Спорные страницы
Иосифу Бродскому 22 года.
Фото Б.Шварцмана.
Дэвид Бетеа. Какие стихотворения Баратынского наиболее значимы для вас? “Осень”?
Иосиф Бродский. Конечно, “Осень”, но и “На посев леса”, “Дядьке-итальянцу”, “Недоносок”, “Бокал”, ну и так далее.
Дэвид Бетеа. Я много занимался Баратынским и могу сказать, что даже такой поэт парадоксов и высшей иронии, как Баратынский, уступает вам в синтаксисе. Ваш синтаксис сложнее. Иными словами, его поэзия сохраняет баланс в поэтической традиции, которая с тех пор ушла очень далеко.
Иосиф Бродский. Само собой, само собой... Этот язык давно умер, этот мыслительный пафос тоже мертв, но в случае с Баратынским, взять хотя бы стихотворение “Смерть”, где он описывает пределы... Смерть в этом стихотворении играет роль ограничения хаоса: “Ты укрощаешь восстающий... что-то там... ураган, ты на брега свои бегущий вспять обращаешь океан”. И он говорит: “Даешь пределы ты растений, чтоб не затмил могучий лес земли губительною тенью, злак не восстал бы до небес”. Это метафизика, граничащая с абсурдом. И это у Баратынского — за век до того, как на это пошла мода. То же самое с Пушкиным, например, и Т.С.Элиотом. Элиот в “Любовной песне Пруфрока” сравнивает вечер с пациентом на операционном столе, а у Пушкина в “Медном всаднике” уже есть “Плеская шумною волной в края своей ограды стройной, Нева металась как больной, в своей постеле беспокойной”. И я думаю, честно, что у Пушкина получилось лучше — не из-за моих патриотических чувств, а потому что у него доступнее.
Баратынский Е. Осень И вот сентябрь! замедля свой восход, Сияньем хладным солнце блещет, И луч его в зерцале зыбком вод Неверным золотом трепещет. Седая мгла виется вкруг холмов; Росой затоплены равнины; Желтеет сень кудрявая дубов, И красен круглый лист осины; Умолкли птиц живые голоса, Безмолвен лес, беззвучны небеса! И вот сентябрь! и вечер года к нам Подходит. На поля и горы Уже мороз бросает по утрам Свои сребристые узоры. Пробудится ненастливый Эол; Пред ним помчится прах летучий, Качаяся, завоет роща, дол Покроет лист ее падучий, И набегут на небо облака, И, потемнев, запенится река. Прощай, прощай, сияние небес! Прощай, прощай, краса природы! Волшебного шептанья полный лес, Златочешуйчатые воды! Веселый сон минутных летних нег! Вот эхо в рощах обнаженных Секирою тревожит дровосек, И скоро, снегом убеленных, Своих дубров и холмов зимний вид Застылый ток туманно отразит. А между тем досужий селянин Плод годовых трудов сбирает; Сметав в стога скошенный злак долин, С серпом, он в поле поспешает. Гуляет серп. На сжатых бороздах Снопы стоят в копнах блестящих Иль тянутся вдоль жнивы, на возах, Под тяжкой ношею скрыпящих, И хлебных скирд золотоверхий град Подъемлется кругом крестьянских хат. Дни сельского, святого торжества! Овины весело дымятся, И цеп стучит, и с шумом жернова Ожившей мельницы крутятся. Иди, зима! на строги дни себе Припас оратай много блага: Отрадное тепло в его избе, Хлеб-соль и пенистая брага; С семьей своей вкусит он без забот Своих трудов благословенный плод! А ты, когда вступаешь в осень дней, Оратай жизненного поля, И пред тобой во благостыне всей Является земная доля; Когда тебе житейские бразды, Труд бытия вознаграждая, Готовятся подать свои плоды И спеет жатва дорогая, И в зернах дум ее сбираешь ты, Судеб людских достигнув полноты, — Ты так же ли, как земледел, богат? И ты, как он, с надеждой сеял; И ты, как он, о дальнем дне наград Сны позлащенные лелеял... Любуйся же, гордись восставшим им! Считай свои приобретенья!.. Увы! к мечтам, страстям, трудам мирским Тобой скопленные презренья, Язвительный, неотразимый стыд Души твоей обманов и обид! Твой день взошел, и для тебя ясна Вся дерзость юных легковерий; Испытана тобою глубина Людских безумств и лицемерий. Ты, некогда всех увлечений друг, Сочувствий пламенный искатель, Блистательных туманов царь — и вдруг Бесплодных дебрей созерцатель, Один с тоской, которой смертный стон Едва твоей гордыней задушен. Но если бы негодованья крик, Но если б вопль тоски великой Из глубины сердечныя возник, Вполне торжественный и дикой, — Костями бы среди своих забав Содроглась ветреная младость, Играющий младенец, зарыдав, Игрушку б выронил, и радость Покинула б чело его навек, И заживо б в нем умер человек! Зови ж теперь на праздник честный мир! Спеши, хозяин тороватый! Проси, сажай гостей своих за пир Затейливый, замысловатый! Что лакомству пророчит он утех? Каким разнообразьем брашен Блистает он!.. Но вкус один во всех И, как могила, людям страшен; Садись один и тризну соверши По радостям земным твоей души! Какое же потом в груди твоей Ни водворится озаренье, Чем дум и чувств ни разрешится в ней Последнее вихревращенье — Пусть в торжестве насмешливом своем Ум бесполезный сердца трепет Угомонит и тщетных жалоб в нем Удушит запоздалый лепет, И примешь ты, как лучший жизни клад, Дар опыта, мертвящий душу хлад. Иль, отряхнув видения земли Порывом скорби животворной, Ее предел завидя невдали, Цветущий брег за мглою черной, Возмездий край, благовестящим снам Доверясь чувством обновленным, И бытия мятежным голосам, В великом гимне примиренным, Внимающий, как арфам, коих строй Превыспренний не понят был тобой, — Пред промыслом оправданным ты ниц Падешь с признательным смиреньем, С надеждою, не видящей границ, И утоленным разуменьем, — Знай, внутренней своей вовеки ты Не передашь земному звуку И легких чад житейской суеты Не посвятишь в свою науку; Знай, горняя иль дольная, она Нам на земле не для земли дана. Вот буйственно несется ураган, И лес подъемлет говор шумный, И пенится, и ходит океан, И в берег бьет волной безумной; Так иногда толпы ленивый ум Из усыпления выводит Глас, пошлый глас, вещатель общих дум, И звучный отзыв в ней находит, Но не найдет отзыва тот глагол, Что страстное земное перешел. Пускай, приняв неправильный полет И вспять стези не обретая, Звезда небес в бездонность утечет; Пусть заменит ее другая; Не явствует земле ущерб одной, Не поражает ухо мира Падения ее далекий вой, Равно как в высотах эфира Ее сестры новорожденный свет И небесам восторженный привет! Зима идет, и тощая земля В широких лысинах бессилья, И радостно блиставшие поля Златыми класами обилья, Со смертью жизнь, богатство с нищетой — Все образы годины бывшей Сровняются под снежной пеленой, Однообразно их покрывшей, — Перед тобой таков отныне свет, Но в нем тебе грядущей жатвы нет! 1836? Евгений Баратынский СМЕРТЬ Смерть дщерью тьмы не назову я И, раболепною мечтой Гробовый остов ей даруя, Не ополчу ее косой. О дочь верховного Эфира! О светозарная краса! В руке твоей олива мира, А не губящая коса. Когда возникнул мир цветущий Из равновесья диких сил, В твое храненье всемогущий Его устройство поручил. И ты летаешь над твореньем, Согласье прям его лия И в нем прохладным дуновеньем Смиряя буйство бытия. Ты укрощаешь восстающий В безумной силе ураган, Ты, на брега свои бегущий, Вспять возвращаешь океан. Даешь пределы ты растенью, Чтоб не покрыл гигантский лес Земли губительною тенью, Злак не восстал бы до небес. А человек! Святая дева! Перед тобой с его ланит Мгновенно сходят пятна гнева, Жар любострастия бежит. Дружится праведной тобою Людей недружная судьба: Ласкаешь тою же рукою Ты властелина и раба. Недоуменье, принужденье – Условье смутных наших дней, Ты всех загадок разрешенье, Ты разрешенье всех цепей. Евгений Баратынский НА ПОСЕВ ЛЕСА Опять весна; опять смеется луг, И весел лес своей младой одеждой, И поселян неутомимый плуг Браздит поля с покорством и надеждой. Но нет уже весны в душе моей, Но нет уже в душе моей надежды, Уж дольный мир уходит от очей, Пред вечным днем я опускаю вежды. Уж та зима главу мою сребрит, Что греет сев для будущего мира, Но праг земли не перешел пиит,- К ее сынам еще взывает лира. Велик господь! Он милосерд, но прав: Нет на земле ничтожного мгновенья; Прощает он безумию забав, Но никогда пирам злоумышленья. Кого измял души моей порыв, Тот вызвать мог меня на бой кровавый; Но подо мной, сокрытый ров изрыв, Свои рога венчал он падшей славой! Летел душой я к новым племенам, Любил, ласкал их пустоцветный колос; Я дни извел, стучась к людским сердцам, Всех чувств благих я подавал им голос. Ответа нет! Отвергнул струны я, Да хрящ другой мне будет плодоносен! И вот ему несет рука моя Зародыши елей, дубов и сосен. И пусть! Простяся с лирою моей, Я верую: ее заменят эти Поэзии таинственных скорбей Могучие и сумрачные дети. Евгений Баратынский НЕДОНОСОК Я из племени духов, Но не житель Эмпирея, И, едва до облаков Возлетев, паду, слабея. Как мне быть? Я мал и плох; Знаю: рай за их волнами, И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами. Блещет солнце - радость мне! С животворными лучами Я играю в вышине И веселыми крылами Ластюсь к ним, как облачко; Пью счастливо воздух тонкой, Мне свободно, мне легко, И пою я птицей звонкой. Но ненастье заревет И до облак, свод небесный Омрачивших, вознесет Прах земной и лист древесный: Бедный дух! ничтожный дух! Дуновенье роковое Вьет, крутит меня, как пух, Мчит под небо громовое. Бури грохот, бури свист! Вихорь хладный! вихорь жгучий! Бьет меня древесный лист, Удушает прах летучий! Обращусь ли к небесам, Оглянуся ли на землю - Грозно, черно тут и там; Вопль унылый я подъемлю. Смутно слышу я порой Клич враждующих народов, Поселян беспечных вой Под грозой их переходов, Гром войны и крик страстей, Плач недужного младенца... Слезы льются из очей: Жаль земного поселенца! Изнывающий тоской, Я мечусь в полях небесных, Надо мной и подо мной Беспредельных - скорби тесных! В тучу кроюсь я, и в ней Мчуся, чужд земного края, Страшный глас людских скорбей Гласом бури заглушая. Мир я вижу как во мгле; Арф небесных отголосок Слабо слышу... На земле Оживил я недоносок. Отбыл он без бытия: Роковая скоротечность! В тягость роскошь мне твоя, О бессмысленная вечность! Евгений Баратынский БОКАЛ Полный влагой искрометной, Зашипел ты, мой бокал! И покрыл туман приветный Твой озябнувший кристалл... Ты не встречен братьей шумной, Буйных оргий властелин,- Сластолюбец вольнодумный, Я сегодня пью один. Чем душа моя богата, Всё твое, о друг Аи! Ныне мысль моя не сжата И свободны сны мои; За струею вдохновенной Не рассеян данник твой Бестолково оживленной, Разногласною толпой. Мой восторг неосторожный Не обидит никого; Не откроет дружбе ложной Таин счастья моего; Не смутит глупцов ревнивых И торжественных невежд Излияньем горделивых Иль святых моих надежд! Вот теперь со мной беседуй, Своенравная струя! Упоенья проповедуй Иль отравы бытия; Сердцу милые преданья Благодатно оживи Или прошлые страданья Мне на память призови! О бокал уединенья! Не усилены тобой Пошлой жизни впечатленья, Словно чашей круговой; Плодородней, благородней, Дивной силой будишь ты Откровенья преисподней Иль небесные мечты. И один я пью отныне! Не в людском шуму пророк - В немотствующей пустыне Обретает свет высок! Не в бесплодном развлеченьи Общежительных страстей - В одиноком упоеньи Мгла падет с его очей! Источник: http://www.stihi-rus.ru/1/Bratyinskiy/ Евгений Баратынский ЗАПУСТЕНИЕ Я посетил тебя, пленительная сень, Не в дни веселые живительного мая, Когда, зелеными ветвями помавая, Манишь ты путника в свою густую тень, Когда ты веешь ароматом Тобою бережно взлелеянных цветов,- Под очарованный твой кров Замедлил я моим возвратом. В осенней наготе стояли дерева И неприветливо чернели; Хрустела под ногой замерзлая трава, И листья мертвые, волнуяся, шумели; С прохладой резкою дышал В лицо мне запах увяданья; Но не весеннего убранства я искал, А прошлых лет воспоминанья. Душой задумчивый, медлительно я шел С годов младенческих знакомыми тропами; Художник опытный их некогда провел. Увы, рука его изглажена годами! Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход Случайно протоптал. Сошел я в дол заветный, Дол, первых дум моих лелеятель приветный! Пруда знакомого искал красивых вод, Искал прыгучих вод мне памятной каскады; Там, думал я, к душе моей Толпою полетят виденья прежних дней... Вотще! лишенные хранительной преграды, Далече воды утекли, Их ложе поросло травою, Приют хозяйственный в нем улья обрели, И легкая тропа исчезла предо мною. Ни в чем знакомого мой взор не обретал! Но вот по-прежнему, лесистым косогором, Дорожка смелая ведет меня... обвал Вдруг поглотил ее... Я стал И глубь нежданную измерил грустным взором, С недоумением искал другой тропы. Иду я: где беседка тлеет И в прахе перед ней лежат ее столпы, Где остов мостика дряхлеет. И ты, величественный грот, Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем И угрожаешь уж паденьем, Бывало, в летний зной прохлады полный свод! Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим! Еще прекрасен ты, заглохший Элизей, И обаянием могучим Исполнен для души моей. Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен, Кто, безыменной неги жаден, Их своенравный бег тропам сим указал, Кто, преклоняя слух к таинственному шуму Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал Ему сочувственную думу. Давно кругом меня о нем умолкнул слух, Прияла прах его далекая могила, Мне память образа его не сохранила, Но здесь еще живет его доступный дух; Здесь, друг мечтанья и природы, Я познаю его вполне; Он вдохновением волнуется во мне, Он славить мне велит леса, долины, воды; Он убедительно пророчит мне страну, Где я наследую несрочную весну, Где разрушения следов я не примечу, Где в сладостной тени невянущих дубров, У нескудеющих ручьев, Я тень, священную мне, встречу. 1834 Русские поэты. Антология русской поэзии в 6-ти т. Москва: Детская литература, 1996. Источник: http://www.litera.ru/stixiya/authors/baratynskij/ya-posetil-tebya.html ДЯДЬКЕ-ИТАЛЬЯНЦУ Беглец Италии, Жьячинто, дядька мой, Янтарный виноград, лимон ее златой Тревожно бросивший, корыстью уязвленный, И в край, суровый край, снегами покровенный, Приставший с выбором загадочных картин, Где что-то различал и видел ты один! Прости наш здравый смысл: прости мы та из наций Где брату вашему всех меньше спекуляций: Никто их не купил. Вздохнув, оставил ты В глушь севера тебя привлекшие мечты; Зато воскрес в тебе сей ум, на всё пригодной, Твой итальянский ум, и с нашим очень сходной! Ты счастлив был, когда тебе кое-что дал Почтенный, для тебя богатый генерал, Чтоб, в силу строгого с тобою договора, Имел я благодать нерусского надзора. Благодаря богов, с тобой за этим вслед Друг другу не были мы чужды двадцать лет. Москва нас приняла, расставшихся с деревней. Ты был вожатый мой в столице нашей древней: Всех макаронщиков тогда узнал я в ней, Ментора моего полуденных друзей. Увы! оставив там могилу дорогую, Опять увидели мы вотчину степную, Где волею небес узнал я бытие, О сын Авзонии! для бурь, как ты свое; Но где, хотя вдали твоей отчизны знойной, Ты мирный кров обрел, а позже гроб спокойный. Ты полюбил тебя призревшую семью — И, с жизнию ее сливая жизнь свою, Ее событьями в глуши чужого края Былого своего преданья заглушая, Безропотно сносил морозы наших зим. В наш краткий летний жар тобою был любим Овраг под сению дубов прохладовейных. Участник наших слез и праздников семейных, В дни траура главой седой ты поникал; Но ускорял шаги и членами дрожал, Как в утро зимнее, порой, с пределов света, Питомца твоего, недавнего корнета, К коленам матери кибитка принесет, И скорбный взор ее минутно оживет. Но что! радушному пределу благодарной, Нет! ты не забывал отчизны лучезарной! Везувий, Колизей, грот Капри, храм Петра, Имел ты на устах от утра до утра; Именовал ты нам и принцев и прелатов Земли, где зрел дивясь суворовских солдатов, Входящих, вопреки тех пламенных часов, Что, по твоим словам, со стогнов гонят псов, В густой пыли побед, в грозе небритых бород, Рядами стройными в классический твой город; Земли, где, год спустя, тебе предстал и он, Тогда Буонапарт, потом Наполеон, Минутный царь царей, но дивный Кондотьери, Уж зиждущий свои гигантские потери. Скрывая власти глад, тогда морочил вас Он звонкой пустотой революцьонных фраз. Народ ему зажег приветственные плошки; Но ты, ты не забыл серебряные ложки, Которые, среди блестящих общих грез, Ты контрибуции назначенной принес: Едва ты узнику печальному британца Простил военную систему Корсиканца. Что на твоем веку, то ль благо, то ли зло, Возникло при тебе — в преданье перешло. В Альпийских молниях приемлемый опалой. Свой ратоборный дух, на битвы не усталой, В картечи эпиграмм Суворов испустил. Злодей твой на скале пустынной опочил. Ты сам глаза сомкнул, когда мирские сети Уж поняли тобой взлелеянные дети; Когда, свидетели превратностей земли, Они глубокий взор уставить уж могли, Забвенья чуждые за жизненною чашей, На итальянский гроб в ограде церкви нашей, А я, я, с памятью живых твоих речей — Увидел роскоши Италии твоей: Во славе солнечной Неаполь твой нагорной, В парах пурпуровых, и в зелени узорной, Неувядаемый; амфитеатр дворцов Над яркой пеленой лазоревых валов; И Цицеронов дом, и злачную пещеру, Священную поднесь Камены суеверу, Где спит великий прах властителя стихов, Того, кто в сей земле волканов и цветов, И ужасов, и нег взлелеял Эпопею, Где в мраке Тенара открыл он путь Энею, Явил его очам чудесный сад утех, Обитель сладкую теней блаженных тех, Что, крепки в опытах земного треволненья, Сподобились вкусить эфирных струй забвенья. Неаполь! До него среди садов твоих Сердца мятежные отыскивали их. Сквозь занавес веков еще здесь помнят виллы, Приюты отдыхов и Мария и Силлы; И кто, бесчувственный среди твоих красот, Не жаждал в их раю обресть навес иль грот, Где б скрылся, не на час, как эти полубоги, Здесь Лету пившие, чтоб крепнуть для тревоги, Но чтоб незримо слить в безмыслии златом Сон неги сладостной с последним, вечным сном. И в сей Италии, где всё — каскады, розы, Мелезы, тополи и даже эти лозы, Чей безыменный лист так преданно обник Давно из божества разжалованный лик, Потом с чела его повиснул полусонно, — Всё беззаботному блаженству благосклонно, Ужиться ты не мог! и, помня сладкий юг, Дух предал строгому дыханью наших вьюг, Не сетуя о том, что за пределы мира Он улететь бы мог на крылиях зефира! О тайны душ! меж тем, как сумрачный поэт, Дитя Британии, влачивший столько лет По знойным берегам груди своей отравы, У миртов, у олив, у моря и у лавы, Молил рассеянья от думы роковой, Владеющей его измученной душой, Напрасно! (уст его, как древле уст Тантала, Струя желанная насмешливо бежала) — Мир сердцу твоему дал пасмурный навес Метелью полгода скрываемых небес, Отчизна тощих мхов, степей и древ иглистых! О, спи! Безгрезно спи в пределах наших льдистых! Лелей по своему твой подземельный сон Наш бурнодышущий, полночный аквилон, Не хуже веющий забвеньем и покоем, Чем вздохи южные с душистым их упоем! Неаполь 1844 Источник: http://feb-web.ru/feb/boratyn/texts/br1/br12250-.htmЕвгений Баратынский (1800 - 1844).
Баратынский - (Боратынский) Евгений Абрамович (1800-44), русский поэт. Оригинальная разработка жанров элегии и послания ("Финляндия", "Разуверение", "Признание", "Две доли"); поэмы ("Эда", "Бал"), отмеченные лиризмом, психологической и философской глубиной. В сборнике "Сумерки" (1842) противоречие исторического прогресса и духовно-эстетической природы человека, преломляемое через трагическое сознание поэта.
Родился в селе Мара Тамбовской губернии. Умер в Неаполе. Похоронен в Петербурге.Бродский о Баратынском
И.Бродский ...И, если уж мы говорим о Баратынском, то я бы сказал, что лучшее стихотворение русской поэзии - это "Запустение". В "Запустении" все гениально: поэтика, синтаксис, восприятие мира. Дикция совершенно невероятная. В конце, где Баратынский говорит о своем отце: "Давно кругом меня о нем умолкнул слух, Прияла прах его далекая могила. Мне память образа его не сохранила..." Это очень точно, да? "Но здесь еще живет..." И вдруг - это потрясающее прилагательное: "...его доступный дух". И Баратынский продолжает: "Здесь, друг мечтанья и природы, Я познаю его вполне..." Это Баратынский об отце... "Он вдохновением волнуется во мне, Он славить мне велит леса, долины, воды..." И слушайте дальше, какая потрясающая дикция: "Он убедительно пророчит мне страну, Где я наследую несрочную весну, Где разрушения следов я не примечу, Где в сладостной тени невянущих дубров, У нескудеющих ручьев..." Какая потрясающая трезвость по поводу того света! "Я тень, священную мне, встречу". По-моему, это гениальные стихи. Лучше, чем пушкинские. Это моя старая идея. Тот свет, встреча с отцом - ну, кто об этом так говорил? Соломон Волков. Диалоги с Бродским
| Биография Бродского, часть 1 | Биография Бродского, часть 2 |
| ООО "Интерсоциоинформ" |
|
