СТРАНИЦЫ САЙТА ПОЭТА ИОСИФА БРОДСКОГО (1940-1996)

Указатель содержания сайта 'Музей Иосифа Бродского в Интернете' ] О музее Иосифа Бродского в Санкт-Петербурге, см. также 288, 671 ] Биография: 1940-1965 (25 лет) ] Биография: 1966-1972 (6 лет) ] Биография: 1972-1987 (15 лет) ] Биография: 1988-1996 (8 лет) ] Стихотворения, поэмы, эссе Бродского в Интернете ] Цикл "Рождественские стихи" ] Фотографии  ] Голос поэта: Иосиф Бродский читает свои стихи ] Молодой Бродский ] Самообразование ] Несчастная любовь Иосифа Бродского к Марине Басмановой ] Суд над Иосифом Бродским. Запись Фриды Вигдоровой. ] Я.Гордин. Дело Бродского ] Дружба с Ахматовой, см. также 198, 102, 239, 490, 539 ] Похороны Ахматовой, см. также 141 ] Январский некролог 1996 г. ] Иосиф Бродский и российские читатели ] Брак Бродского с Марией Соццани ] Невстреча с вдовой в Милане ] Иосиф Бродский и Владимир Высоцкий, см. также 52а ] Иосиф Бродский и У.Х.Оден ] Венеция Бродского, см. также 354, 356  ] Флоренция Бродского, музей Данте во Флоренции, см. также 328, 344, 351 ] Бродский в Риме ] Бродский в Милане ] Лукка, дача под Луккой ] Каппадокия ] Бродский в Польше ] Бродский о Баратынском ] Бродский о творчестве и судьбе Мандельштама, см. также 529, 530 ] Анализ Бродским стихотворения Цветаевой "Новогоднее" ] Бродский о Рильке: Девяносто лет спустя ] Иосиф Бродский. С ЛЮБОВЬЮ К НЕОДУШЕВЛЕННОМУ: Четыре стихотворения Томаса Гарди ] Иосиф Бродский. Памяти Стивена Спендера ] Иосиф Бродский. Скорбь и разум (Роберту Фросту посвящается) ] Бродский о тех, кто на него влиял  ] Текст диалогов и стихотворений из фильма "Прогулки с Бродским"  ] Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. Глава 2. Марина Цветаева: весна 1980-осень 1990 ] Похороны Бродского в Нью-Йорке ] Могила Бродского на кладбище Сан-Микеле, Венеция, см. также 319, 321, 322, 349, вид на могилу Бродского из космоса 451 ] Нобелевские материалы ] Книги Иосифа Бродского, о его творчестве и о нем ] Статьи о творчестве Бродского ] Другие сайты, связаннные с именем И.А.Бродского ]
Спорные страницы
Популярность И.Бродского на фоне популярности Элвиса Пресли ] Прогноз Бродским ужасного памятника Мандельштаму ] Категоричность Бродского и метод поиска истины Тины Канделаки. ] Joseph Brodsky: Poetry in English; Joseph Brodsky Interview; Poemas de Joseph Brodsky ] Обратная связь ] Последнее обновление: 15 февраля 2009 01:51 PM 01:51 PM ]


Коллекция фотографий Иосифа Бродского


1 ]  ] 2 ]  ] 3 ] 4 ] 5 ] 6 ] 7 ] 8 ] 9 ] 10 ] 11 ] 12 ] 13 ] 14 ] 15 ] 15a ] 15b ] 16 ] 17 ] 18 ] 19 ] 19а ] 19б ] 19в ] 20 ] 21 ] 22 ] 22a ] 23 ] 24 ] 25 ] 25а ] 25б ] 26 ] 26a ] 27 ] 28 ] 29 ] 30 ] 31 ] 32 ] 33 ] 34 ] 35 ] 36 ] 37 ] 37а ] 38 ] 39 ] 40 ] 41 ] 42 ] 43 ] 44 ] 45 ] 46 ] 47 ] 48 ] 49 ] 50 ] 51 ] 52 ] 52а ] 53 ] 54 ] 55 ] 56 ] 57 ] 58 ] 59 ] 60 ] 61 ] 62 ] 63 ] 64 ] 65 ] 66 ] 67 ] 68 ] 69 ] 70 ] 71 ] 72 ] 73 ] 74 ] 75 ] 76 ] 77 ] 78 ] 79 ] 80 ] 81 ] 82 ] 83 ] 84 ] 85 ] 86 ] 87 ] 88 ] 89 ] 90 ] 91 ] 92 ] 93 ] 94 ] 95 ] 96 ] 97 ] 98 ] 99 ] 100 ] 101 ] 102 ] 103 ] 104 ] 105 ] 106 ] 107 ] 108 ] 109 ] 110 ] 111 ] 112 ] 113 ] 114 ] 115 ] 116 ] 117 ] 118 ] 119 ] 120 ] 121 ] 122 ] 123 ] 124 ] 125 ] 126 ] 127 ] 128 ] 129 ] 130 ] 131 ] 132 ] 133 ] 134 ] 135 ] 136 ] 137 ] 138 ] 139 ] 140 ] 141 ] 142 ] 143 ] 144 ] 145 ] 146 ] 147 ] 148 ] 149 ] 150 ] 151 ] 152 ] 153 ] 154 ] 155 ] 156 ] 157 ] 158 ] 159 ] 160 ] 161 ] 162 ] 163 ] 164 ] 165 ] 166 ] 167 ] 168 ] 169 ] 170 ] 171 ] 172 ] 173 ] 174 ] 175 ] 176 ] 177 ] 178 ] 179 ] 180 ] 181 ] 182 ] 183 ] 184 ] 185 ] 186 ] 187 ] 188 ] 189 ] 190 ] 191 ] 192 ] 193 ] 194 ] 195 ] 196 ] 197 ] 198 ] 199 ] 200 ] 201 ] 202 ] 203 ] 204 ] 205 ] 206 ] 207 ] 208 ] 209 ] 210 ] 211 ] 212 ] 213 ] 214 ] 215 ] 216 ] 217 ] 218 ] 219 ] 220 ] 221 ] 222 ] 223 ] 224 ] 225 ] 226 ] 227 ] 228 ] 229 ] 230 ] 231 ] 232 ] 233 ] 234 ] 235 ] 236 ] 237 ] 238 ] 239 ] 240 ] 241 ] 242 ] 243 ] 244 ] 245 ] 246 ] 247 ] 248 ] 249 ] 250 ] 251 ] 252 ] 253 ] 254 ] 255 ] 256 ] 257 ] 258 ] 259 ] 260 ] 261 ] 262 ] 263 ] 264 ] 265 ] 266 ] 267 ] 268 ] 269 ] 270 ] 271 ] 272 ] 273 ] 274 ] 275 ] 276 ] 277 ] 278 ] 279 ] 280 ] 281 ] 282 ] 283 ] 284 ] 285 ] 286 ] 287 ] 288 ] 289 ] 290 ] 291 ] 292 ] 293 ] 294 ] 295 ] 296 ] 297 ] 298 ] 299 ] 300 ] 301 ] 302 ] 303 ] 304 ] 305 ] 306 ] 307 ] 308 ] 309 ] 310 ] 311 ] 312 ] 313 ] 314 ] 315 ] 316 ] 317 ] 318 ] 319 ] 320 ] 321 ] 322 ] 323 ] 324 ] 325 ] 326 ] 327 ] 328 ] 329 ] 330 ] 331 ] 332 ] 333 ] 334 ] 335 ] 336 ] 337 ] 338 ] 339 ] 340 ] 341 ] 342 ] 343 ] 344 ] 345 ] 346 ] 347 ] 348 ] 349 ] 350 ] 351 ] 352 ] 353 ] 354 ] 355 ] 356 ] 357 ] 358 ] 359 ] 360 ] 361 ] 362 ] 363 ] 364 ] 365 ] 366 ] 367 ] 368 ] 369 ] 370 ] 371 ] 372 ] 373 ] 374 ] 375 ] 376 ] 377 ] 378 ] 379 ] 380 ] 381 ] 382 ] 383 ] 384 ] 385 ] 386 ] 387 ] 388 ] 389 ] 390 ] 391 ] 392 ] 393 ] 394 ] 395 ] 396 ] 397 ] 398 ] 399 ] 400 ] 401 ] 402 ] 403 ] 404 ] 405 ] 406 ] 407 ] 408 ] 409 ] 410 ] 411 ] 412 ] 413 ] 414 ] 415 ] 416 ] 417 ] 418 ] 419 ] 420 ] 421 ] 422 ] 423 ] 424 ] 425 ] 426 ] 427 ] 428 ] 429 ] 430 ] 431 ] 432 ] 433 ] 434 ] 435 ] 436 ] 437 ] 438 ] 439 ] 440 ] 441 ] 442 ] 443 ] 444 ] 445 ] 446 ] 447 ] 448 ] 449 ] 450 ] 451 ] 452 ] 453 ] 454 ] 455 ] 456 ] 457 ] 458 ] 459 ] 460 ] 461 ] 462 ] 463 ] 464 ] 465 ] 466 ] 467 ] 468 ] 469 ] 470 ] 471 ] 472 ] 473 ] 474 ] 475 ] 476 ] 477 ] 478 ] 479 ] 480 ] 481 ] 482 ] 483 ] 484 ] 485 ] 486 ] 487 ] 488 ] 489 ] 490 ] 491 ] 492 ] 493 ] 494 ] 495 ] 496 ] 497 ] 498 ] 499 ] 500 ] 501 ] 502 ] 503 ] 504 ] 505 ] 506 ] 507 ] 508 ] 509 ] 510 ] 511 ] 512 ] 513 ] 514 ] 515 ] 516 ] 517 ] 518 ] 519 ] 520 ] 521 ] 522 ] 523 ] 524 ] 525 ] 526 ] 527 ] 528 ] 529 ] 530 ] 531 ] 532 ] 533 ] 534 ] 535 ] 536 ] 537 ] 538 ] 539 ] 540 ] 541 ] 542 ] 543 ] 544 ] 545 ] 546 ] 547 ] 548 ] 549 ] 550 ] 551 ] 552 ] 553 ] 554 ] 555 ] 556 ] 557 ] 558 ] 559 ] 560 ] 561 ] 562 ] 563 ] 564 ] 565 ] 566 ] 567 ] 568 ] 569 ] 570 ] 571 ] 572 ] 573 ] 574 ] 575 ] 576 ] 577 ] 578 ] 579 ] 580 ] 581 ] 582 ] 583 ] 584 ] 585 ] 586 ] 587 ] 588 ] 589 ] 590 ] 591 ] 592 ] 593 ] 594 ] 595 ] 596 ] 597 ] 598 ] 599 ] 600 ] 601 ] 602 ] 603 ] 604 ] 605 ] 606 ] 607 ] 608 ] 609 ] 610 ] 611 ] 612 ] 613 ] 614 ] 615 ] 616 ] 617 ] 618 ] 619 ] 620 ] 621 ] 622 ] 623 ] 624 ] 625 ] 626 ] 627 ] 628 ] 629 ] 630 ] 631 ] 632 ] 633 ] 634 ] 635 ] 636 ] 637 ] 638 ] 639 ] 640 ] 641 ] 642 ] 643 ] 644 ] 645 ] 646 ] 647 ] 648 ] 649 ] 650 ] 651 ] 652 ] 653 ] 654 ] 655 ] 656 ] 657 ] 658 ] 659 ] 660 ] 661 ] 662 ] 663 ] 664 ] 665 ] 666 ] 667 ] 668 ] 669 ] 670 ] 671 ] 672 ] 673 ] 674 ] 675 ] 676 ] 677 ] 678 ] 679 ] 680 ] 681 ] 682 ] 683 ] 684 ] 685 ] 686 ] 687 ] 688 ] 688 ] 689 ] 690 ] 691 ] 692 ] 693 ] 694 ] 695 ] 696 ]


Несчастная любовь Иосифа Бродского к Марине Басмановой

1 ] 2 ] 3 ] 4 ] 5 ] 6 ] 7 ] 8 ]


Фото М.Лемхина.

Бродский уверял, что из трех жизненных ударов,
последовавших почти одновременно в 1964 году,
измена любимой в начале 1964 г. была для него гораздо страшнее и тяжелее,
и отняла у него гораздо больше физических и душевных сил,
чем предательство близкого друга, арест и судилище в марте 1964 г. и последовавшая затем ссылка.
Возможно, именно эти перегрузки оказались роковыми для его сердца
и вызвали в итоге его преждевременную смерть.




Лиля Панн

ФОРМУЛА БОБЫШЕВА-БРОДСКОГО

Летние размышления о нью-йоркской теме в русской поэзии

      Я прожила в Манхэттене семь лет и больше не захотела. Лето в этом городе не только тяжело, но и уродливо: горячий цех. Подавлять и унижать может не только политический, но и городской климат. Пришлось любимый город (его нельзя не любить) предать.
      А урбанизм всё крепчает. Кажется, небоскрёбов достаточно, но строят ещё и ещё, всё выше и выше; повсюду в Манхэттене, как ни посмотришь вверх, идет надстройка. Бродвей в районе 42-й улицы измордован. А ведь двадцать лет назад был с человеческим лицом. Сейчас – машина, завод-гигант.
      Летом я снова вдохновляюсь "проклятым вопросом" русской поэзии в Америке – почему Нью-Йорк присутствует в стихах наших поэтов так скудно и робко, почему не возникает в стихах цельный образ Города, а ведь Нью-Йорк – с его-то топографией! – прямо-таки взывает к портрету в полный рост. Пусть самому нелицеприятному (кто же ждет от поэта приятного?), как в редком случае "Блюза Большого Яблока" Алейника: "бетонная весна зарастающего горизонта". Хороша метафора! Можно даже простить за неё остальные, слишком "типичные" черты лица Манхэттена в "Блюзе". Почему никто не вступает в традиционный диалог поэта с городом? Исключение – Дмитрий Бобышев, но сначала о том, как зародился наш "проклятый вопрос".
      В начале был Бродский. Он оказался в Нью-Йорке в 1974-м и пришел к выводу, что нью-йоркский пейзаж поэтом психологически не переваривается и в стихи не вписывается. Разве что Супермен из комиксов, говорил Бродский, мог бы написать адекватные Манхэттену стихи. Это из известной беседы с Соломоном Волковым. Впервые беседа была напечатана в газете "Новый американец", в давние времена. Помню, я удивилась. Как же так? Ведь традиция урбанистической поэзии насчитывает около сотни лет. Почему же тогда "столица мира", что бы это ни значило, остается на обочине? Бродский говорил, разумеется, о поэтических удачах, и я тоже только их имею в виду. Неудач хватает, как показали два интернетных конкурса "Русская Америка"-2001 и "Сетевой Бродвей"-2000 (выделивший из американской темы в современной русской литературе исключительно нью-йоркскую). Бродский говорил не только о русской поэзии, но я буду говорить именно о ней, о той её части, что знаю хорошо – о современных русских поэтах с весомым опытом жизни в Нью-Йорке.
      Время подтвердило, в целом, правоту Бродского. Поэты третьей волны эмиграции оставили Нью-Йорк за пределами "пейзажа души"1. Да и Америки в их стихах (Бродский и Бобышев – исключение) почти нет. Даже, к примеру, в сборнике с таким названием, как "Осень в америке" – впрочем, неслучайна эта строчная буква: "америка" для Бахыта Кенжеева – не Соединенные Штаты Америки, а метафора не-дома, места, куда убегают из дома2. И для Алексея Цветкова "америка – страна реминисценций", а "в тифозных провалах небраски" вместо "небраски" мог быть назван любой из пятидесяти штатов, настолько чужой, что только с беспамятством при тифе и может поэт сравнить свое состояние души. В другой тональности, но в том же количестве присутствует Америка в стихах Льва Лосева. При этом опыт эмигрантской жизни в стране массовой культуры оказался формообразующим фактором в творчестве поэтов третьей волны. Сжигание за собой мостов плюс протрезвление (душа русского поэта пьяным пьяна и за письменным столом, не только у трактирной стойки) имели своим следствием трансформацию одиночества в последнюю свободу.
      Упомянутые поэты – незаурядные лирики, а нужны эпики, точнее, лироэпики, вот в чем дело. В сравнении с лирикой, эпос – Супермен, способный взлететь над колоссом-Нью-Йорком и в отличие от Супермена комиксов, вдобавок к городскому пейзажу, увидеть ещё исторический. А где взять эпиков, эмиграция как-то больше привлекает лириков (и физиков, само собой). Положение спасает американский цикл "Звезды и полосы" (1980-83) Бобышева3. На мой взгляд, этот поэт сильнее в эпичности, нежели в лиризме, во всяком случае, в стихах американской темы. Он переваривает реальную Америку, переваривает, разумеется, лишь какие-то её куски, но это куски её мяса, а не лишь собственной души.
      Бобышев прожил в Нью-Йорке свой первый эмиграционный и, судя по его стихам того времени, удачный год. Это стихи не растерянного эмигранта, а жизнерадостного, веселого человека, жадно впитывающего новые сногсшибательные впечатления. Но его они с ног не сшибают, так как он крепко держится за метафизику христианства, и новая реальность у него ловко встраивается в христианскую парадигму земли и неба. Небоскрёбы Нью-Йорка, на взгляд Бобышева, неба не касаются, неба нет, есть одна земля. На ней произрастают разнообразнейшие плоды, и душевный комфорт Бобышева покоится на уверенности в правах человека на самые сочные плоды при обязанности помнить о их тленности, обязанности не сотворять из них кумира. В чем, по его впечатлениям, не силен Нью-Йорк. Вот темпераментное начало "Большого Яблока":

      Рабство отхаркав, ору:
      – Здравствуй, Манхаттн!
      Дрын копченый, внушительный батька – Мохнатый,
      принимай ко двору.
      (Реет с нахрапом
      яркий матрас на юру:
      ночью – звёзд, и румяных полос ввечеру
      он от пуза нахапал.)

      Крепкий подножный утес
      выпер наружу.
      Нерушимую стать мускулисто напружив,
      будь на месте, как врос,
      каменный друже.
      Твой чернореберный торс
      встал на мусоре Мира в нешуточный рост.
      То-то вымахал дюже.

      В свое время маяковско-залихватские переливы интонации не пользовались особенным успехом в узком эмигрантском кругу, но сейчас Бобышеву за темперамент можно сказать только спасибо. Замалчивать его – а такое было, подозреваю1 – значит пускать по ветру наше наследство.
      Возвращаясь к стихам: батька Махно тут при чем? Мои собственные слуховые галлюцинации? Но вот почему каменный Манхаттен мохнатый, это ясно: тут, в восприятии Бобышева, доминирует земная, читай, животная жизнь. Нью-Йорку могло бы найтись местечко в его "Бестиарии", его шедевре, написанном позже и который вряд ли появился бы на свет, если поэт не провел бы год жизни в Нью-Йорке, где "человеческое, слишком человеческое" – читай, животное – разгуливает, не таясь, по городу. От животного в себе самом поэт отнюдь не открещивается. "Родина моя, жена, семья, свинья" и прочие указания на "свинскую природу" человека у него во множестве и даются легко, поскольку его религиозное кредо несокрушимо: "Ты, тело, всё же я, но мы не заодно", "Небо – ключ. Земля – замок. Се слово крепко".
      Животное в человеке особенно стимулируется обществом потребления. Стихотворение "Тот свет" работает на двух смыслах метафоры: помимо того, что любая эмиграция – малая смерть, конкретная эмиграция в Америку таит духовную смерть в соблазнах общества потребления. "По вавилонам барахла, живой, идешь, хотя отпет и пропит, свой поминальный хлеб распопола, – где палестинам снеди нет числа...".
      В подтексте нью-йоркских стихов Бобышева – отвращение русского интеллигента к материализму Америки, при этом он честно оценивает унаследованную "ужасную, как тот кровавый хлеб, духовность". Со временем Бобышев справляется с фобиями культурного шока и даже воспевает материальное изобилие Америки в "Жизни Урбанской" (с одическим размахом державинской "Жизни Званской"). К слову, Бобышев, кажется, единственный анакреонтический поэт в нашей эмиграции. Ценить надо.
      При желании можно говорить и о нью-йоркском мифе Бобышева. (Миф этот простой, незатейливый, а какой миф о городе – сложный? Петербургский? Тоже простой.) Апокалипсический миф о городе гедонизма, обреченном на гибель:

      враз разорвало
      льва-монолита вразмет.
      Вижу – рой в этом трупе, и соты, и мёд.
      Сладким сильное стало.

      Библейские коннотации неотъемлемы от поэтики Бобышева, и его нью-йоркские стихи имеют их своими несущими перекрытиями. Материальное изобилие как главное достижение страны, некогда сильной аскетическим пуританским духом, предсказано, если угодно, в Библии, в Кн. Судей 11-14, в эпизоде с мертвым львом: "Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое" – эти слова поэт ставит эпиграфом к "Большому Яблоку", звучащему после событий 11-го сентября 2001-го осуществившимся пророчеством.
      Яблоко, само собой, символ грехопадения, но ведь и сама жизнь для христианина – грехопадение: "Жри-ка яблоко по черенок, это – жизнь, / червячок ты веселый!" Какой уж тут Маяковский! Скорее веселый юрод, фигура хорошо знакомая русской культуре.
      Большое Яблоко – большое грехопадение, помножающее грех первородный на грех Нью-Йорка – "КРОМЕШНУЮ ПРИЕМЛЕМОСТЬ ВСЕГО" – плод американской демократии. Этот плакат поэт вывешивает в небе над Манхэттеном в другом стихотворении цикла – "Полнота всего". Заглавные буквы в "плакате" не от бессилия выразить сильное переживание, а ради изобразительности: нужно увидеть бобышевскую формулу нью-йоркского духа буквальным плакатом – как видит поэт, бродя по ночному городу, потрясенный открывшимся ему смыслом этого места:

      Здесь мига не отложено до завтра...
      От первых нужд, чем живо существо,
      до жгучего порока и азарта, –
      КРОМЕШНАЯ ПРИЕМЛЕМОСТЬ ВСЕГО
      из черепа торчит у Градозавра.

      Буквально самого себя прияв,
      каков ты есть, ты по такой идее
      неслыханно, неоспоримо прав,
      из низких и нежнейших наслаждений
      наслаивая опыт или сплав.

      Ночной Манхэттен мерещится поэту черепом на всё небо: так он прочитывает кодовую комбинацию освещенных и темных окон небоскрёбов – это чисто внешне, а апокалипсической начинкой образ обязан внутреннему видению судьбы мохнатого Зверя – Градозавра – исчезнуть в духовной эволюции человечества. Но как противоречиво его отношение к Городу! Любовь-ненависть, восхищение-отвращение в финале диктует эмоциональные оксюмороны:

      Вот потому-то, жизнью в усмерть пьяный,
      в разгаре неувиденного дня
      прошу: да не оплакивайте в яме
      Мафусаила юного, меня,
      исполненного звуками и днями.

      Сильная, глубокая нота! Нью-йоркский миф Бобышева находит завершение в стихотворении "На части", напечатанном в апрельском номере "Нового мира" нынешнего года. Стихотворение, на мой вкус, слабее прежних, и понятно почему: те писались по свежим, стихийным впечатлениям, "На части" подгонял порыв типа "А я вам что говорил?!"

      Откуда мне знаком руинный вид?
      А – в первый тот наезд в Манхэттен,
      в миг: – Ах, вот он! –
      с боков – некрополи стоячих плит
      и вывернутый взгляд
                  на град
                              с наоборотом.

      Нас нет, а памятник уже стоит.

      Да, гордый город был.
                        В минуты сломан.
      На колени, словно слон,
      пал, которому вдруг ломом
      в лоб влепили наповал,
      на слом.

      Холодноватое отношение к жертве исторического процесса не запретишь (мы не в ООН, а в стихах), но отметить вялость образа поваленного слона необходимо, поскольку с самого начала речь шла о поэтических удачах. В целом, вклад Дмитрия Бобышева в нью-йоркскую тему самый существенный, хотя и не все нью-йоркцы испытают радость узнавания. Естественно, есть и другие ракурсы, не непременно христианско-апокалипсические. Один именитый циник, при том, что горячий почитатель Цветаевой, будучи мною поставлен перед "проклятым вопросом", мгновенно исторг из себя: "Нью-Йорк! – Какой огромный странноприимный дом!" и стал бранить поэтов за неблагодарность – тяжелейший грех в его глазах. Так ведь этот благодарный не стихотворец...
      Бобышев дал свой психофизический портрет Нью-Йорка. Его формула-плакат – "КРОМЕШНАЯ ПРИЕМЛЕМОСТЬ ВСЕГО", приложимая к эстетике нью-йоркского пейзажа, отвечает на вопрос, почему чисто телесный Нью-Йорк не вписывается в стихи. Если горизонталь формулы Бобышева сложить с вертикальной метафорой Бродского – "на попа поставленное царство" (море по колено для Супермена, пиши он стихи), то получим формулу нью-йоркского пейзажа во всем объеме: КРОМЕШНАЯ ПРИЕМЛЕМОСТЬ ВСЕГО + НА ПОПА ПОСТАВЛЕННОЕ ЦАРСТВО.
      Собственно в беседе с Волковым Бродский этот объем и имел в виду, говоря о несовместимости его с "внутренним ритмом" жизни стихотворца. Именно стихотворца, Бродский не говорил о поэзии в широком смысле слова. В самом деле, в поэтическую прозу небоскрёбы Нью-Йорка вписываются, да ещё как! Так, эссе Александра Гениса "Нью-йоркские тени", удостоенное первой премии на конкурсе "Русская Америка" в категории non-fiction, имеет такое же отношение к этой категории, как и к категории поэтического – по параметру образности, а также по хорошо известной способности, присущей сильному поэтическому сознанию, именно в образах предсказывать будущее, сознательно или бессознательно. (Случай и Бобышева.) Вот отрывок из этого текста, написанного до 11 сентября 2001-го года:
      "Идя по нью-йоркской улице вдоль домов, сплошь покрытых зеркальным панцирем, мы попадаем в волшебный мир непрестанных метаморфоз. Как во сне, сквозь стену тут пролетает птица, тень облака служит шторой небоскребу, в который бесшумно и бесстрашно врезается огромный боинг".
      Действительно, оказывается, NON-FICTION!
      "В этой скабрезной игре света и тьмы и нам достается соблазнительная возможность – слить свои тела со стеклом и бетоном Нью-Йорка. Для этого нужно смешать наши тени и отразиться вместе со всей улицей в зеркальной шкуре встречного небоскреба. Свальный грех урбанизма порождает сказочное существо – "людоград"".
      После 11 сентября этот нью-йоркский пейзаж приобрел колорит юмора висельника, но всё равно это пейзаж кисти поэта. Но это не стихи. И потому сказочное существо "людоград" пока ещё не дышит. Прозаический текст содержит, так сказать, код, ДНК "людограда", дело – за магией оживления, за магией стихотворчества. Борис Слуцкий в свое время пытался её постичь:

      Похожее в прозе на анекдот,
      Пройдя сквозь хорей и ямб,
      Напоминает взорванный дот,
      В соцветьи воронок и ям.

      И что-то входит, слегка дыша,
      И бездыханное оживает:
      Не то поэзия, не то душа –
      Если душа бывает.

      Но ямбам и хореям не взорвать "анекдот", когда его главный сюжет – "застывшая музыка" города Нью-Йорка. Музыка выходит на музыку, и если одна из них какофония – КРОМЕШНАЯ ПРИЕМЛЕМОСТЬ ВСЕГО, то, по законам акустики, какофония подавляет гармонию, внутренний ритм стихотворца. Улицы Манхэттена с их хаотичной порослью разношерстных небоскрёбов безумно занятны, но у них плохо обстоят дела с ритмом, они написаны не стихом, а прозой, как бы обаятельна она ни была.
      Это эстетика, а тут ещё вышеупомянутая экология. Их неудачный симбиоз всплывает в единственном нью-йоркском пейзаже Бродского – "Над Восточной рекой":

      В на попа поставленном царстве, где мощь крупиц
      выражается дробью подметок и взглядом ниц,

      Автостадо гремит; и глотает свой кислород,
      схожий с локтем на вкус, углекислый рот;
      свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.

      Голова болит, голова болит.
      Ветер волосы шевелит
      на больной голове моей в буром парке.

      Необычен для Бродского этот совершенно беззащитный тон в финале, да и вещь на глазах проваливается, причем это не прием – просто не получается: о телесном дискомфорте труднее, непривычнее писать стихи, чем о душевном. По Бродскому, "человек есть испытатель боли", и боль душевная, экзистенциальная хорошо лечится поэзией. Телесная же боль человека – не тема для поэзии. А телесная болезнь города?
      "Не вписывание Нью-Йорка в стихи", подозреваю, тот симптом болезни города, который определяет её прогноз. Кто-то предпочтет говорить скорее о болезни (или дряхлости) поэзии, не поспевающей за цивилизацией. Так или иначе, наш "проклятый вопрос" о Нью-Йорке глазами русских поэтов столь же относится к литературе, сколько и к антропологии. Собственно, так его и поставил Бродский в шутке о Супермене.
      А что поэты четвертой волны, с менее драматичным "жизненным этапом" (мосты не сожжены)? Америки в стихах постсоветских эмигрантов больше. При всей драме отчуждения от новой действительности, она допускается в стихи, сильнейшие у Владимира Гандельсмана. Есть у него и Нью-Йорк, но за пределами Манхэттена (о котором собственно шла речь), в жанре чернейшего гротеска ("в кипе набекрень, полумесяцем крест, / Всевышний галдит Сволочок") Немало и других удач, особенно у Ирины Машинской (её разговор со Статуей Свободы весом). У поэтов "гудзонской ноты" по-прежнему нет Нью-Йорка как уникального феномена. Есть Нью-Йорк – не герой стихов, а тайный их редактор – редактор их интонации. Эмигрантская лирика прибавила в пронзительности мотива стоического одиночества, а Нью-Йорк всё стоит за стихами, на авансцену выходит чаще всего своей подземной частью.
      Всё это никак не означает, что наши поэты не любят Нью-Йорк – обожают, есть за что: он откровенен, честен, действительно демократичен (бомжи, спящие на скамейках Пятой авеню, аккурат напротив миллионерских обиталищ – незабываемое зрелище!), он смешит своей архитектурой и умиляет своим человеком, его наивные уродства впаяны в нешуточную красоту природного ландшафта, который трудно забить урбанизму, хотя и старается. И он помогает на каждом шагу в быту, в работе, включая стихотворчество: в Нью-Йорке стихи пишутся в изобилии, Нью-Йорк – генератор человеческой энергии в чистом, сыром виде, от которого только ленивый не заряжается. Но по-прежнему для стихотворца этот город не собеседник. И не сказать, чтобы время прошло для диалога поэта с городом. Вот вам Манук Жажоян: ещё совсем недавно выяснял отношения с Парижем и Петербургом, был с ними на ты4. Или Бахыт Кенжеев: после первого же посещения отчитывается образом Парижа ("На что похож? Скажу: на сад камней, / замусоренный, бестолковый, / который чем древнее, тем верней / поит лозой известняковой")5, но на что похож Нью-Йорк, не сказал и после тысячи нью-йоркских дней. Таков уж Нью-Йорк для стихотворца. Грустно: стихотворчество, в глубине глубин, бессознательный, воистину стихийный ритуал; в стихах, независимо от их содержания, бытие принимается одним своим подчинением законам гармонического слова6, и если город исключен из такого ритуала, значит, он отвергается.
      Всё же нашелся поэт, даже воспевший Нью-Йорк на высокой ноте. Анатолий Найман провел в Нью-Йорке, слава Богу, не лето, а осень, написал массу стихов и среди них цикл "Вода Невы и Гудзона". Дело ли в особом душевном подъеме или в самом деле Манхэттен в своей нижней части напомнил ему Петербург, только эти два города-антипода через общего предка он записывает в родню:

      А город, по сути, что здесь, что тогда – Амстердам:
      тот петрографический, камнем расчирканный короб,
      в который суда волокут груз, вода – хлам, –
      над вечной рекой ждущий конца город.

      Васильевский остров мерещится ему в южной части острова Манхэттена столь живо, что другое стихотворение цикла переходит в благодарственное обращение к Богу за подаренную роль слагаемого в той сумме, где и Нью-Йорк с Петербургом не из самых малых слагаемых – в прекрасной и беспощадной истории человечества:

      Спасибо, спасибо Вписавшему остров,
      как в сумму, как в сигму, как в дельту апостроф,
      чтоб мы на омегу похожее устье,
      гуляя по брегу, читали без грусти.

      Чтобы прочесть этот буквенный пейзаж крайней плоти Манхэттена, омываемой двумя реками – Гудзоном и Ист-ривер – нужно вспомнить, что сумма в математических формулах обычно обозначается греческой прописной буквой сигмой Σ. Да ещё сигма напоминает омегу ω, поставленную на попа. Вот такое вписывание Нью-Йорка в греческий алфавит...




Источник: http://www.vavilon.ru/diary/020815.html



Дмитрий Бобышев


Другой художник

стихи


Бобышев Дмитрий Васильевич родился в 1936 году. Окончил Ленинградский технологический институт. Принадлежал к плеяде молодых поэтов из ближайшего окружения Анны Ахматовой. С конца 70-х годов живет в США. Автор нескольких лирических книг, вышедших в Европе, США и России.

Читателю

Книга-то еще и не издана
и тем более — для гаданья
пальчиками не перелистана...
А поэзия — это поющая истина.
Не навеки, так — на года.

Неужели это только с виршами
или может и другой художник
выразить произносимое свыше?
Думаю, что да, тоже.

Ежели сказал, не солгав его,
в слове будет и смысл, и цвет, и вес,
и конечно же вкус, а главное —
верная и о главном весть.

Вылепленное, оно — как пляска,
а в цвете — еще и певчее, вещее...
Сдобное, это же и есть пасха
для тебя, человече.

Люди — всего лишь миры, не более...
У любого мозг — полярный ледник.
Сердце — солнце. Океаны болями
и наслаждениями плавают в них.

Вот им оно и надобно, бесполезное,
но почему-то позарез и вдруг:
это баловство со словом — поэзия,
млекопитающая, как грудь.

Июнь 2001.

Федосья Федоровна Федотова

(1920 — 1998)

Свет Федоровна, мне тебя забыть ли?
Тырышкинская няня, ты была
для нас — душа домашнего событья:
похода в лес, накрытия стола.

Ты знала верный час для самовара,
для пилки дров и для закупки впрок
кочней капустных — и меня, бывало,
гоняла не один втащить мешок.

Могла сослать на дедову могилу:
ограду красить, помянуть, прибрать...
Твои-то детки, не родясь, погибли.
Война им не позволила. Мой брат

да мы с сестрою сделались твоими
при матери красивой, занятой,
при отчиме, которому за имя
я тоже благодарен. Но — не то...

Какая избяная да печная
была ты, Феничка; твой — строг уют.
А кто ко мне зашел, садись-ка с нами:
— Ешь, парень! Девка, ешь, пока дают!

И, разойдясь перед писакой, тоже
туда же сочиняла (кто — о чем)
получастушки и полуколлажи,
складушки-нескладушки, калачом:


“Ведягино да Семеново
к лешему уведено,
Шишкино да Тырышкино
шишками запинано”.


То — все твои гулянки-посиделки
на Кбенозере. Там я побывал:
краса, но вся — на выдох, как и девки,
что хороводом — на лесоповал.

В семью пойти — кормежка даровая.
Ночлег. Из окон — липы. В бочке — груздь.
— Под кой и — выпить, вилкой поддевая!
Да не за кого... Вот какая грусть!

Свет Федоровна, где теперь ты? В весях,
должно быть, трудноправедных, где — высь,
где также — низ и погреб, корень вепский
и староверский нарост — все сошлись...

Тырышкино, лесоповал, Таврига,
стряпня да стирка, окуни-лещи,
на даче — огород. И жизнь — как книга
в 2 — 3 страницы, сколько ни лищи...


Как ни ищи, не много выйдет смысла,
кто грамотен. А если не сильна...
А если был тот смысл, пятном размылся...
Но есть душа. И ты для нас — она.

Шампейн, Иллинойс.

8 августа 1998.

Счастливый человек

Счастливый человек поцеловал в уста
Венецию, куда вернулся позже.
Такая же! Касаниями рта
ко рту прильнула тепло-хладной кожей.

Приметы на местах. Лев-книгочей;
зелено-злат испод святого Марка,
а мозаичный пол извилист и ничей:
ни Прусту, никому отдать его не жалко.

Ни даже щастному, счастливому себе.
Или — тебе? Поедем “вапореттом”
и вверим путь лагуне и судьбе,
и дохлым крабиком дохнет она, и ветром.

По борту — остров мертвых отдален:
ряд белых мавзолеев. Кипарисы.
Средь них знакомец наш. Да тот ли он,
кто усмиряет гневы и капризы

гниением и вечностью? Салют!
Приспустим флаг и гюйс. И — скорчим рыла:
где море — там какой приют-уют?
Да там всегда ж рычало, рвало, выло!

Но не сейчас. И — слева особняк
на островке ремесленном, подтоплен...
Отсюда Казанова (и синяк
ему под глаз!) в тюрягу взят был во плен,

в плен, под залог, в узилище, в жерло —
он дожам недоплачивал с подвохов
по векселям, и это не прошло...
И — через мост Пинков и Вздохов

препровожден был, проще говоря...
А мы, в парах от местного токая,
глядели, как нешуточно заря
справляется в верхах с наброском Рая.

Она хватала желтое, толкла
зеленое и делала все рдяно
любительским из кружев и стекла,
а вышло, что воздушно-океанно,


бесстыдно, артистически, дичась...
Весь небосвод — в цветных узорах, в цацках
для нас. Для только здесь и для сейчас.
В секретах — на весь свет — венецианских.

Шампейн, Иллинойс.

Май 2001.

На части

Разрывная рана, и — Нью-Йорк!
Я бывал, где дырка от нее,

раньше, хоть и не часто:
там вишенка из коктейля
скушаться мне хотела
                на счастье.

Но лишь тут удача или чудо,
что жив и вижу, как в экран
вдруг Мухаммед влетает, ниоткуда,
и — рвать на буквы город и Коран.

Смерть собственную — об другие!
Рай выкресать об Ад, о — страх...
И мыслящие черепа
                перемолоть в погибель,
в бетонную труху, в субстрат.

В стеклянную крупу, в железные лохмотья...

Откуда мне знаком руинный вид?
А — в первый тот наезд в Манхэттен,
                в миг: — Ах, вот он! —
с боков — некрополи стоячих плит
и вывернутый взгляд
                 на град
                                  с наоборотом.

Нас нет, а памятник уже стоит.
Да гордый город был.
                 В минуты сломан.

На колени, словно слон,
пал, которому вдруг ломом
в лоб влепили наповал,
                 на слом.

Банк! И метит в мозг ему мечеть.
Где ты, Супермен? В параличе...

Вот бы и мне кончаться,
где вишенка из коктейля
скушаться захотела.
                Так — в одночасье!

Здравствуй, тысячелетие
                 и несчастье!

Цвет времени

Начинается тысячелетие желтым
лучом за облаком полуседым.
Гривны, стало быть, уступают злотым,
а секунды серебряные — золотым.

Наконец-то за ускользающим Завтра
погоня закончена. Оно — сейчас:
желтое в этой застежке рюкзачной,
козырьке, куртке, разрезе глаз.

Манго-банановая Пальмира,
зеленеющая в голубизне!
Ее, раскинувшуюся на полмира,
мыслимо ли разглядеть извне

до оранжевой сердцевины,
откуда розово истекает родник...
Видимо, кровушку, как они ни цивильны,
будут пускать и при них.

Уже и при этих вот, ярколицых.
Кто она — афреянка? Он — америяп?
Невероятные — что ни случится,
выстоят, — каждый в костях не слаб.

Наше дело — помахать им ладонью:
— Вот вода и воздух — мол, садись, володей...
— Здравствуй, незнакомое, молодое
племя, похожее на людей.

Шампейн, Иллинойс.






Источник: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2002/4/bob.html






Биография Бродского, часть 1                                 Биография Бродского, часть 2                           
Биография Бродского, часть 3

Cтраницы в Интернете о поэтах и их творчестве, созданные этим разработчиком:

Музей Иосифа Бродского в Интернете ] Музей Арсения Тарковского в Интернете ] Музей Вильгельма Левика в Интернете ] Музей Аркадия Штейнберга в Интернете ] Поэт и переводчик Семен Липкин ] Поэт и переводчик Александр Ревич ] Поэт Григорий Корин ] Поэт Владимир Мощенко ] Поэтесса Любовь Якушева ]

Требуйте в библиотеках наши деловые, компьютерные и литературные журналы: СОВРЕМЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ ] МАРКЕТИНГ УСПЕХА ] ЭКОНОМИКА XXI ВЕКА ] УПРАВЛЕНИЕ БИЗНЕСОМ ] НОУ-ХАУ БИЗНЕСА ] БИЗНЕС-КОМАНДА И ЕЕ ЛИДЕР ] КОМПЬЮТЕРЫ В УЧЕБНОМ ПРОЦЕССЕ ] КОМПЬЮТЕРНАЯ ХРОНИКА ] ДЕЛОВАЯ ИНФОРМАЦИЯ ] БИЗНЕС.ПРИБЫЛЬ.ПРАВО ] БЫСТРАЯ ПРОДАЖА ] РЫНОК.ФИНАНСЫ.КООПЕРАЦИЯ ] СЕКРЕТНЫЕ РЕЦЕПТЫ МИЛЛИОНЕРОВ ] УПРАВЛЕНИЕ ИЗМЕНЕНИЕМ ] АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ ]


ООО "Интерсоциоинформ"
За небольшую оплату папка для документов из кожи недорого, со скидками.
Hosted by uCoz