не узрит он трех берез,
- уж больше он хулить не станет небо.
- Он шпоры дал, сверкнули капли слез
- в двух пятнышках, с предплечьем слиться силясь,
Иосиф Бродский. Столетняя война